Неточные совпадения
Оркестр в павильоне играл то попурри из"Травиаты", то вальс Штрауса, то"Скажите ей", российский романс, положенный на инструменты услужливым капельмейстером; в игорных залах, вокруг зеленых столов, теснились те же всем знакомые фигуры, с тем же тупым
и жадным, не то изумленным, не то озлобленным, в сущности хищным выражением, которое придает каждым, даже самым аристократическим чертам картежная лихорадка; тот же тучноватый
и чрезвычайно щегольски одетый помещик из Тамбова, с тою же непостижимою, судорожною поспешностью, выпуча глаза, ложась грудью на стол
и не обращая внимания на холодные усмешки самих"крупиэ", в самое мгновенье возгласа"Riеn nе vа рlus!"рассыпал вспотевшею рукою по всем четвероугольникам рулетки золотые кружки луидоров
и тем самым лишал себя всякой возможности что-нибудь выиграть даже в случае удачи, что нисколько не мешало ему, в тот же вечер, с сочувственным негодованием поддакивать
князю Коко, одному из известных предводителей дворянской оппозиции, тому
князю Коко, который в Париже, в салоне принцессы Матильды, в присутствии императора, так хорошо сказал:"Маdате, lе principe de la propriete est profondement ebranle en Russie".
Тут был граф Х., наш несравненный дилетант, глубокая музыкальная натура, который так божественно"сказывает"романсы, а в сущности, двух нот разобрать не может, не тыкая вкось
и вкривь указательным пальцем по клавишам,
и поет не то как плохой цыган, не то как парижский коафер; тут был
и наш восхитительный барон Z., этот мастер на все руки:
и литератор,
и администратор,
и оратор,
и шулер; тут был
и князь Т., друг религии
и народа, составивший себе во время оно, в блаженную эпоху откупа, громадное состояние продажей сивухи, подмешанной дурманом;
и блестящий генерал О. О… который что-то покорил, кого-то усмирил
и вот, однако, не знает, куда деться
и чем себя зарекомендовать
и Р. Р., забавный толстяк, который считает себя очень больным
и очень умным человеком, а здоров как бык
и глуп как пень…
— Ну, вот он
и является к
князю,
и говорит ему: Ваше сиятельство, говорит, вы в таком сане
и в таком звании, говорит, что вам стоит облегчить мою участь? Вы, говорит, не можете не уважать чистоту моих убеждений!
И разве можно, говорит, в наше время преследовать за убеждения?
И что ж, вы думаете, сделал
князь, этот образованный, высокопоставленный сановник?
— Снял
и взял.
И это сделал
князь Барнаулов, известный богач, вельможа, облеченный особенною властью, представитель правительства! Что ж после этого еще ожидать?
—
Князь Вахрушкин, — строго вмешался Губарев, — мне двоюродный брат; но я его к себе не пускаю… Ну,
и упоминать о нем, стало быть, нечего.
Суханчикова говорила о Гарибальди, о каком-то Карле Ивановиче, которого высекли его собственные дворовые, о Наполеоне III, о женском труде, о купце Плескачеве, заведомо уморившем двенадцать работниц
и получившем за это медаль с надписью"за полезное", о пролетариате, о грузинском
князе Чукчеулидзеве, застрелившем жену из пушки,
и о будущности России...
У Литвинова часам к десяти сильно разболелась голова,
и он ушел потихоньку
и незаметно, воспользовавшись усиленным взрывом всеобщего крика: Суханчикова вспомнила новую несправедливость
князя Барнаулова — чуть ли не приказал он кому-то ухо откусить.
Немцы правильно развивались, кричат славянофилы, — подавайте
и нам правильное развитие!"Да где ж его взять, когда самый первый исторический поступок нашего племени призвание себе
князей из-за моря — есть уже неправильность, ненормальность, которая повторяется на каждом из нас до сих пор; каждый из нас, хоть раз в жизни, непременно чему-нибудь чужому, не русскому сказал:"Иди владети
и княжити надо мною!"
— Да позвольте, позвольте, — поспешно проговорил Литвинов, видя, что Потугин приподнимается с места. — Я
князя Коко знаю очень мало
и, уж конечно, предпочитаю беседу с вами…
То были настоящие, не татаро-грузинские, а чистокровные
князья, Рюриковичи; имя их часто встречается в наших летописях при первых московских великих
князьях, русской земли собирателях; они владели обширными вотчинами
и многими поместьями, неоднократно были жалованы за"работы
и кровь
и увечья", заседали в думе боярской, один из них даже писался с"вичем"; но попали в опалу по вражьему наговору в"ведунстве
и кореньях"; их разорили"странно
и всеконечно", отобрали у них честь, сослали их в места заглазные; рухнули Осинины
и уже не справились, не вошли снова в силу; опалу с них сняли со временем
и даже"московский дворишко"
и"рухлядишку"возвратили, но ничто не помогло.
