Неточные совпадения
— Надеюсь, любезнейший Евгений Васильич, что
вы не соскучитесь у нас, — продолжал Николай Петрович.
— Тени нет у
вас, вот что горе, — заметил Аркадий,
не отвечая на последний вопрос.
— Да, да, пожалуйста. Но
не пройдете ли
вы сперва в вашу комнату, Евгений Васильич?
— Я уже думал, что
вы не приедете сегодня, — заговорил он приятным голосом, любезно покачиваясь, подергивая плечами и показывая прекрасные белые зубы. — Разве что на дороге случилось?
— Федосья Николавна
не совсем здоровы, прийти
не могут; приказали
вас спросить,
вам самим угодно разлить чай или прислать Дуняшу?
—
Вы столь высокого мнения о немцах? — проговорил с изысканною учтивостью Павел Петрович. Он начинал чувствовать тайное раздражение. Его аристократическую натуру возмущала совершенная развязность Базарова. Этот лекарский сын
не только
не робел, он даже отвечал отрывисто и неохотно, и в звуке его голоса было что-то грубое, почти дерзкое.
— Так, так. Ну, а об русских ученых
вы, вероятно,
не имеете столь лестного понятия?
— Это очень похвальное самоотвержение, — произнес Павел Петрович, выпрямляя стан и закидывая голову назад. — Но как же нам Аркадий Николаич сейчас сказывал, что
вы не признаете никаких авторитетов?
Не верите им?
— Вот как, — промолвил Павел Петрович и, словно засыпая, чуть-чуть приподнял брови. —
Вы, стало быть, искусства
не признаете?
— Я уже доложил
вам, что ни во что
не верю; и что такое наука — наука вообще? Есть науки, как есть ремесла, звания; а наука вообще
не существует вовсе.
— Извините, если я помешал, — начал Павел Петрович,
не глядя на нее, — мне хотелось только попросить
вас… сегодня, кажется, в город посылают… велите купить для меня зеленого чаю.
— Да полфунта довольно будет, я полагаю. А у
вас здесь, я вижу, перемена, — прибавил он, бросив вокруг быстрый взгляд, который скользнул и по лицу Фенечки. — Занавески вот, — промолвил он, видя, что она его
не понимает.
— Да и я у
вас давно
не был. Теперь у
вас здесь очень хорошо.
— Дуняша, — кликнула она, — принесите Митю (Фенечка всем в доме говорила
вы).А
не то погодите; надо ему платьице надеть.
— Покажите-ка… Да
вы не бойтесь, я доктор.
Я считаю долгом объявить
вам, что я этого мнения
не разделяю.
— Позвольте, Павел Петрович, — промолвил Базаров, —
вы вот уважаете себя и сидите сложа руки; какая ж от этого польза для bien public?
Вы бы
не уважали себя и то же бы делали.
— Это совершенно другой вопрос. Мне вовсе
не приходится объяснять
вам теперь, почему я сижу сложа руки, как
вы изволите выражаться. Я хочу только сказать, что аристократизм — принсип, а без принсипов жить в наше время могут одни безнравственные или пустые люди. Я говорил это Аркадию на другой день его приезда и повторяю теперь
вам.
Не так ли, Николай?
— Да так же.
Вы, я надеюсь,
не нуждаетесь в логике для того, чтобы положить себе кусок хлеба в рот, когда
вы голодны. Куда нам до этих отвлеченностей!
— Я
вас не понимаю после этого.
Вы оскорбляете русский народ. Я
не понимаю, как можно
не признавать принсипов, правил! В силу чего же
вы действуете?
— Я уже говорил
вам, дядюшка, что мы
не признаём авторитетов, — вмешался Аркадий.
— Нет, нет! — воскликнул с внезапным порывом Павел Петрович, — я
не хочу верить, что
вы, господа, точно знаете русский народ, что
вы представители его потребностей, его стремлений! Нет, русский народ
не такой, каким
вы его воображаете. Он свято чтит предания, он — патриархальный, он
не может жить без веры…
— Я
не стану против этого спорить, — перебил Базаров, — я даже готов согласиться, что в этом
вы правы.
— Как ничего
не доказывает? — пробормотал изумленный Павел Петрович. — Стало быть,
вы идете против своего народа?
— Нет,
вы не русский после всего, что
вы сейчас сказали! Я
вас за русского признать
не могу.
— Мой дед землю пахал, — с надменною гордостию отвечал Базаров. — Спросите любого из ваших же мужиков, в ком из нас — в
вас или во мне — он скорее признает соотечественника.
Вы и говорить-то с ним
не умеете.
— Что ж, коли он заслуживает презрения!
Вы порицаете мое направление, а кто
вам сказал, что оно во мне случайно, что оно
не вызвано тем самым народным духом, во имя которого
вы так ратуете?
— Нужны ли они или нет —
не нам решать. Ведь и
вы считаете себя
не бесполезным.
—
Не беспокойся, — промолвил он. — Я
не позабудусь именно вследствие того чувства достоинства, над которым так жестоко трунит господин… господин доктор. Позвольте, — продолжал он, обращаясь снова к Базарову, —
вы, может быть, думаете, что ваше учение новость? Напрасно
вы это воображаете. Материализм, который
вы проповедуете, был уже
не раз в ходу и всегда оказывался несостоятельным…
— Так, — перебил Павел Петрович, — так:
вы во всем этом убедились и решились сами ни за что серьезно
не приниматься.
