Неточные совпадения
Не все могут быть посвящены в глубочайшие тайны догматики, гомилетики, патристики, литургики, герменевтики, апологетики и др., но все могут и должны понять
то, что Христос говорил всем миллионам простых, немудрых, живших и живущих людей. Так вот
то самое, что Христос сказал всем этим простым людям, не имевшим еще возможности обращаться за разъяснениями его учения к Павлу, Клименту, Златоусту и
другим, это самое я не понимал прежде, а теперь понял; и это самое хочу сказать всем.
Это было событие, подобное
тому, которое случилось бы с человеком, тщетно отыскивающим по ложному рисунку значение кучи мелких перемешанных кусков мрамора, когда бы вдруг по одному наибольшему куску он догадался, что это совсем
другая статуя; и, начав восстановлять новую, вместо прежней бессвязности кусков, на каждом обломке, всеми изгибами излома сходящимися с
другими и составляющими одно целое, увидал бы подтверждение своей мысли.
Оттолкнули меня от церкви и странности догматов церкви, и признание и одобрение церковью гонений, казней и войн, и взаимное отрицание
друг друга разными исповеданиями; но подорвало мое доверие к ней именно это равнодушие к
тому, что мне казалось сущностью учения Христа, и, напротив, пристрастие к
тому, что я считал несущественным.
Смущало меня больше всего
то, что всё зло людское — осуждение частных людей, осуждение целых народов, осуждение
других вер и вытекавшие из таких осуждений: казни, войны, всё это оправдывалось церковью.
Я не мог дать ей
того смысла, который давали
другие, и не мог придать иного, и не мог отказаться от нее.
И если тебя при этом обидят,
то перенеси обиду и все-таки не делай насилия над
другим.
Мне так несомненно казалось священным, не нарушающим закона бога учреждение судов, в которых я участвовал и которые ограждали мою собственность и безопасность, что никогда и в голову не приходило, чтобы это изречение могло значить что-нибудь
другое, как не
то, чтобы на словах не осуждать ближнего.
Я так был уверен, что слова эти не могут значить ничего
другого, как только запрещение злословия, что не понимал
того страшного кощунства, которое я делал, говоря это.
Расскажу подробно, как уничтожилось во мне всякое сомнение о
том, что слова эти не могут быть понимаемы иначе, как в
том смысле, что Христос запрещает всяческие человеческие учреждения судов, и словами этими ничего не мог сказать
другого.
Но, может быть по
той связи, в которой находятся с
другими слова: не судите и не осуждайте, видно, что в этом месте Христос, говоря: не судите, не думал о судах человеческих?
В главе IV, от 1—11, апостол Иаков говорит: Не злословьте
друг друга, братия; кто злословит брата и судит брата своего,
тот злословит закон и судит закон; а если закон судишь,
то ты не исполнитель закона, а судья. — законодатель и судья, который может спасти и погубить, — а ты кто, который судишь
другого?
Если вы живете по закону любви к ближнему, по закону милосердия (который, в отличие от
другого, Иаков называет царским),
то это хорошо.
Глава II, 1) Итак, неизвинителен ты, человек, кто бы ты ни был, судящий
другого; ибо
тем же (судом), которым судишь
другого, осуждаешь себя; потому что, судя
другого, ты делаешь
то же. 2) А мы знаем, что праведен суд божий на делающих таковые дела. 3) Неужели думаешь ты, человек, избежать суда божия, осуждая делающих таковые дела и (сам) делая
то же? 4) Или ты пренебрегаешь богатством благости его и кротости и долготерпения, не помышляя, что благость божия ведет тебя к покаянию?
Справляюсь с учителями церкви первых веков и вижу, что учители первых веков все всегда определяли свое учение, отличающее их от всех
других,
тем, что они никого ни к чему не принуждают, никого не судят (Афинагор, Ориген), не казнят, а только переносят мучения, налагаемые на них судами человеческими.
Ни
те, ни
другие не хотят отказаться от права насилием противиться
тому, что они считают злом.
И самые умные, ученые люди из них никак не хотят видеть
той простой, очевидной истины, что если допустить, что один человек может насилием противиться
тому, что он считает злом,
то точно так же
другой может насилием противиться
тому, что этот
другой считает злом.
Мы устроили всю свою жизнь на
тех самых основах, которые он отрицает, не хотим понять его учение в его простом и прямом смысле и уверяем себя и
других, или что мы исповедуем его учение, или что учение его нам не годится.
Он говорит просто, ясно:
тот закон противления злу насилием, который вы положили в основу своей жизни, ложен и противоестественен; и дает
другую основу — непротивления злу, которая, по его учению, одна может избавить человечество от зла. Он говорит: вы думаете, что ваши законы насилия исправляют зло; они только увеличивают его. Вы тысячи лет пытались уничтожить зло злом и не уничтожили его, а увеличили его. Делайте
то, что я говорю и делаю, и узнаете, правда ли это.
