Неточные совпадения
Не все могут
быть посвящены в глубочайшие тайны догматики, гомилетики, патристики, литургики, герменевтики, апологетики и др., но все могут и должны понять то, что Христос говорил всем миллионам простых, немудрых, живших и живущих людей. Так вот то самое, что Христос сказал всем этим простым людям,
не имевшим еще возможности обращаться за разъяснениями его учения к Павлу, Клименту, Златоусту и
другим, это самое я
не понимал прежде, а теперь понял; и это самое хочу сказать всем.
Он говорит: «
не противьтесь злу; и, делая так, вперед знайте, что могут найтись люди, которые, ударив вас по одной щеке и
не встретив отпора, ударят и по
другой; отняв рубаху, отнимут и кафтан; воспользовавшись вашей работой, заставят еще работать;
будут брать без отдачи…
Но когда мы дошли до стиха о непротивлении злу, он
не сказал: и это
есть в Талмуде, а только спросил меня с усмешкой: — И христиане исполняют это? подставляют
другую щеку?
Я так
был уверен, что слова эти
не могут значить ничего
другого, как только запрещение злословия, что
не понимал того страшного кощунства, которое я делал, говоря это.
Расскажу подробно, как уничтожилось во мне всякое сомнение о том, что слова эти
не могут
быть понимаемы иначе, как в том смысле, что Христос запрещает всяческие человеческие учреждения судов, и словами этими ничего
не мог сказать
другого.
Но, может
быть, Христос говорит только о личном отношении каждого человека к судам, но
не отрицает самого правосудия и допускает в христианском обществе людей, которые судят
других в установленных учреждениях?
Но, может
быть по той связи, в которой находятся с
другими слова:
не судите и
не осуждайте, видно, что в этом месте Христос, говоря:
не судите,
не думал о судах человеческих?
Но, может
быть, все-таки Христос
не думал про суды, говоря это, и я свою мысль нахожу в его словах, имеющих
другое значение.
Глава II, 1) Итак, неизвинителен ты, человек, кто бы ты ни
был, судящий
другого; ибо тем же (судом), которым судишь
другого, осуждаешь себя; потому что, судя
другого, ты делаешь то же. 2) А мы знаем, что праведен суд божий на делающих таковые дела. 3) Неужели думаешь ты, человек, избежать суда божия, осуждая делающих таковые дела и (сам) делая то же? 4) Или ты пренебрегаешь богатством благости его и кротости и долготерпения,
не помышляя, что благость божия ведет тебя к покаянию?
Другие же, неверующие, свободные толкователи учения Христа, историки религий, — Штраусы, Ренаны и
другие, — усвоив вполне церковное толкование о том, что учение Христа
не имеет никакого прямого приложения к жизни, а
есть мечтательное учение, утешающее слабоумных людей, пресерьезно говорят о том, что учение Христа годно
было для проповедания диким обитателям захолустьев Галилеи, но нам, с нашей культурой, оно представляется только милою мечтою «du charmant docteur», [очаровательного учителя,] как говорит Ренан.
Бог сошел на землю; сын бога — одно лицо святой троицы, — вочеловечился, искупил грех Адама; бог этот, нас приучили так думать, должен
был сказать что-нибудь таинственно-мистическое, такое, что трудно понять, что можно понять только помощью веры и благодати, и вдруг слова бога так просты, так ясны, так разумны. Бог говорит просто:
не делайте
друг другу зла —
не будет зла. Неужели так просто откровение бога? Неужели только это сказал бог? Нам кажется, что мы это всё знаем. Это так просто.
Теперь же, признав простой и прямой смысл учения Христа, я понял, что два закона эти противоположны и что
не может
быть и речи о соглашении их или восполнении одного
другим, что необходимо принять один из двух и что толкование стихов 17—20 пятой главы Матфея, и прежде поражавших меня своей неясностью, должно
быть неверно.
Стало
быть, ясно, что здесь противополагается закон вечный закону писанному [Мало этого, как бы для того, чтобы уж
не было никакого сомнения о том, про какой закон он говорит, он тотчас же в связи с этим приводит пример, самый резкий пример отрицания закона Моисеева — законом вечным, тем, из которого
не может выпасть ни одна черточка; он, приводя самое резкое противоречие закону Моисея, которое
есть в Евангелии, говорит (Лука XVI, 18): «всякий, кто отпускает жену и женится на
другой, прелюбодействует», т. е. в писанном законе позволено разводиться, а по вечному — это грех.] и что точно то же противоположение делается и в контексте Матфея, где закон вечный определяется словами: закон или пророки.