— Так вот как! — промолвил он странно спокойным голосом. — Нигилизм всему горю помочь должен, и
вы,
вы наши избавители и герои. Но за что же
вы других-то, хоть бы тех же обличителей, честите?
Не так же ли
вы болтаете, как и все?
И
не говорите мне, что эти плоды ничтожны: последний пачкун, ип barbouilleur, [Маратель, писака (фр.).] тапёр, которому дают пять копеек за вечер, и те полезнее
вас, потому что они представители цивилизации, а
не грубой монгольской силы!
Да вспомните, наконец, господа сильные, что
вас всего четыре человека с половиною, а тех — миллионы, которые
не позволят
вам попирать ногами свои священнейшие верования, которые раздавят
вас!
— Коли раздавят, туда и дорога, — промолвил Базаров. — Только бабушка еще надвое сказала. Нас
не так мало, как
вы полагаете.
— Как?
Вы не шутя думаете сладить, сладить с целым народом?
Вот, поглядите, один из них рядом с
вами сидит, ведь он чуть
не молится на
вас, полюбуйтесь.
— Браво! браво! Слушай, Аркадий… вот как должны современные молодые люди выражаться! И как, подумаешь, им
не идти за
вами! Прежде молодым людям приходилось учиться;
не хотелось им прослыть за невежд, так они поневоле трудились. А теперь им стоит сказать: все на свете вздор! — и дело в шляпе. Молодые люди обрадовались. И в самом деле, прежде они просто были болваны, а теперь они вдруг стали нигилисты.
— Вот и изменило
вам хваленое чувство собственного достоинства, — флегматически заметил Базаров, между тем как Аркадий весь вспыхнул и засверкал глазами. — Спор наш зашел слишком далеко… Кажется, лучше его прекратить. А я тогда буду готов согласиться с
вами, — прибавил он вставая, — когда
вы представите мне хоть одно постановление в современном нашем быту, в семейном или общественном, которое бы
не вызывало полного и беспощадного отрицания.
— И этот вопрос, я полагаю, лучше для
вас же самих
не разбирать в подробности.
Вы, чай, слыхали о снохачах? Послушайте меня, Павел Петрович, дайте себе денька два сроку, сразу
вы едва ли что-нибудь найдете. Переберите все наши сословия да подумайте хорошенько над каждым, а мы пока с Аркадием будем…
Я, наконец, сказал ей, что
вы, мол, меня понять
не можете; мы, мол, принадлежим к двум различным поколениям.
Вот теперь настала наша очередь, и наши наследники могут сказать нам:
вы, мол,
не нашего поколения, глотайте пилюлю.
— Ты уже чересчур благодушен и скромен, — возразил Павел Петрович, — я, напротив, уверен, что мы с тобой гораздо правее этих господчиков, хотя выражаемся, может быть, несколько устарелым языком, vieilli, [Старомодно (фр.).] и
не имеем той дерзкой самонадеянности… И такая надутая эта нынешняя молодежь! Спросишь иного: «Какого вина
вы хотите, красного или белого?» — «Я имею привычку предпочитать красное!» — отвечает он басом и с таким важным лицом, как будто вся вселенная глядит на него в это мгновенье…
—
Вам больше чаю
не угодно? — промолвила Фенечка, просунув голову в дверь: она
не решалась войти в гостиную, пока в ней раздавались голоса споривших.
Я надеюсь,
вы не от губернатора!
— Поверите ли, — продолжал он, — что, когда при мне Евгений Васильевич в первый раз сказал, что
не должно признавать авторитетов, я почувствовал такой восторг… словно прозрел! «Вот, — подумал я, — наконец нашел я человека!» Кстати, Евгений Васильевич,
вам непременно надобно сходить к одной здешней даме, которая совершенно в состоянии понять
вас и для которой ваше посещение будет настоящим праздником;
вы, я думаю, слыхали о ней?
— Кукшина, Eudoxie, Евдоксия Кукшина. Это замечательная натура, émancipée [Свободная от предрассудков (фр.).] в истинном смысле слова, передовая женщина. Знаете ли что? Пойдемте теперь к ней все вместе. Она живет отсюда в двух шагах. Мы там позавтракаем. Ведь
вы еще
не завтракали?
— Ну и прекрасно. Она,
вы понимаете, разъехалась с мужем, ни от кого
не зависит.
Она говорила и двигалась очень развязно и в то же время неловко: она, очевидно, сама себя считала за добродушное и простое существо, и между тем что бы она ни делала,
вам постоянно казалось, что она именно это-то и
не хотела сделать; все у ней выходило, как дети говорят, — нарочно, то есть
не просто,
не естественно.
— Да, я. И знаете ли, с какою целью? Куклы делать, головки, чтобы
не ломались. Я ведь тоже практическая. Но все еще
не готово. Нужно еще Либиха почитать. Кстати, читали
вы статью Кислякова о женском труде в «Московских ведомостях»? Прочтите, пожалуйста. Ведь
вас интересует женский вопрос? И школы тоже? Чем ваш приятель занимается? Как его зовут?