Неточные совпадения
«Я смущал ваше спокойствие. Я схожу со сцены.
Не жалейте; я так люблю
вас обоих, что очень счастлив своею решимостью. Прощайте».
Добрые и сильные, честные и умеющие, недавно
вы начали возникать между нами, но
вас уже
не мало, и быстро становится все больше.
Если бы
вы были публика, мне уже
не нужно было бы писать; если бы
вас еще
не было, мне еще
не было бы можно писать.
Но
вы еще
не публика, а уже
вы есть между публикою, — потому мне еще нужно и уже можно писать.
Справьтесь по домовым книгам, кто у меня гостил! псковская купчиха Савастьянова, моя знакомая, вот
вам и весь сказ!» Наконец, поругавшись, поругавшись, статский ушел и больше
не показывался.
— Нет, так: только этих слов
вы от них
не услышите. Поедемте, я
не могу оставаться здесь дольше.
— Пойдемте. Делайте потом со мною, что хотите, а я
не останусь. Я
вам скажу после, почему. — Маменька, — это уж было сказано вслух: — у меня очень разболелась голова: Я
не могу сидеть здесь. Прошу
вас!
— Маменька,
вы ошибаетесь. Он вовсе
не думает делать предложения. Маменька! чтó они говорили!
— А
вы, Павел Константиныч, что сидите, как пень? Скажите и
вы от себя, что и
вы как отец ей приказываете слушаться матери, что мать
не станет учить ее дурному.
— Нет, маменька. Я уж давно сказала
вам, что
не буду целовать вашей руки. А теперь отпустите меня. Я, в самом деле, чувствую себя дурно.
Ты, Верочка, ученая, а я неученая, да я знаю все, что у
вас в книгах написано; там и то написано, что
не надо так делать, как со мною сделали.
А у
вас в книгах, Верочка, написано, что
не годится так жить, — а ты думаешь, я этого
не знаю?
Да в книгах-то у
вас написано, что коли
не так жить, так надо все по — новому завести, а по нынешнему заведенью нельзя так жить, как они велят, — так что ж они по новому-то порядку
не заводят?
Эх, Верочка, ты думаешь, я
не знаю, какие у
вас в книгах новые порядки расписаны? — знаю: хорошие.
— Мсье Сторешни́к! — Сторешников возликовал: француженка обращалась к нему в третий раз во время ужина: — мсье Сторешни́к!
вы позвольте мне так называть
вас, это приятнее звучит и легче выговаривается, — я
не думала, что я буду одна дама в вашем обществе; я надеялась увидеть здесь Адель, — это было бы приятно, я ее так редко ежу.
—
Не верьте ему, m-lle Жюли, — сказал статский, — он боится открыть
вам истину, думает, что
вы рассердитесь, когда узнаете, что он бросил француженку для русской.
Я бы ничего
не имела возразить, если бы
вы покинули Адель для этой грузинки, в ложе которой были с ними обоими; но променять француженку на русскую… воображаю! бесцветные глаза, бесцветные жиденькие волосы, бессмысленное, бесцветное лицо… виновата,
не бесцветное, а, как
вы говорите, кровь со сливками, то есть кушанье, которое могут брать в рот только ваши эскимосы!
— Ты напрасно думаешь, милая Жюли, что в нашей нации один тип красоты, как в вашей. Да и у
вас много блондинок. А мы, Жюли, смесь племен, от беловолосых, как финны («Да, да, финны», заметила для себя француженка), до черных, гораздо чернее итальянцев, — это татары, монголы («Да, монголы, знаю», заметила для себя француженка), — они все дали много своей крови в нашу! У нас блондинки, которых ты ненавидишь, только один из местных типов, — самый распространенный, но
не господствующий.
—
Вы лжете, господа, — закричала она, вскочила и ударила кулаком по столу: —
вы клевещете!
Вы низкие люди! она
не любовница его! он хочет купить ее! Я видела, как она отворачивалась от него, горела негодованьем и ненавистью. Это гнусно!
