Неточные совпадения
— Нет, брат, не подвигается. От этого лица можно в отчаяние прийти. Посмотришь, линии чистые, строгие, прямые; кажется, не трудно схватить сходство. Не тут-то было… Не дается, как клад в руки. Заметил ты, как она слушает? Ни одна черта не тронется,
только выражение взгляда беспрестанно меняется, а от него меняется
вся фигура. Что тут прикажешь делать скульптору, да еще плохому? Удивительное существо… странное существо, — прибавил он после короткого молчания.
Будучи
только прапорщиком, он уже любил настойчиво поспорить, например, о том, можно ли человеку в течение
всей своей жизни объездить
весь земной шар, можно ли ему знать, что происходит на дне морском, — и всегда держался того мнения, что нельзя.
В пансионе она занималась музыкой и читала романы, потом
все это бросила: стала рядиться, и это оставила; занялась было воспитанием дочери, и тут ослабела и передала ее на руки к гувернантке; кончилось тем, что она
только и делала что грустила и тихо волновалась.
Они
все на тебя смотрят, на одного тебя: звезды
только и делают, что смотрят на влюбленных людей, — оттого они так прелестны.
— Может быть; но послушайте, — прибавил Инсаров с решительным и в то же время простодушным движением головы. — Я
только в таком случае могу воспользоваться вашим предложением, если вы согласитесь взять с меня деньги по расчету. Двадцать рублей дать я в силах, тем более что, по вашим словам, я буду там делать экономию на
всем прочем.
Позвали хозяина; но он сперва прислал свою дочку, девочку лет семи, с огромным пестрым платком на голове; она внимательно, чуть не с ужасом, выслушала
все, что ей сказал Инсаров, и ушла молча, вслед за ней появилась ее мать, беременная на сносе, тоже с платком на голове,
только крошечным.
Наконец пришел хозяин; этот сначала как будто
все понял и
только задумчиво проговорил: «Возле Кунцова?» — а потом вдруг отпер дверь и закричал...
— Да, — начал он, — в наше время молодые люди были иначе воспитаны. Молодые люди не позволяли себе манкировать старшим. (Он произнес: ман в нос, по-французски.) А теперь я
только гляжу и удивляюсь. Может быть, не прав я, а они правы; может быть. Но
все же у меня есть свой взгляд на вещи: не олухом же я родился. Как вы об этом думаете, Увар Иванович?
— Да, вы. Вы воображаете, что во мне
все наполовину притворно, потому что я художник; что я не способен не
только ни на какое дело, — в этом, вы, вероятно, правы, — но даже ни к какому истинному, глубокому чувству; что я и плакать-то искренно не могу, что я болтун и сплетник, — и
все потому, что я художник. Что же мы после этого за несчастные, Богом убитые люди? Вы, например, я побожиться готов, не верите в мое раскаяние.
Шубин быстро отошел от окошка. «Аннушка!» — хотел было крикнуть ему вслед Берсенев, но удержался: на Шубине действительно лица не было. Минуты две спустя Берсеневу даже почудились рыдания; он встал, отворил окно;
все было тихо;
только где-то вдали какой-то, должно быть, проезжий мужичок тянул Степь Моздокскую.
Раз пять повторилась эта проделка, он
все хохотал и грозился, а Зоя
только втихомолку улыбалась и пожималась, как кошечка.
Она чувствовала себя бесконечно доброю, и ей
все хотелось иметь возле себя не одного
только Инсарова, но и Берсенева…
Все молчали, пока шли по саду,
только Анна Васильевна слегка охала.
Когда он приходит и сидит и слушает внимательно, а сам не старается, не хлопочет, я гляжу на него, и мне приятно — но
только; а когда он уйдет, я
все припоминаю его слова и досадую на себя и даже волнуюсь… сама не знаю отчего.
…Мне
все по-прежнему легко и
только изредка, изредка немножко грустно. Я счастлива. Счастлива ли я?
К чаю она сошла в гостиную и застала там
всех своих домашних и Шубина, который зорко посмотрел на нее, как
только она появилась; она хотела было заговорить с ним дружески, по-старому, да боялась его проницательности, боялась самой себя.
Понемногу не
только они, но и
вся комната,
все, что окружало ее, показалось ей как бы сном —
все, и самовар на столе, и коротенький жилет Увара Ивановича, и гладкие ногти Зои, и масляный портрет великого князя Константина Павловича на стене:
все уходило,
все покрывалось дымкой,
все переставало существовать.
Только жаль ей было их
всех.
— И вы
только для того, чтобы мне это сказать, велели
всем выйти?
