Неточные совпадения
Мы с ним толковали о посеве, об урожае, о крестьянском быте… Он со мной все как будто соглашался; только потом мне
становилось совестно, и я чувствовал, что говорю не то… Так оно как-то странно выходило. Хорь выражался иногда мудрено, должно
быть из осторожности… Вот вам образчик нашего разговора...
— Не
стану я вас, однако, долее томить, да и мне самому, признаться, тяжело все это припоминать. Моя больная на другой же день скончалась. Царство ей небесное (прибавил лекарь скороговоркой и со вздохом)! Перед смертью попросила она своих выйти и меня наедине с ней оставить. «Простите меня, говорит, я, может
быть, виновата перед вами… болезнь… но, поверьте, я никого не любила более вас… не забывайте же меня… берегите мое кольцо…»
Стал он им речь держать: «Я-де русский, говорит, и вы русские; я русское все люблю… русская, дескать, у меня душа, и кровь тоже русская…» Да вдруг как скомандует: «А ну, детки, спойте-ка русскую, народственную песню!» У мужиков поджилки затряслись; вовсе одурели.
Я добрался наконец до угла леса, но там не
было никакой дороги: какие-то некошеные, низкие кусты широко расстилались передо мною, а за ними далёко-далёко виднелось пустынное поле. Я опять остановился. «Что за притча?.. Да где же я?» Я
стал припоминать, как и куда ходил в течение дня… «Э! да это Парахинские кусты! — воскликнул я наконец, — точно! вон это, должно
быть, Синдеевская роща… Да как же это я сюда зашел? Так далеко?.. Странно! Теперь опять нужно вправо взять».
Побледневшее небо
стало опять синеть — но то уже
была синева ночи.
На нем
были новые лапти и онучи; толстая веревка, три раза перевитая вокруг
стана, тщательно стягивала его опрятную черную свитку.
Вот поглядел, поглядел на нее Гаврила, да и
стал ее спрашивать: «Чего ты, лесное зелье, плачешь?» А русалка-то как взговорит ему: «Не креститься бы тебе, говорит, человече, жить бы тебе со мной на веселии до конца дней; а плачу я, убиваюсь оттого, что ты крестился; да не я одна убиваться
буду: убивайся же и ты до конца дней».
Тут она, братцы мои, пропала, а Гавриле тотчас и понятственно
стало, как ему из лесу, то
есть, выйти…
Мальчики приутихли. Видно
было, что слова Павла произвели на них глубокое впечатление. Они
стали укладываться перед огнем, как бы собираясь спать.
Я, к сожалению, должен прибавить, что в том же году Павла не
стало. Он не утонул: он убился, упав с лошади. Жаль, славный
был парень!
— Не для того ты убил его, барин:
станешь ты его
есть! Ты его для потехи своей убил.
Проснувшись, я хотел
было подняться, да лень одолела; я закрыл глаза, но не заснул опять. За перегородкой в конторе тихонько разговаривали. Я невольно
стал прислушиваться.
— Вы, чай, барин, — начал он, — нашего хлеба
есть не
станете, а у меня окромя хлеба…
Девочка, которая заснула
было возле печки, вскочила и с молчаливым испугом
стала глядеть на нас.
— Подрядчика, батюшка.
Стали мы ясень рубить, а он стоит да смотрит… Стоял, стоял, да и пойди за водой к колодцу: слышь,
пить захотелось. Как вдруг ясень затрещит да прямо на него. Мы ему кричим: беги, беги, беги… Ему бы в сторону броситься, а он возьми да прямо и побеги… заробел, знать. Ясень-то его верхними сучьями и накрыл. И отчего так скоро повалился, — Господь его знает… Разве сердцевина гнила
была.
Старушка помещица при мне умирала. Священник
стал читать над ней отходную, да вдруг заметил, что больная-то действительно отходит, и поскорее подал ей крест. Помещица с неудовольствием отодвинулась. «Куда спешишь, батюшка, — проговорила она коснеющим языком, — успеешь…» Она приложилась, засунула
было руку под подушку и испустила последний вздох. Под подушкой лежал целковый: она хотела заплатить священнику за свою собственную отходную…
«Не одна во поле дороженька пролегала», —
пел он, и всем нам сладко
становилось и жутко.
— Для чего гитару? я
петь не
стану.
— Я тебя любил, я люблю тебя без ума, без памяти — и как подумаю я теперь, что ты этак, ни с того ни с сего, здорово живешь, меня покидаешь да по свету скитаться
станешь — ну, и представляется мне, что не
будь я голяк горемычный, не бросила ты бы меня!
