Неточные совпадения
— Разбогател. Теперь он мне сто целковых оброка платит,
да еще я, пожалуй, накину. Я
уж ему не раз говорил: «Откупись, Хорь, эй, откупись!..» А он, бестия, меня уверяет, что нечем; денег, дескать, нету…
Да, как бы не так!..
— Зачем я к нему пойду?.. За мной и так недоимка. Сын-то у меня перед смертию с год хворал, так и за себя оброку не взнес…
Да мне с полугоря: взять-то с меня нечего…
Уж, брат, как ты там ни хитри, — шалишь: безответная моя голова! (Мужик рассмеялся.)
Уж он там как ни мудри, Кинтильян-то Семеныч, а
уж…
Он прописал мне обычное потогонное, велел приставить горчичник, весьма ловко запустил к себе под обшлаг пятирублевую бумажку, причем, однако, сухо кашлянул и глянул в сторону, и
уже совсем было собрался отправиться восвояси,
да как-то разговорился и остался.
А в последнюю-то ночь, вообразите вы себе, — сижу я подле нее и
уж об одном Бога прошу: прибери, дескать, ее поскорей,
да и меня тут же…
— Тоже был помещик, — продолжал мой новый приятель, — и богатый,
да разорился — вот проживает теперь у меня… А в свое время считался первым по губернии хватом; двух жен от мужей увез, песельников держал, сам певал и плясал мастерски… Но не прикажете ли водки? ведь
уж обед на столе.
— Нет, старого времени мне особенно хвалить не из чего. Вот хоть бы, примером сказать, вы помещик теперь, такой же помещик, как ваш покойный дедушка, а
уж власти вам такой не будет!
да и вы сами не такой человек. Нас и теперь другие господа притесняют; но без этого обойтись, видно, нельзя. Перемелется — авось мука будет. Нет,
уж я теперь не увижу, чего в молодости насмотрелся.
—
Да,
да, — подтвердил Овсяников. — Ну, и то сказать: в старые-то годы дворяне живали пышнее.
Уж нечего и говорить про вельмож: я в Москве на них насмотрелся. Говорят, они и там перевелись теперь.
— Нет,
уж вот от этого увольте, — поспешно проговорил он, — право… и сказал бы вам…
да что! (Овсяников рукой махнул.) Станемте лучше чай кушать… Мужики, как есть мужики; а впрочем, правду сказать, как же и быть-то нам?
— „
Да в чем упущенья?“ — „А
уж про это я знаю“, говорит…
— Знаю, знаю, что ты мне скажешь, — перебил его Овсяников, — точно: по справедливости должен человек жить и ближнему помогать обязан есть. Бывает, что и себя жалеть не должен…
Да ты разве все так поступаешь? Не водят тебя в кабак, что ли? не поят тебя, не кланяются, что ли: «Дмитрий Алексеич, дескать, батюшка, помоги, а благодарность мы
уж тебе предъявим», —
да целковенький или синенькую из-под полы в руку? А? не бывает этого? сказывай, не бывает?
Уж Гаврила было и встал, послушался было русалки, братцы мои,
да, знать, Господь его надоумил: положил-таки на себя крест…
—
Да,
да, на плотине, на прорванной. Вот
уж нечистое место, так нечистое, и глухое такое. Кругом всё такие буераки, овраги, а в оврагах всё казюли [По-орловскому: змеи. — Примеч. авт.] водятся.
Вот поехал Ермил за поштой,
да и замешкался в городе, но а едет назад
уж он хмелён.
— Вон кто виноват! — сказал мой кучер, указывая кнутом на поезд, который успел
уже свернуть на дорогу и приближался к нам, —
уж я всегда это замечал, — продолжал он, — это примета верная — встретить покойника…
Да.
— Поздно узнал, — отвечал старик. —
Да что! кому как на роду написано. Не жилец был плотник Мартын, не жилец на земле:
уж это так. Нет,
уж какому человеку не жить на земле, того и солнышко не греет, как другого, и хлебушек тому не впрок, — словно что его отзывает…
Да; упокой Господь его душу!
Стал дома жить,
да и дома-то не усиживался, такой беспокойный, —
уж точно блоха.
— Все на охоту! Ох,
уж эти мне охотники!
Да вы куда теперь едете?