Замечательна история текста стихов 17 и 18 по вариантам. В большинстве списков стоит только слово «закон» без прибавления «пророки». При таком чтении уже
не может
быть перетолкования о том, что это значит закон писанный. В
других же списках, в Тишендорфовском и в каноническом, стоит прибавка — «пророки», но
не с союзом «и», а с союзом «или», закон или пророки, что точно так же исключает смысл вечного закона.
Когда он говорит: «
не делай того
другому, что
не хочешь, чтобы тебе делали, в этом одном — весь закон и пророки», он говорит о писанном законе, он говорит, что весь писанный закон может
быть сведен к одному этому выражению вечного закона, и этими словами упраздняет писанный закон.
Иоанн Златоуст
не говорит: чем
будет руководствоваться кто-нибудь
другой в определении злых? Что если он сам злой и
будет сажать в темницу добрых?
Отступи я в этом, я могу отступить в
другом по своему произволу;
другие могут сделать то же. Всё дело в одном слове.
Не будь этого слова, всё
было бы ясно. И я делаю попытку объяснить как-нибудь филологически это слово «напрасно»так, чтобы оно
не нарушало смысла всего.
Значение этих слов представилось мне такое: человек
не должен допускать даже мысли о том, что он может соединяться с
другой женщиной, кроме как с тою, с которой он раз уже соединился, и никогда
не может, как это
было по закону Моисея, переменить эту женщину на
другую.
В послании своем, в конце его, как бы в заключение всего, апостол Иаков говорит (гл. V, ст. 12): прежде же всего, братия мои,
не клянитесь ни небом, ни землею, ни
другою какою клятвою, но да
будет у вас: да, да и нет, нет; дабы вам
не подпасть осуждению. Апостол прямо говорит, почему
не следует клясться: клятва сама по себе кажется
не преступною, но от нее подпадают осуждению, и потому
не клянитесь никак.Как еще яснее сказать то, что сказано и Христом и апостолом?
Я
не считал нашу жизнь ни хорошею, ни священною, и потому понял эту заповедь прежде
других. И когда я понял слова эти так, как они сказаны, меня поразила их истинность, точность и ясность. Христос говорит: вы злом хотите уничтожить зло. Это неразумно. Чтобы
не было зла,
не делайте зла. И потом Христос перечисляет все случаи, в которых мы привыкли делать зло, и говорит, что в этих случаях
не надо его делать.
Я представил себе, что всем нам и нашим детям с детства словом и примером внушается
не то, что внушается теперь: что человек должен соблюдать свое достоинство, отстаивать перед
другими свои права (чего нельзя иначе делать, как унижая и оскорбляя
других), а внушается то, что ни один человек
не имеет никаких прав и
не может
быть ниже или выше
другого; что ниже и позорнее всех только тот, который хочет стать выше
других; что нет более унизительного для человека состояния, как состояние гнева против
другого человека; что кажущееся мне ничтожество или безумие человека
не может оправдать мой гнев против него и мой раздор с ним.
Вместо устройства нашей жизни, при котором считается необходимым и хорошим, чтобы молодой человек распутничал до женитьбы, вместо того, чтобы жизнь, разлучающую супругов, считать самой естественной, вместо узаконения сословия женщин, служащих разврату, вместо допускания и благословления развода, — вместо всего этого я представил себе, что нам делом и словом внушается, что одинокое безбрачное состояние человека, созревшего для половых сношений и
не отрекшегося от них,
есть уродство и позор, что покидание человеком той, с какой он сошелся, перемена ее для
другой есть не только такой же неестественный поступок, как кровосмешение, но
есть и жестокий, бесчеловечный поступок.
Вместо того, чтобы вся жизнь наша
была установлена на насилии, чтобы каждая радость наша добывалась и ограждалась насилием; вместо того, чтобы каждый из нас
был наказываемым или наказывающим с детства и до глубокой старости, я представил себе, что всем нам внушается словом и делом, что месть
есть самое низкое животное чувство, что насилие
есть не только позорный поступок, но поступок, лишающий человека истинного счастья, что радость жизни
есть только та, которую
не нужно ограждать насилием, что высшее уважение заслуживает
не тот, кто отнимает или удерживает свое от
других и кому служат
другие, а тот, кто больше отдает свое и больше служит
другим.