— Да, — сказал статский, лениво потягиваясь: — ты прихвастнул, Сторешников; у
вас дело еще
не кончено, а ты уж наговорил, что живешь с нею, даже разошелся с Аделью для лучшего заверения нас. Да, ты описывал нам очень хорошо, но описывал то, чего еще
не видал; впрочем, это ничего;
не за неделю до нынешнего дня, так через неделю после нынешнего дня, — это все равно. И ты
не разочаруешься в описаниях, которые делал по воображению; найдешь даже лучше, чем думаешь. Я рассматривал: останешься доволен.
— В первом-то часу ночи? Поедем — ка лучше спать. До свиданья, Жан. До свиданья, Сторешников. Разумеется,
вы не будете ждать Жюли и меня на ваш завтрашний ужин:
вы видите, как она раздражена. Да и мне, сказать по правде, эта история
не нравится. Конечно,
вам нет дела до моего мнения. До свиданья.
Я
не буду говорить
вам, что это бесчестно: если бы
вы были способны понять это,
вы не сделали бы так.
— Я говорю с
вами, как с человеком, в котором нет ни искры чести. Но, может быть,
вы еще
не до конца испорчены. Если так, я прошу
вас: перестаньте бывать у нас. Тогда я прощу
вам вашу клевету. Если
вы согласны, дайте вашу руку, — она протянула ему руку: он взял ее, сам
не понимая, что делает.
— Если
вы будете выламывать дверь, я разобью окно и стану звать на помощь. А
вам не дамся в руки живая.
— Маменька, прежде я только
не любила
вас; а со вчерашнего вечера мне стало
вас и жалко. У
вас было много горя, и оттого
вы стали такая. Я прежде
не говорила с
вами, а теперь хочу говорить, только когда
вы не будете сердиться. Поговорим тогда хорошенько, как прежде
не говорили.
— Да, могу благодарить моего создателя, — сказала Марья Алексевна: — у Верочки большой талант учить на фортепьянах, и я за счастье почту, что она вхожа будет в такой дом; только учительница-то моя
не совсем здорова, — Марья Алексевна говорила особенно громко, чтобы Верочка услышала и поняла появление перемирия, а сама, при всем благоговении, так и впилась глазами в гостей: —
не знаю, в силах ли будет выйти и показать
вам пробу свою на фортепьянах. — Верочка, друг мой, можешь ты выйти, или нет?
— Милое дитя мое, — сказала Жюли, вошедши в комнату Верочки: — ваша мать очень дурная женщина. Но чтобы мне знать, как говорить с
вами, прошу
вас, расскажите, как и зачем
вы были вчера в театре? Я уже знаю все это от мужа, но из вашего рассказа я узнаю ваш характер.
Не опасайтесь меня. — Выслушавши Верочку, она сказала: — Да, с
вами можно говорить,
вы имеете характер, — и в самых осторожных, деликатных выражениях рассказала ей о вчерашнем пари; на это Верочка отвечала рассказом о предложении кататься.
— Что ж, он хотел обмануть вашу мать, или они оба были в заговоре против
вас? — Верочка горячо стала говорить, что ее мать уж
не такая же дурная женщина, чтобы быть в заговоре. — Я сейчас это увижу, — сказала Жюли. —
Вы оставайтесь здесь, —
вы там лишняя. — Жюли вернулась в залу.
— Ваша дочь нравится моей жене, теперь надобно только условиться в цене и, вероятно, мы
не разойдемся из — за этого. Но позвольте мне докончить наш разговор о нашем общем знакомом.
Вы его очень хвалите. А известно ли
вам, что он говорит о своих отношениях к вашему семейству, — например, с какою целью он приглашал нас вчера в вашу ложу?
— Хорошо — с; ну, а вот это
вы назовете сплетнями. — Он стал рассказывать историю ужина. Марья Алексевна
не дала ему докончить: как только произнес он первое слово о пари, она вскочила и с бешенством закричала, совершенно забывши важность гостей...
