Неточные совпадения
Отнимите у человека или у народа деньги, товары, скот и ваше
насилие, грабеж окончится вместе с вашим уходом. Течение времени, конечно,
не сделает вашего преступления делом хорошим, но оно уничтожит его последствия. Ограбленные люди могут вновь приобрести то, что у них было отнято, Но отнимите у народа землю, и ваш грабеж будет продолжаться вечно. Он будет новым грабежом для каждого нового ряда сменяющихся поколений, для каждого нового года, для каждого нового дня.
Учение о том, что человек никогда
не может и
не должен
делать насилия ради того, что он считает добром, справедливо уже по одному тому, что то, чтò считается добром и злом,
не одно и то же для всех людей. То, что один человек считает злом, есть зло сомнительное (другие считают его добром);
насилие же, которое он совершает во имя уничтожения этого зла — побои, увечья, лишение свободы, смерть — уже наверное зло.
Всякий человек знает, что всякое
насилие зло. И вот, чтобы отучить людей от
насилия, мы ничего лучше
не можем придумать, как то, что мы, люди, требующие к себе высшего уважения,
делаем для этой дели самые жестокие
насилия: тюрьмы, казни.
Без признания того, что человек ни в каком случае
не может
сделать над другими
насилия, всё учение Христа — только пустые слова.
Если бы был поставлен вопрос, как
сделать так, чтобы человек совершенно освободил себя от нравственной ответственности и
делал бы самые дурные дела,
не чувствуя себя виноватым, то нельзя придумать для этого более действительного средства, как суеверие о том, что
насилие может содействовать благу людей.
Если бы мы только
не были приучены с детства к тому, что можно злом платить за зло,
насилием заставлять человека
делать то, чего мы хотим, то мы бы только удивлялись тому, как могут люди, как будто нарочно портя людей, приучать их к тому, что наказания и всякое
насилие могут быть на пользу. Мы наказываем ребенка, чтобы отучить его от делания дурного, но самым наказанием мы внушаем ребенку то, что наказание может быть полезно и справедливо.
Всё родит себе подобное, и пока мы
не противопоставим обидам и
насилиям злодеев совсем противные им дела, а, напротив, будем
делать то же самое, что и они, то тем будем только пробуждать, поощрять и воспитывать в них всё то зло, об искоренении которого мы как будто хлопочем.
Учение любви,
не допускающее
насилия,
не потому только важно, что человеку хорошо для себя, для своей души, терпеть зло и
делать добро за зло, но еще и потому, что только одно добро прекращает зло, тушит его,
не позволяет ему идти дальше. Истинное учение любви тем и сильно, что оно тушит зло,
не давая ему разгораться.
Если
не будет государственной власти, говорят начальствующие, то более злые будут властвовать над менее злыми. Но дело в том, что то, чем пугают, уже совершилось: теперь уже властвуют более злые над менее злыми, и именно потому, что существует государственная власть. О том же, что произойдет от того, что
не будет государственной власти, мы судить
не можем. По всем вероятиям должно заключить, что если люди, делающие
насилие, перестанут его
делать, то жизнь всех людей станет от этого никак
не хуже, но лучше.
Не может христианин признавать такого сановника и участвовать в его выборе,
не может, присягая именем бога, обязываться
делать дела убийства и
насилия.
Довод этот неоснователен потому, что если мы позволим себе признать каких-либо людей злодеями особенными (ракà), то, во-первых, мы этим уничтожаем весь смысл христианского учения, по которому все мы равны и братья как сыны одного отца небесного; во-вторых, потому, что если бы и было разрешено богом употреблять насилие против злодеев, то так как никак нельзя найти того верного и несомненного определения, по которому можно наверное узнать злодея от незлодея, то каждый человек или общество людей стало бы признавать взаимно друг друга злодеями, что и есть теперь; в-третьих, потому, что если бы и было возможно несомненно узнавать злодеев от незлодеев, то и тогда нельзя бы было в христианском обществе казнить или калечить, или запирать в тюрьмы этих злодеев, потому что в христианском обществе некому бы было исполнять это, так как каждому христианину, как христианину, предписано
не делать насилия над злодеем.
— Христос говорит: вам внушено, вы привыкли считать хорошим и разумным то, чтобы силой отстаиваться от зла и вырывать глаз за глаз, учреждать уголовные суды, полицию, войско, отстаиваться от врагов, а я говорю:
не делайте насилия, не участвуйте в насилии, не делайте зла никому, даже тем, которых вы называете врагами.
Неточные совпадения
— Позвольте, господа, позвольте;
не теснитесь, дайте пройти! — говорил он, пробираясь сквозь толпу, — и
сделайте одолжение,
не угрожайте; уверяю вас, что ничего
не будет, ничего
не сделаете,
не робкого десятка-с, а, напротив, вы же, господа, ответите, что
насилием прикрыли уголовное дело.
— Глупая птица. А Успенский все-таки оптимист, жизнь строится на риторике и на лжи очень легко, никто
не делает «огромных»
насилий над совестью и разумом.
«Этот плен мысли ограничивает его дарование, заставляет повторяться,
делает его стихи слишком разумными, логически скучными. Запишу эту мою оценку. И — надо сравнить “Бесов” Достоевского с “Мелким бесом”. Мне пора писать книгу. Я озаглавлю ее “Жизнь и мысль”. Книга о
насилии мысли над жизнью никем еще
не написана, — книга о свободе жизни».
И в нашей литературе указывали на то, что немцы обнаружили
не только жестокость и волю к господству и
насилие, но и чувство долга, патриотизм, огромную самодисциплину, способность к самопожертвованию во имя государства, что само зло
делают они, оставаясь верными моральному категорическому императиву.
— Я своего мужа
не люблю, — говорила она медленно, точно в раздумье. — Он груб, он нечуток, неделикатен. Ах, — это стыдно говорить, — но мы, женщины, никогда
не забываем первого
насилия над нами. Потом он так дико ревнив. Он до сих пор мучит меня этим несчастным Назанским. Выпытывает каждую мелочь,
делает такие чудовищные предположения, фу… Задает мерзкие вопросы. Господи! Это же был невинный полудетский роман! Но он от одного его имени приходит в бешенство.