Неточные совпадения
Новое учение это было совершенно новое как по
форме, так и по содержанию, и для еврейского мира, среди которого оно возникло, и
в особенности для того римского мира, среди которого оно проповедовалось и распространялось.
Как ни странно это кажется для нас, людей воспитанных
в ложном учении о церкви как о христианском учреждении и
в презрении к ереси, — но только
в том, что называлось ересью и было истинное движение, т. е. истинное христианство, и только тогда переставало быть им, когда оно
в этих ересях останавливалось
в своем движении и так же закреплялось
в неподвижные
формы церкви.
И пусть не говорят, что православные учителя полагают сущность учения
в чем-либо другом, а что это только древние
формы, которые не считается нужным разрушать.
И вот тут-то и является церковь с своим не поддерживанием, но усиленным внушением отжившего язычества
в своей законченной
форме, с своим стремлением втолкнуть опять народ
в тот мрак, из которого он выбивается с таким усилием.
«Мы не учим ничему новому народ, но только тому, во что он верует, но только
в более совершенной
форме», — говорят священники. Это то же самое, что бы делал человек, связывая вырастающего цыпленка и засовывая
в скорлупу, из которой он вышел.
Нужны особенные, сверхъестественные усилия. И такие усилия, всё более и более напрягая их, и употребляют церкви. У нас
в России (кроме всех других) употребляется простое, грубое насилие покорной церкви власти. Людей, отступающих от внешнего выражения веры и высказывающих это, или прямо наказывают, или лишают прав; людей же, строго держащихся внешних
форм веры, награждают, дают права.
Сущность всякого религиозного учения — не
в желании символического выражения сил природы, не
в страхе перед ними, не
в потребности к чудесному и не во внешних
формах ее проявления, как это думают люди науки. Сущность религии
в свойстве людей пророчески предвидеть и указывать тот путь жизни, по которому должно идти человечество,
в ином, чем прежнее, определении смысла жизни, из которого вытекает и иная, чем прежняя, вся будущая деятельность человечества.
Все эти разнообразные
формы жизни основаны на одном представлении о том, что жизнь личности не есть достаточная цель жизни, что смысл жизни может быть найден только
в совокупности личностей.]
Сущность общественного жизнепонимания состоит
в перенесении смысла своей личной жизни
в жизнь совокупности личностей: племени, семьи, рода, государства. Перенесение это совершалось и совершается легко и естественно
в первых своих
формах,
в перенесении смысла жизни из своей личности
в племя, семью. Перенесение же
в род или народ уже труднее и требует особенного воспитания для этого; перенесение же сознания
в государство уже составляет предел такого перенесения.
Жизнепонимание общественное входило
в сознание людей веками, тысячелетиями, проходило через разные
формы и теперь уже взошло для человечества
в область бессознательного, передаваемого наследственностью, воспитанием и привычкой; и потому оно кажется нам естественным. Но 5000 лет тому назад оно казалось людям столь же неестественным и страшным, как им теперь кажется учение христианское
в его настоящем смысле.
Это-то и происходит
в деле перехода человечества от одного возраста к другому, которое мы переживаем теперь. Человечество выросло из своего общественного, государственного возраста и вступило
в новый. Оно знает то учение, которое должно быть положено
в основу жизни этого нового возраста, но по инерции продолжает держаться прежних
форм жизни. Из этого несоответствия жизнепонимания с практикой жизни вытекает ряд противоречий и страданий, отравляющих нашу жизнь и требующих ее изменения.
Вся литература — и философская, и политическая, и изящная — нашего времени поразительна
в этом отношении. Какое богатство мыслей,
форм, красок, какая эрудиция, изящество, обилие мыслей и какое не только отсутствие серьезного содержания, но какой-то страх перед всякой определенностью мысли и выражения ее! Обходы, иносказания, шутки, общие, самые широкие соображения и ничего простого, ясного, идущего к делу, т. е. к вопросу жизни.