Другие же, неверующие, свободные толкователи учения Христа, историки религий, — Штраусы, Ренаны и
другие, — усвоив вполне церковное толкование о
том, что учение Христа не имеет никакого прямого приложения к жизни, а есть мечтательное учение, утешающее слабоумных людей, пресерьезно говорят о
том, что учение Христа годно было для проповедания диким обитателям захолустьев Галилеи, но нам, с нашей культурой, оно представляется только милою мечтою «du charmant docteur», [очаровательного учителя,] как говорит Ренан.
А между
тем, всё устройство нашей жизни таково, что всякое личное благо человека приобретается страданиями
других людей, которые противны природе человека.
А
то, что жизнь людей, в душу которых вложена жалость и любовь
друг к
другу, проходила и теперь проходит для одних в устройстве костров, кнутов, колесований, плетей, рванья ноздрей, пыток, кандалов, каторг, виселиц, расстреливаний, одиночных заключений, острогов для женщин и детей, в устройстве побоищ десятками тысяч на войне, в устройстве периодических революций и пугачевщин, а жизнь
других — в
том, чтобы исполнять все эти ужасы, а третьих — в
том, чтобы избегать этих страданий и отплачивать за них, — такая жизнь не мечта.
Я выражаю
ту же мысль
другими словами только для
того, чтобы оторвать мысль от обычного ложного понимания. Не будьэтого ложного понимания,
то нельзя точнее и лучше выразить эту мысль, чем как она выражена в этих стихах.
Если бы Христос в этом месте говорил о законе писанном,
то он употребил бы обычное выражение: закон и пророки,
то самое, которое он всегда и употребляет, говоря о писанном законе; но он употребляет совсем
другое выражение: закон или пророка.
Стало быть, ясно, что здесь противополагается закон вечный закону писанному [Мало этого, как бы для
того, чтобы уж не было никакого сомнения о
том, про какой закон он говорит, он тотчас же в связи с этим приводит пример, самый резкий пример отрицания закона Моисеева — законом вечным,
тем, из которого не может выпасть ни одна черточка; он, приводя самое резкое противоречие закону Моисея, которое есть в Евангелии, говорит (Лука XVI, 18): «всякий, кто отпускает жену и женится на
другой, прелюбодействует», т. е. в писанном законе позволено разводиться, а по вечному — это грех.] и что точно
то же противоположение делается и в контексте Матфея, где закон вечный определяется словами: закон или пророки.
Замечательна история текста стихов 17 и 18 по вариантам. В большинстве списков стоит только слово «закон» без прибавления «пророки». При таком чтении уже не может быть перетолкования о
том, что это значит закон писанный. В
других же списках, в Тишендорфовском и в каноническом, стоит прибавка — «пророки», но не с союзом «и», а с союзом «или», закон или пророки, что точно так же исключает смысл вечного закона.
Чтобы вполне убедиться в
том, что в этих стихах Христос говорит только о вечном законе, стоит вникнуть в значение
того слова, которое подало повод лжетолкованиям. По-русски — закон, по-гречески — νόμος, по-еврейски — тора, как по-русски, по-гречески и по-еврейски имеют два главные значения: одно — самый закон без отношения к его выражению.
Другое понятие есть писанное выражение
того, что известные люди считают законом. Различие этих двух значений существует и во всех языках.
И потому Христос, употребляя слово закон — «тора», употребляет его,
то утверждая его, как Исаия и
другие пророки, в смысле закона бога, который вечен,
то отрицая его в смысле писанного закона пяти книг. Но для различия, когда он, отрицая его, употребляет это слово в смысле писанного закона, он прибавляет всегда слово: «и пророки», или слово: «ваш», присоединяя его к слову закон.
Когда он говорит: «не делай
того другому, что не хочешь, чтобы тебе делали, в этом одном — весь закон и пророки», он говорит о писанном законе, он говорит, что весь писанный закон может быть сведен к одному этому выражению вечного закона, и этими словами упраздняет писанный закон.
То самое делает и Христос среди евреев, у которых и
тот и
другой закон называется одним словом тора.
Не для
того он постановил сей закон, чтобы мы исторгали глаза один у
другого, но чтобы, опасаясь потерпеть сие зло от
других, не причиняли и им оного.
Так и
тем, кои так дерзки, что готовы выколоть у
других глаза, определил наказание с
тою целью, что если они по доброй воле не захотят удержаться от сей жестокости,
то, по крайней мере, страх препятствовал бы им отнимать зрение у ближних.
Напротив, если бы кто-нибудь
другой сих вооруженных людей связал и силою заключил их в темницу, а
тех, которым угрожала смерть, исхитил бы из рук беззаконников оных, может ли что-нибудь быть человеколюбивее сего?»
Противоречие является только для
тех, которые хотят жить по закону Моисея, а уверяют себя и
других, что они верят закону Христа, — для
тех, которых Христос называл лицемерами, порождениями ехидны.