Первая заповедь говорит:
Будь в мире со всеми,
не позволяй, себе считать
другого человека ничтожным или безумным (Матф. V, 22).
И что
будет представляться еще трогательнее будущему историку — это то, что он найдет, что у людей этих
был учитель, ясно, определенно указавший им, что им должно делать, чтобы жить счастливее, и что слова этого учителя
были объяснены одними так, что он на облаках придет всё устроить, а
другими так, что слова этого учителя прекрасны, но неисполнимы, потому что жизнь человеческая
не такая, какую бы мы хотели, и потому
не стоит ею заниматься, а разум человеческий должен
быть направлен на изучение законов этой жизни без всякого отношения к благу человека.
Философия, наука, общественное мнение говорят: учение Христа неисполнимо потому, что жизнь человека зависит
не от того света разума, которым он может осветить самую эту жизнь, а от общих законов, и потому
не надо освещать эту жизнь разумом и жить согласно с ним, а надо жить, как живется, твердо веруя, что по законам прогресса исторического, социологического и
других после того, как мы очень долго
будем жить дурно, наша жизнь сделается сама собой очень хорошей.
Никто спокойно
не съест куска,
ест и огрызается; приходит сильнейший и отнимает, а у того отнимает
другой.
А вот что: учитель сказал им: ваша жизнь в этом дворе дурная, живите лучше, и ваша жизнь
будет хорошая, а они вообразили, что учитель осудил всю жизнь в этом дворе и обещал им
другую, хорошую жизнь
не на этом дворе, а где-то в
другом месте.
Если бы он жил в наше время в России, он сказал бы: разве вы думаете, что сгоревшие в бердичевском цирке или погибшие на кукуевской насыпи
были виновнее
других? — все так же погибнете, если
не одумаетесь, если
не найдете в своей жизни того, что
не погибает. Смерть задавленных башней, сгоревших в цирке ужасает вас, но ведь ваша смерть, столь же ужасная и столь же неизбежная, стоит также перед вами. И вы напрасно стараетесь забыть ее. Когда она придет неожиданная, она
будет еще ужаснее.
Смерть, смерть, смерть каждую секунду ждет вас. Жизнь ваша всегда совершается в виду смерти. Если вы трудитесь лично для себя в будущем, то вы сами знаете, что в будущем для вас одно — смерть. И эта смерть разрушает всё то, для чего вы трудились. Стало
быть, жизнь для себя
не может иметь никакого смысла. Если
есть жизнь разумная, то она должна
быть какая-нибудь
другая, т. е. такая, цель которой
не в жизни для себя в будущем. Чтобы жить разумно, надо жить так, чтобы смерть
не могла разрушить жизни.
Когда саддукеи,
не признающие восстановления мертвых, спрашивают Христа, предполагая, что он разделяет понятия фарисеев, «чья
будет жена семи братьев?» — он ясно и определенно отвечает о том и о
другом.
Мы же так уверены в том, что это суеверие
есть что-то очень возвышенное, что пресерьезно доказываем преимущество нашего учения перед
другими именно тем, что мы держимся этого суеверия, а
другие, как китайцы и индусы,
не держатся его.
Если могут найтись люди, которые усомнятся в загробной жизни и спасении, основанном на искуплении, то в спасении людей, всех и каждого отдельно, чрез указание неизбежной погибели личной жизни и истинного пути спасения в слиянии своей воли с волею отца,
не может
быть сомнения. Пусть всякий разумный человек спросит себя: что такое его жизнь и смерть? И пусть придаст этой жизни и смерти какой-нибудь
другой смысл, кроме того, который указал Христос.
Но этого невозможно сделать. Для того, чтобы у них
была вера в то, что они
не погибнут, им надо перестать делать то, что их губит, и начать делать то, что их спасает — им надо взяться за веревку спасенья. А они
не хотят этого сделать, а хотят увериться в том, что они
не погибнут, несмотря на то, что на их глазах один за
другим гибнут их товарищи. И это-то желание свое увериться в том, чего нет, они называют верой. Понятно, что им всегда мало веры и хочется иметь больше.
И точно так же Христос и ученики его
не могли
не отдавать своей жизни
другим, потому что в этом, одном
был смысл и благо их жизни.