Ни на чем так не видно это направление деятельности передовых людей нашего времени, как на отношении их к тому явлению,
в котором
в наше время
в концентрированной
форме выразилась вся несостоятельность общественного жизнепонимания, — к войне, к всеобщему вооружению и общей воинской повинности.
Желание образованных классов как-нибудь удержать свои излюбленные идеи и основанную на них жизнь дошло до последних пределов. Они лгут, обманывают себя и других
в самых утонченных
формах, только чтобы как-нибудь затемнить, заглушить сознание.
Так это и было и есть
в действительности при известных
формах совокупностей,
в семье или племени, безразлично от того, что чему предшествовало, или
в роде и даже
в патриархальном государстве.
Так это было и есть, независимо от тех
форм правления,
в которых жили народы.
Разница только
в том, что при деспотической
форме правления власть сосредоточивается
в малом числе насилующих и
форма насилия более резкая; при конституционных монархиях и республиках, как во Франции и Америке, власть распределяется между большим количеством насилующих и
формы ее выражения менее резки; но дело насилия, при котором невыгоды власти больше выгод ее, и процесс его, доводящий насилуемых до последнего предела ослабления, до которого они могут быть доведены для выгоды насилующих, всегда одни и те же.
Люди верили, как чему-то вполне доказанному и потому не требующему доказательств, тому, что, так как до сих пор все народы развивались
в государственной
форме, то эта
форма и навсегда есть необходимое условие развития человечества.
В наше же время государственная власть и правительства не только не содействуют, но прямо препятствуют всей той деятельности, посредством которой люди вырабатывают себе новые
формы жизни.
Людям предлагается самое последнее, крайнее испытание
в самой грубой, резкой
форме.
Но между положением людей
в то время и
в наше время та же разница, какая бывает для растений между последними днями осени и первыми днями весны. Там,
в осенней природе, внешняя безжизненность соответствует внутреннему состоянию замирания; здесь же, весною, внешняя безжизненность находится
в самом резком противоречии с состоянием внутреннего оживления и перехода к новой
форме жизни.
Одни люди говорят, что нужнее для человечества государство, что уничтожение государственной
формы повлекло бы за собой уничтожение всего того, что выработало человечество, что государство как было, так и продолжает быть единственной
формой развития человечества и что всё то зло, которое мы видим среди народов, живущих
в государственной
форме, происходит не от этой
формы, а от злоупотреблений, которые могут быть исправлены без уничтожения, и что человечество, не нарушая государственной
формы, может развиться и дойти до высокой степени благосостояния.
Если человек, вследствие выросшего
в нем высшего сознания, не может уже более исполнять требований государства, не умещается уже более
в нем и вместе с тем не нуждается более
в ограждении государственной
формой, то вопрос о том, созрели ли люди до отмены государственной
формы, или не созрели, решается совсем с другой стороны и так же неоспоримо, как и для птенца, вылупившегося из яйца,
в которое уже никакие силы мира не могут вернуть его, — самими людьми, выросшими уже из государства и никакими силами не могущими быть возвращенными
в него.
Какие бы доводы ни приводили люди
в пользу того, что вредно упразднить государственную власть и что упразднение это может породить бедствия, люди, выросшие уже из государственной
формы, уже не могут вместиться
в ней. И, сколько бы и какие бы доводы ни приводили человеку, выросшему из государственной
формы, о необходимости ее, он не может вернуться к ней, не может принимать участия
в делах, отрицаемых его сознанием, как не могут выросшие птенцы вернуться
в скорлупу, из которой они выросли.
Упразднение государственной
формы жизни нежелательно не только тогда, когда будет малая часть истинных христиан, но оно нежелательно даже тогда, когда все будут христианами, но
в среде их или вокруг их,
в других народах, останутся нехристиане, потому что нехристиане будут безнаказанно грабить, насиловать, убивать христиан и сделают их жизнь мучительною.