Даже курицы стремились ускоренной рысью в подворотню; один бойкий петух с черной грудью, похожей на атласный жилет, и красным хвостом, закрученным на самый гребень, остался было на дороге и
уже совсем собрался кричать,
да вдруг сконфузился и тоже побежал.
— Ах вы, отцы наши, милостивцы… и…
уж что! Ей-богу, совсем дураком от радости стал… Ей-богу, смотрю
да не верю… Ах вы, отцы наши!..
Софронов сын, трехаршинный староста, по всем признакам человек весьма глупый, также пошел за нами,
да еще присоединился к нам земский Федосеич, отставной солдат с огромными усами и престранным выражением лица: точно он весьма давно тому назад чему-то необыкновенно удивился
да с тех пор
уж и не пришел в себя.
— Экста! Барину-то что за нужда! недоимок не бывает, так ему что?
Да, поди ты, — прибавил он после небольшого молчания, — пожалуйся. Нет, он тебя…
да, поди-ка… Нет
уж, он тебя вот как, того…
Уж не раз добрые люди его сжить со свету собирались,
да нет — не дается».
—
Да притом, — продолжал он, — и мужики-то плохие, опальные. Особенно там две семьи; еще батюшка покойный, дай Бог ему царство небесное, их не жаловал, больно не жаловал. А у меня, скажу вам, такая примета: коли отец вор, то и сын вор;
уж там как хотите… О, кровь, кровь — великое дело! Я, признаться вам откровенно, из тех-то двух семей и без очереди в солдаты отдавал и так рассовывал — кой-куды;
да не переводятся, что будешь делать? Плодущи, проклятые.
— Конечно, какую хочешь, — прибавил Николай Иваныч, медленно складывая руки на груди. — В этом тебе указу нету. Пой какую хочешь;
да только пой хорошо; а мы
уж потом решим по совести.
Бедный мужик смутился и
уже собрался было встать
да уйти поскорей, как вдруг раздался медный голос Дикого-Барина...
—
Да разве вам
уже невозможно более жить в деревне?
Был у меня щенок от нее, отличный щенок, и в Москву везти хотел,
да приятель выпросил вместе с ружьем; говорит: в Москве тебе, брат, будет не до того; там
уж пойдет совсем, брат, другое.
Вдруг приглянись мне девушка, ах,
да какая же девушка была… красавица, умница, а
уж добрая какая!
Вот и стала Матрена меня просить: выкупи ее, дескать, от госпожи;
да и я сам
уже об эфтом подумывал…
Да разве я в своих холопьях не вольна?» — «
Да ведь она не ваша!» — «Ну,
уж про это Марья Ильинична знает; не ваше, батюшка, дело; а вот я ужо Матрешке-то покажу, чья она холопка».
— Ну, конечно, дело известное. Я не вытерпел: «
Да помилуйте, матушка, что вы за ахинею порете? Какая тут женитьба? я просто желаю узнать от вас, уступаете вы вашу девку Матрену или нет?» Старуха заохала. «Ах, он меня обеспокоил! ах, велите ему уйти! ах!..» Родственница к ней подскочила и раскричалась на меня. А старуха все стонет: «Чем это я заслужила?.. Стало быть, я
уж в своем доме не госпожа? ах, ах!» Я схватил шляпу и, как сумасшедший, выбежал вон.
— Не забывайте меня, Виктор Александрыч, — продолжала она умоляющим голосом. —
Уж, кажется, я на что вас любила, все, кажется, для вас… Вы говорите, отца мне слушаться, Виктор Александрыч…
Да как же мне отца-то слушаться…
Смотришь,
уж и примчался к концу; вот
уж и вечер; вот
уж заспанный слуга и натягивает на тебя сюртук — оденешься и поплетешься к приятелю и давай трубочку курить, пить жидкий чай стаканами
да толковать о немецкой философии, любви, вечном солнце духа и прочих отдаленных предметах.
Хотел было съездить в Москву,
Да, во-первых, денег недостало, а во-вторых… я вам
уже сказывал, что я смирился.
Духом-то я
уже давно смирился,
да голове моей все еще не хотелось нагнуться.