— То-то, батюшка, я уж и сначала догадывалась, что
вы что-нибудь неспросту приехали, что уроки-то уроками, а цель у
вас другая, да я
не то полагала; я думала, у
вас ему другая невеста приготовлена,
вы его у нас отбить хотите, — погрешила на
вас, окаянная, простите великодушно.
— Да, ваша мать
не была его сообщницею и теперь очень раздражена против него. Но я хорошо знаю таких людей, как ваша мать. У них никакие чувства
не удержатся долго против денежных расчетов; она скоро опять примется ловить жениха, и чем это может кончиться, бог знает; во всяком случае,
вам будет очень тяжело. На первое время она оставит
вас в покое; но я
вам говорю, что это будет
не надолго. Что
вам теперь делать? Есть у
вас родные в Петербурге?
Я
не то, чем
вам показалась.
Между тем надобно увидеться еще с
вами, быть может, и
не раз, — то есть, если
вы доверяете мне, Да?
Как величественно сидит она, как строго смотрит! едва наклонила голову в ответ на его поклон. «Очень рада
вас видеть, прошу садиться». — Ни один мускул
не пошевелился в ее лице. Будет сильная головомойка, — ничего, ругай, только спаси.
— Мсье Сторешни́к, — начала она холодным, медленным тоном: —
вам известно мое мнение о деле, по которому мы видимся теперь и которое, стало быть, мне
не нужно вновь характеризовать.
Мне кажется, что
вы не можете выйти из него без посторонней помощи, и
не можете ждать успешной помощи ни от кого, кроме меня.
— Итак (после паузы),
вы подобно мне полагаете, что никто другой
не в состоянии помочь
вам, — выслушайте же, что я могу и хочу сделать для
вас; если предлагаемое мною пособие покажется
вам достаточно, я выскажу условия, на которых согласна оказать его.
В таком случае, — продолжает Жюли все тем же длинным, длинным тоном официальных записок, — она отправит письмо на двух условиях — «
вы можете принять или
не принять их, —
вы принимаете их, — я отправляю письмо;
вы отвергаете их, — я жгу письмо», и т. д., все в этой же бесконечной манере, вытягивающей душу из спасаемого.
Он согласен, и на его лице восторг от легкости условий, но Жюли
не смягчается ничем, и все тянет, и все объясняет… «первое — нужно для нее, второе — также для нее, но еще более для
вас: я отложу ужин на неделю, потом еще на неделю, и дело забудется; но
вы поймете, что другие забудут его только в том случае, когда
вы не будете напоминать о нем каким бы то ни было словом о молодой особе, о которой» и т. д.
— «Полина, я
не виделась нынче с мсье Сторешником, он
не был здесь, —
вы понимаете?» — Около часа тянулось это мучительное спасание.
Но четвертью часа
вы еще можете располагать, и я воспользуюсь ею, чтобы сказать
вам несколько слов;
вы последуете или
не последуете совету, в них заключающемуся, но
вы зрело обдумаете его.
Она добра и благородна, потому
не стала бы обижать
вас.
Я
не требую доверия, но рекомендую
вам обдумать мой совет.
Я
не удерживаю
вас более,
вам надобно спешить домой.
Полина очень скромна, но я
не хочу, чтоб и она
вас видела.
Жюли стала объяснять выгоды:
вы избавитесь от преследований матери,
вам грозит опасность быть проданной, он
не зол, а только недалек, недалекий и незлой муж лучше всякого другого для умной женщины с характером,
вы будете госпожею в доме.
Что нужно мне будет, я
не знаю;
вы говорите: я молода, неопытна, со временем переменюсь, — ну, что ж, когда переменюсь, тогда и переменюсь, а теперь
не хочу,
не хочу,
не хочу ничего, чего
не хочу!
А чего я хочу теперь,
вы спрашиваете? — ну да, я этого
не знаю.
— Я
не знаю, — ведь я вчера поутру, когда вставала,
не знала, что мне захочется полюбить
вас; за несколько часов до того, как полюбила
вас,
не знала, что полюблю, и
не знала, как это я буду чувствовать, когда полюблю
вас.