Процесс этот совершается так, что худшие элементы общества, захвативши власть и находясь
в обладании ею, под влиянием отрезвляющего свойства, всегда сопутствующего ей, становясь сами всё менее и менее жестокими, делаются неспособными употреблять жестокие
формы насилия и вследствие того уступают свое место другим, над которыми совершается опять тот же процесс смягчения и, как бы сказать, бессознательного охристианения.
Соблазны власти и всего того, что она дает, и богатства, почестей, роскошной жизни, представляются достойной целью деятельности людей только до тех пор, пока она не достигнута, но тотчас, как скоро человек достигает их, обличают свою пустоту и теряют понемногу свою притягательную силу, как облака, которые имеют
форму и красоту только издали: стоит только вступить
в них чтобы исчезло всё то, что казалось
в них прекрасным.
Так что, несмотря на то, что власть остается такою же, какою она была, по внешней
форме, с каждой переменой людей, находящихся во власти, всё больше и больше увеличивается число людей, опытом жизни приводимых к необходимости усвоения христианского жизнепонимания, и с каждой переменой, хотя самые грубые и жестокие, менее христианские из всех и всё менее и менее грубые и жестокие и более христианские люди, чем прежде бывшие во власти, вступают
в обладание властью.
Насилие всегда,
в лучшем случае, если оно не преследует одних личных целей людей, находящихся во власти, отрицает и осуждает
в одной неподвижной
форме закона то, что большею частью уже гораздо прежде отрицалось и осуждалось общественным мнением, но с тою разницею, что, тогда как общественное мнение отрицает и осуждает все поступки, противные нравственному закону, захватывая поэтому
в свое осуждение самые разнообразные положения, закон, поддерживаемый насилием, осуждает и преследует только известный, очень узкий ряд поступков, этим самым как бы оправдывая все поступки такого же порядка, не вошедшие
в его определение.
Но не говоря уже о грехе обмана, при котором самое ужасное преступление представляется людям их обязанностью, не говоря об ужасном грехе употребления имени и авторитета Христа для узаконения наиболее отрицаемого этим Христом дела, как это делается
в присяге, не говоря уже о том соблазне, посредством которого губят не только тела, но и души «малых сих», не говоря обо всем этом, как могут люди даже
в виду своей личной безопасности допускать то, чтобы образовывалась среди них, людей, дорожащих своими
формами жизни, своим прогрессом, эта ужасная, бессмысленная и жестокая и губительная сила, которую составляет всякое организованное правительство, опирающееся на войско?
Это самое, сложившись
в определенные
формы, установилось и
в государственном устройстве при совершении всех тех преступлений, без постоянного совершения которых немыслимо никакое государственное устройство.
Разница между загипнотизированными искусственным способом и теми, которые находятся под влиянием государственного внушения, состоит
в том, что искусственно загипнотизированным внушено их воображаемое положение вдруг, одним лицом и
в самый короткий промежуток времени, и потому внушение это представляется нам
в резкой, удивляющей нас
форме, тогда как людям, действующим под государственным внушением, их воображаемое положение внушается им исподволь, понемногу, незаметно, с детства, иногда не только годами, но целыми поколениями, и кроме того внушается не одним лицом, а всеми окружающими их.
По этому учению важно не то, чтобы исповедовать
в жизни ту истину, которая открылась тебе, и вследствие этого неизбежно быть вынужденным осуществлять ее
в жизни или по крайней мере не совершать поступков, противных исповедуемой истине: не служить правительству и не усиливать его власть, если считаешь власть эту вредною, не пользоваться капиталистическим строем, если считаешь этот строй неправильным, не выказывать уважения разным обрядам, если считаешь их вредным суеверием, не участвовать
в судах, если считаешь их устройство ложным, не служить солдатом, не присягать, вообще не лгать, не подличать, а важно то, чтобы, не изменяя существующих
форм жизни и, противно своим убеждениям, подчиняясь им, вносить либерализм
в существующие учреждения: содействовать промышленности, пропаганде социализма и успехам того, что называется науками, и распространению образования.