По всем толкованиям объясняется так, что надо стараться помириться со всеми; но если этого нельзя сделать по испорченности людей, которые во вражде с тобою,
то надо помириться в душе — в мыслях; и вражда
других против тебя не мешает тебе молиться.
Отступи я в этом, я могу отступить в
другом по своему произволу;
другие могут сделать
то же. Всё дело в одном слове. Не будь этого слова, всё было бы ясно. И я делаю попытку объяснить как-нибудь филологически это слово «напрасно»так, чтобы оно не нарушало смысла всего.
Но мало
того, стоило мне понять, что слова Христа запрещают всегда всякий гнев против кого бы
то ни было, чтобы смущавшее меня прежде запрещение говорить кому-нибудь слова рака́ и безумный получило бы тоже
другой смысл, чем
тот, что Христос запрещает бранные слова.
Христос не велит гневаться ни на кого и не оправдывать свой гнев
тем, чтобы признавать
другого пропащим или безумным.
Значение этих слов представилось мне такое: человек не должен допускать даже мысли о
том, что он может соединяться с
другой женщиной, кроме как с
тою, с которой он раз уже соединился, и никогда не может, как это было по закону Моисея, переменить эту женщину на
другую.
Справляюсь с толкователями, — и все (Иоанн Златоуст, стр. 365) и
другие, даже ученые-богословы-критики, как Reuss, признают, что слова эти означают
то, что Христос разрешает развод в случаях прелюбодеяния жены и что в XIX главе, в речи Христа, запрещающей развод, слова: если не за прелюбодеяние, означают
то же.
Он сказал им: кто разведется с женою своею и женится на
другой,
тот прелюбодействует от нее.
В Первом послании Павла коринфянам VII, с 1 по 12, развита подробно мысль предупреждения разврата
тем, чтобы каждый муж и жена, соединившись, не покидали бы
друг друга, удовлетворяли бы
друг друга в половом отношении; и также прямо сказано, что один из супругов ни в каком случае не может покидать
другого для сношений с
другим или
другою.
А
то к подлежащему муж, который разводится, нет
другого сказуемого, как подает повод.
И я спросил себя: да не сказано ли здесь просто
то, что
тот, кто разводится с женою, кроме
того, что сам виновен в распутстве (так как каждый разводится только, чтобы взять
другую), подает повод и жене прелюбодействовать. Если в тексте слово прелюбодеяние выражено такими словами, что оно может означать и распутство,
то смысл ясен.
Мало
того, вижу, что слово: прелюбодеяние, прелюбодействовать — везде в Евангелиях и даже в этих стихах обозначается
другим словом μοιχάω.
И смысл выходит
тот, что Христос, отвечая в этом месте на мысль фарисеев, которые думали, что если человек оставил свою жену не для
того, чтобы распутничать, а чтобы жить брачно с
другою,
то он не прелюбодействует, — Христос на это говорит, что оставление жены, т. е. прекращение сношений с нею, если и не по распутству, а для брачного соединения с
другою, все-таки прелюбодеяние.
В послании своем, в конце его, как бы в заключение всего, апостол Иаков говорит (гл. V, ст. 12): прежде же всего, братия мои, не клянитесь ни небом, ни землею, ни
другою какою клятвою, но да будет у вас: да, да и нет, нет; дабы вам не подпасть осуждению. Апостол прямо говорит, почему не следует клясться: клятва сама по себе кажется не преступною, но от нее подпадают осуждению, и потому не клянитесь никак.Как еще яснее сказать
то, что сказано и Христом и апостолом?
Все
те разбросанные по разным книгам писания места, в которых предписывается и угнетать, и убивать, и истреблять
другие народы, Христос соединяет в одно выражение: ненавидеть — делать зло врагу.
Мы так пропустили мимо ушей и забыли всё
то, что он сказал нам о нашей жизни — о
том, что не только убивать, но гневаться нельзя на
другого человека, что нельзя защищаться, а надо подставлять щеку, что надо любить врагов, — что нам теперь, привыкшим называть людей, посвятивших свою жизнь убийству, — христолюбивым воинством, привыкшим слушать молитвы, обращенные ко Христу о победе над врагами, славу и гордость свою полагающим в убийстве, в некоторого рода святыню возведшим символ убийства, шпагу, так что человек без этого символа, — без ножа, — это осрамленный человек, что нам теперь кажется, что Христос не запретил войны, что если бы он запрещал, он бы сказал это яснее.
Христос не мог себе представить этого, и потому он не мог христианину запрещать войну, как не может отец, дающий наставление своему сыну о
том, как надо жить честно, не обижая никого и отдавая свое
другим, запрещать ему, как не надо резать людей на большой дороге.
И всё это делается после
того, как нам, христианам, 1800 лет
тому назад объявлена нашим богом заповедь вполне ясная и определенная: «не считай людей
других народов своими врагами, а считай всех людей братьями и ко всем относись так же, как ты относишься к людям своего народа, и потому не только не убивай
тех, которых называешь своими врагами, но люби их и делай им добро».