— Это мы
все уладим после, после, погоди, — промолвил Инсаров. — Дай мне
только осмотреться, дай подумать. Мы обо
всем переговорим с тобой как следует. А деньги есть и у меня.
Она опустила голову, словно задумалась, поднесла платок к губам, и судорожные рыдания с потрясающею силою внезапно исторглись из ее груди… Она бросилась лицом на диван, старалась заглушить их, но
все ее тело поднималось и билось, как
только что пойманная птичка.
Елена протянула руки, как будто отклоняя удар, и ничего не сказала,
только губы ее задрожали и алая краска разлилась по
всему лицу. Берсенев заговорил с Анной Васильевной, а Елена ушла к себе, упала на колени и стала молиться, благодарить Бога… Легкие, светлые слезы полились у ней из глаз. Она вдруг почувствовала крайнюю усталость, положила голову на подушку, шепнула: «Бедный Андрей Петрович!» — и тут же заснула, с мокрыми ресницами и щеками. Она давно уже не спала и не плакала.
Слова Берсенева сбылись
только отчасти: опасность миновалась, но силы Инсарова восстановлялись медленно, и доктор поговаривал о глубоком и общем потрясении
всего организма.
Она начала говорить ему о Шубине, о Курнатовском, о том, что она делала в течение двух последних недель, о том, что, судя по газетам, война неизбежна и что, следовательно, как
только он выздоровеет совсем, надо будет, не теряя ни минуты, найти средства к отъезду… Она говорила
все это, сидя с ним рядом, опираясь на его плечо…
— Я хотел сказать, — начал он, как
только лакей вышел, — что я ничего в этом доме не значу. Вот и
все. Потому, в наше время
все судят по наружности: иной человек и пуст и глуп, да важно себя держит, — его уважают; а другой, может быть, обладает талантами, которые могли бы… могли бы принести великую пользу, но по скромности…
—
Вся ваша воля, а
только я их четвертого дня видел, как они в один дом изволили войти.
— Да, — задумчиво говорил он, — она замужем и собирается уехать. Ваш племянничек шумел и орал на
весь дом; заперся, для секрету, в спальню, а не
только лакеи и горничные, — кучера
все слышать могли! Он и теперь так и рвет и мечет, со мной чуть не подрался, с отцовским проклятием носится, как медведь с чурбаком; да не в нем сила. Анна Васильевна убита, но ее гораздо больше сокрушает отъезд дочери, чем ее замужество.
— Ну, Елена, — начал Инсаров, обращаясь к жене, — кажется,
все?
Все заплачено, уложено. Остается
только этот чемодан стащить. Хозяин!
Все умолкли;
все улыбались напряженно, и никто не знал, зачем он улыбается; каждому хотелось что-то сказать на прощанье, и каждый (за исключением, разумеется, хозяйки и ее дочери: те
только глаза таращили), каждый чувствовал, что в подобные мгновенья позволительно сказать одну лишь пошлость, что всякое значительное, или умное, или просто задушевное слово было бы чем-то неуместным, почти ложным.
— Рендич обещался через неделю
все нам устроить, — заметил он. — На него, кажется, положиться можно… Слышала ты, Елена, — прибавил он с внезапным одушевлением, — говорят, бедные далматские рыбаки пожертвовали своими свинчатками, — ты знаешь, этими тяжестями, от которых невода на дно опускаются, — на пули! Денег у них не было, они
только и живут что рыбною ловлей; но они с радостию отдали свое последнее достояние и голодают теперь. Что за народ!
— Хочешь? — продолжала Елена, — покатаемся по Canal Grande. [Большому каналу (ит.).] Ведь мы, с тех пор как здесь, хорошенько не видели Венеции. А вечером поедем в театр: у меня есть два билета на ложу. Говорят, новую оперу дают. Хочешь, мы нынешний день отдадим друг другу, позабудем о политике, о войне, обо
всем, будем знать
только одно: что мы живем, дышим, думаем вместе, что мы соединены навсегда… Хочешь?
«Рендич», — подумали оба, но стучавший проговорил по-русски: «Можно войти?» Елена и Инсаров переглянулись с изумлением, и, не дождавшись их ответа, вошел в комнату щегольски одетый человек, с маленьким, остреньким лицом и бойкими глазками. Он
весь сиял, как будто
только что выиграл огромные деньги или услышал приятнейшую новость.
— А вот погоди. — Он взял ее руку и положил ее себе под голову. — Вот так… хорошо. Разбуди меня сейчас, как
только Рендич приедет. Если он скажет, что корабль готов, мы тотчас отправимся… Надобно
все уложить.
— Возможно,
только хлопотно. Надобно будет возиться с здешним проклятым начальством. Но положим, мы это
все уладим, похороним его там; как же я вас назад доставлю?