Сам
князь был человек вялый
и глуповатый, некогда красавец
и франт, но совершенно опустившийся; ему, не столько из уважения к его имени, сколько из внимания к его жене, бывшей фрейлине, дали одно из московских старозаветных мест с небольшим жалованьем, мудреным названием
и безо всякого дела; он ни во что не вмешивался
и только курил с утра до вечера, не выходя из шлафрока
и тяжело вздыхая.
Бывало, при какой-нибудь уже слишком унизительной сцене: лавочник ли придет
и станет кричать на весь двор, что ему уж надоело таскаться за своими же деньгами, собственные ли люди примутся в глаза бранить своих господ, что вы, мол, за
князья, коли сами с голоду в кулак свищете, — Ирина даже бровью не пошевельнет
и сидит неподвижно, со злою улыбкою на сумрачном лице; а родителям ее одна эта улыбка горше всяких упреков,
и чувствуют они себя виноватыми, без вины виноватыми перед этим существом, которому как будто с самого рождения дано было право на богатство, на роскошь, на поклонение.
— Так рассуждал
князь,
и тут же, однако, мысленно прибавил:"Мадам Литвинова —
и только?
Князь всполошился первый; он тотчас решил, что надо непременно ехать
и везти Ирину, что непростительно упускать случай видеть своих государей, что для столбовых дворян в этом заключается даже своего рода обязанность.
Ее упорство приняло такие размеры, что старый
князь решился наконец попросить Литвинова постараться уговорить ее, представив ей, в числе других"резонов", что молодой девушке неприлично дичиться света, что следует"
и это испытать", что уж
и так ее никто нигде не видит.
Появился
князь, завитый, в белом галстуке, черном полинялом фраке
и с владимирскою лентой дворянской медали в петлице; за ним вошла княгиня в шелковом платье шине, старого покроя,
и с тою суровою заботливостию, под которою матери стараются скрыть свое волнекие, оправила сзади дочь, то есть безо всякой нужды встряхнула складками ее платья.
На другой день, часу в первом, Литвиное отправился к Осининым. Он застал дома одного
князя, который тотчас же ему объявил, что у Ирины болит голова, что она лежит в постели
и не встанет до вечера, что, впрочем, такое расстройство нимало не удивительно после первого бала.
— С'est tres naturel, vous savez, dans les jeunes filles, — прибавил он по-французски, что несколько поразило Литвинова, который в то же мгновение заметил, что на
князе был не шлафрок, как обыкновенно, а сюртук. —
И притом, продолжал Осинин, — как ей было не занемочь после вчерашних происшествий!
Князь Александр Федорович сказал, что ей место не здесь
и что она напоминает ему графиню Девонширскую… ну, вы знаете, ту… известную…
Князь закашлялся
и засеменил ногами, как бы затрудняясь, что еще-прибавить. Литвинов взял шляпу, сказал, что не намерен мешать ему
и зайдет позже осведомиться о здоровье,
и удалился.
В нескольких шагах от осининского дома он увидел остановившуюся перед полицейскою будкой щегольскую двуместную карету. Ливрейный, тоже щегольской лакей, небрежно нагнувшись с козел, расспрашивал будочника из чухонцев, где здесь живет
князь Павел Васильевич Осинин. Литвинов заглянул в карету: в ней сидел человек средних лет, геморроидальной комплексии, с сморщенным
и надменным лицом, греческим носом
и злыми губами, закутанный в соболью шубу, по всем признакам важный сановник.
Ирина сидела на диване между
князем Коко
и г-жою Х., известною некогда красавицей
и всероссийской умницей, давным-давно превратившеюся в дрянной сморчок, от которого отдавало постным маслом
и выдохшимся ядом.
— Одно такое животное, во всяком случае, существует, — отозвался издали
князь Коко. — Вы ведь знаете Мильвановского? Его при мне усыпили,
и он храпел даже, ей-ей!
— Хе, хе, хе! — снисходительно, в качестве патриота
и покровителя всяких отечественных продуктов, отозвался
князь Коко.
Но еще сильнее заиграло оно несколько мгновений спустя, оно приняло даже злорадный оттенок, когда
князь Коко, этот представитель
и защитник дворянских интересов, вздумал излагать свои воззрения перед тем же самым спиритом
и, разумеется, немедленно пустил в ход свою знаменитую фразу о потрясении собственности в России, причем, конечно, досталось
и демократам.
"Господину Литвинову наше почтение!" — раздался вдруг насмешливый голос с высоты быстро катившегося"дог-карта". Литвинов поднял глаза
и увидал генерала Ратмирова, сидевшего рядом с
князем М., известным спортсменом
и охотником до английских экипажей
и лошадей.
Князь правил, а генерал перегнулся набок
и скалил зубы, высоко приподняв шляпу над головой. Литвинов поклонился ему
и в ту же минуту, как бы повинуясь тайному повелению, бегом пустился к Ирине.