Он показывает, что нельзя возбудить в
других людях эту веру обещанием наград и угрозой наказания, что это
будет доверие очень слабое, которое разрушится при первом искушении, что та вера, которая горы сдвигает, та, которую ничто поколебать
не может, зиждется на сознании неизбежной погибели и того единственного спасения, которое возможно в этом положении.
«Отец, — говорит он ученикам в той же главе (16), — даст вам
другого утешителя, и тот
будет с вами вовек. Утешитель этот — дух истины, которого мир
не видит и
не знает, а вы знаете, потому что он при вас и в вас
будет».
Мы говорим: «трудно жить по учению Христа!» Да как же
не трудно, когда мы сами старательно всей жизнью нашей скрываем от себя наше положение и старательно утверждаем в себе доверие к тому, что наше положение совсем
не то, какое
есть, а совершенно
другое.
Учение Христа, по церковным толкованиям, представляется как для мирских людей, так и для монашествующих
не учением о жизни — как сделать ее лучше для себя и для
других, а учением о том, во что надо верить светским людям, чтобы, живя дурно, все-таки спастись на том свете, а для монашествующих — тем, как для себя сделать эту жизнь еще хуже, чем она
есть.
Ученики Христа,
не делая никому зла, могут
быть гонимы только злыми людьми, ученики же мира должны
быть гонимы всеми, так как закон жизни учеников мира
есть закон борьбы, т. е. гонения
друг друга.
Случайности же страданий — те же, как для тех, так и для
других, с тою только разницей, что ученики Христа
будут готовы к ним, а ученики мира все силы души
будут употреблять на то, чтобы избежать их, и что ученики Христа, страдая,
будут думать, что их страдания нужны для мира, а ученики мира, страдая,
не будут знать, зачем они страдают.
Он говорит, что человек, живущий по его учению, должен
быть готов умереть во всякую минуту от насилия
другого, от холода и голода, и
не может рассчитывать ни на один час своей жизни.
Обман состоит в ложном убеждении, что жизнь наша может
быть обеспечена нашей борьбой с
другими людьми. Мы так привыкли к этому обману мнимого обеспечения своей жизни и своей собственности, что и
не замечаем всего, что мы теряем из-за него. А теряем мы всё — всю жизнь. Вся жизнь поглощается заботой об этом обеспечении жизни, приготовлением к ней, так что жизни совсем
не остается.
По учению Христа каждый отдельный человек независимо от того, каков мир,
будет иметь наилучшую жизнь, если он поймет свое призвание —
не требовать труда от
других, а самому всю жизнь свою полагать на труд для
других, жизнь свою отдавать, как выкуп за многих.
Христос показывает, что человек обеспечивает свое пропитание
не тем, что он
будет его отбирать от
других, а тем, что он сделается полезен, нужен для
других.
Среди язычников христианин
будет точно так же обеспечен, как и среди христиан. Он работает на
других, следовательно он нужен им, и потому его
будут кормить. Собаку, которая нужна, и ту кормят и берегут; как же
не кормить и
не беречь человека, который всем нужен?
Человек
не затем живет, чтобы на него работали, а чтобы самому работать на
других. Кто
будет трудиться, того
будут кормить.
Те, у которых ничего
не было, остались бы голодными, с злобной завистью смотрели бы на ядущих, а может
быть, некоторые из них утащили бы у запасливых, и произошли бы ссоры и драки, и одни пошли бы домой пресыщенные,
другие — голодные и сердитые;
было бы то же самое, что происходит в нашей жизни.
Но Христос знал, что он хотел сделать (как и сказано в Евангелии), он велел всем сесть кру́гом [Ударение Толстого.] и научил учеников предлагать
другим то, что у них
было, и говорить
другим, чтобы они делали то же. И тогда вышло то, что когда все те, у которых
были запасы, сделали то же, что ученики Христа, т. е. свое предлагали
другим, то все
ели в меру, и когда обошли круг, то досталось и тем, которые
не ели сначала. И все насытились, и осталось еще много хлеба, так много, что собрали 12 корзин.
«Если люди
не будут отнимать один у
другого, то они
будут умирать с голоду», говорим мы. Казалось бы, надо сказать обратное: если люди
будут силой отнимать один у
другого, то
будут люди, которые умрут с голоду, как оно и
есть.