— Ну, так и некому
было украсть, как именно ему! Ты посуди, слушай,
стань сюда… как тебя зовут?
— И не у казака он
был, — продолжал Чертопханов, все не поворачивая головы и тем же басовым голосом, — а у цыгана-барышника; я, разумеется тотчас вклепался в свою лошадь и пожелал насильно ее возвратить; но бестия цыган заорал как ошпаренный на всю площадь,
стал божиться, что купил лошадь у другого цыгана, и свидетелей хотел представить…
— Значит, с лишком год с тех пор протек, а конь ваш, как тогда
был серый в яблоках, так и теперь; даже словно темнее
стал. Как же так? Серые-то лошади в один год много белеют.
Сторож побежал
было к нему, когда он
стал отворять дверь, но он крикнул на него: «Это я!
— А беда такая стряслась! Да вы не побрезгуйте, барин, не погнушайтесь несчастием моим, — сядьте вон на кадушечку, поближе, а то вам меня не слышно
будет… вишь я какая голосистая
стала!.. Ну, уж и рада же я, что увидала вас! Как это вы в Алексеевку попали?
— Ну, зимою, конечно, мне хуже: потому — темно; свечку зажечь жалко, да и к чему? Я хоть грамоте знаю и читать завсегда охоча
была, но что читать? Книг здесь нет никаких, да хоть бы и
были, как я
буду держать ее, книгу-то? Отец Алексей мне, для рассеянности, принес календарь, да видит, что пользы нет, взял да унес опять. Однако хоть и темно, а все слушать
есть что: сверчок затрещит али мышь где скрестись
станет. Вот тут-то хорошо: не думать!
— Этого, барин, тоже никак нельзя сказать: не растолкуешь. Да и забывается оно потом. Придет, словно как тучка прольется, свежо так, хорошо
станет, а что такое
было — не поймешь! Только думается мне:
будь около меня люди — ничего бы этого не
было и ничего бы я не чувствовала, окромя своего несчастья.
Я опять высунулся из тарантаса; но я бы мог остаться под навесом балчука, до того теперь явственно, хотя еще издалека, доносился до слуха моего стук тележных колес, людской посвист, бряцанье бубенчиков и даже топот конских ног; даже пенье и смех почудились мне. Ветер, правда, тянул оттуда, но не
было сомненья в том, что незнакомые проезжие на целую версту, а может и на две,
стали к нам ближе.
Я молчал, но и у меня хорошо
стало на душе. «Целы
будем! — повторил я про себя и разлегся на сене. — Дешево отделались!»
Неточные совпадения
Бобчинский. Сначала вы сказали, а потом и я сказал. «Э! — сказали мы с Петром Ивановичем. — А с какой
стати сидеть ему здесь, когда дорога ему лежит в Саратовскую губернию?» Да-с. А вот он-то и
есть этот чиновник.
Анна Андреевна. Ты, Антоша, всегда готов обещать. Во-первых, тебе не
будет времени думать об этом. И как можно и с какой
стати себя обременять этакими обещаниями?
Трудись! Кому вы вздумали // Читать такую проповедь! // Я не крестьянин-лапотник — // Я Божиею милостью // Российский дворянин! // Россия — не неметчина, // Нам чувства деликатные, // Нам гордость внушена! // Сословья благородные // У нас труду не учатся. // У нас чиновник плохонький, // И тот полов не выметет, // Не
станет печь топить… // Скажу я вам, не хвастая, // Живу почти безвыездно // В деревне сорок лет, // А от ржаного колоса // Не отличу ячменного. // А мне
поют: «Трудись!»
Сам Ермил, // Покончивши с рекрутчиной, //
Стал тосковать, печалиться, // Не
пьет, не
ест: тем кончилось, // Что в деннике с веревкою // Застал его отец.
Да тут беда подсунулась: // Абрам Гордеич Ситников, // Господский управляющий, //
Стал крепко докучать: // «Ты писаная кралечка, // Ты наливная ягодка…» // — Отстань, бесстыдник! ягодка, // Да бору не того! — // Укланяла золовушку, // Сама нейду на барщину, // Так в избу прикатит! // В сарае, в риге спрячуся — // Свекровь оттуда вытащит: // «Эй, не шути с огнем!» // — Гони его, родимая, // По шее! — «А не хочешь ты // Солдаткой
быть?» Я к дедушке: // «Что делать? Научи!»