Отцу Пантелея Еремеича досталось имение
уже разоренное; он в свою очередь тоже сильно «пожуировал» и, умирая, оставил единственному своему наследнику Пантелею заложенное сельцо Бессоново, с тридцатью пятью душами мужеска и семидесятью шестью женска пола
да четырнадцать десятин с осьминником неудобной земли в пустоши Колобродовой, на которые, впрочем, никаких крепостей в бумагах покойника не оказалось.
— Преудивительные-с! — с удовольствием возразил Недопюскин, — можно сказать, первые по губернии. (Он подвинулся ко мне.)
Да что-с! Пантелей Еремеич такой человек! Что только пожелает, вот что только вздумает — глядишь,
уж и готово, все
уж так и кипит-с. Пантелей Еремеич, скажу вам…
Но когда, вернувшись с псарного двора, где, по словам его доезжачего, последние две гончие «окочурились», он встретил служанку, которая трепетным голосом доложила ему, что Мария, мол, Акинфиевна велели им кланяться, велели сказать, что желают им всего хорошего, а
уж больше к ним не вернутся, — Чертопханов, покружившись раза два на месте и издав хриплое рычание, тотчас бросился вслед за беглянкой —
да кстати захватил с собой пистолет.
Примется Чертопханов расписывать своего Малек-Аделя — откуда речи берутся! А
уж как он его холил и лелеял! Шерсть на нем отливала серебром —
да не старым, а новым, что с темным глянцем; повести по ней ладонью — тот же бархат! Седло, чепрачок, уздечка — вся как есть сбруя до того была ладно пригнана, в порядке, вычищена — бери карандаш и рисуй! Чертопханов — чего больше? — сам собственноручно и челку заплетал своему любимцу, и гриву и хвост мыл пивом, и даже копыта не раз мазью смазывал…
—
Да вы
уже задушили его, барин, — смиренно заметил казачок Перфишка.
Стряпуха умерла; сам Перфишка собирался
уж бросить дом
да отправиться в город, куда его сманивал двоюродный брат, живший подмастерьем у парикмахера, — как вдруг распространился слух, что барин возвращается!
Дорогой он ехал больше шагом, враскачку, глядел по сторонам, покуривал табак из коротенького чубучка и ни о чем не размышлял; разве возьмет
да подумает про себя: «Чертопхановы чего захотят —
уж добьются! шалишь!» — и ухмыльнется; ну, а с прибытием домой пошла статья другая.
— Дюже много!
Да вы
уж сделайте милость, ваше благородие, пожалуйте к ним в комнату.
Голова совершенно высохшая, одноцветная, бронзовая — ни дать ни взять икона старинного письма; нос
узкий, как лезвие ножа; губ почти не видать, только зубы белеют и глаза,
да из-под платка выбиваются на лоб жидкие пряди желтых волос.
— А беда такая стряслась!
Да вы не побрезгуйте, барин, не погнушайтесь несчастием моим, — сядьте вон на кадушечку, поближе, а то вам меня не слышно будет… вишь я какая голосистая стала!.. Ну,
уж и рада же я, что увидала вас! Как это вы в Алексеевку попали?
Да вас
уже тогда в деревне не было; в Москву уехали учиться.
— Что Поляков? Потужил, потужил —
да и женился на другой, на девушке из Глинного. Знаете Глинное? От нас недалече. Аграфеной ее звали. Очень он меня любил,
да ведь человек молодой — не оставаться же ему холостым. И какая
уж я ему могла быть подруга? А жену он нашел себе хорошую, добрую, и детки у них есть. Он тут у соседа в приказчиках живет: матушка ваша по пачпорту его отпустила, и очень ему, слава Богу, хорошо.
— Помните, барин, — сказала она, и чудное что-то мелькнуло в ее глазах и на губах, — какая у меня была коса? Помните — до самых колен! Я долго не решалась… Этакие волосы!.. Но где же их было расчесывать? В моем-то положении!.. Так
уж я их и обрезала…
Да… Ну, простите, барин! Больше не могу…
Ночь была тихая, славная, самая удобная для езды. Ветер то прошелестит в кустах, закачает ветки, то совсем замрет; на небе кое-где виднелись неподвижные серебристые облачка; месяц стоял высоко и ясно озарял окрестность. Я растянулся на сене и
уже вздремнул было…
да вспомнил о «неладном месте» и встрепенулся.