Неточные совпадения
Он рассказывал про тот удивительный оборот, который умел дать делу знаменитый адвокат и по которому одна из сторон, старая барыня, несмотря на то, что она
была совершенно права, должна
будет ни за что
заплатить большие деньги противной стороне.
— Прощайте, Дмитрий Иванович, — сказала она своим приятным, ласкающим голосом и, удерживая слезы, наполнившие ее глаза, убежала в сени, где ей можно
было свободно
плакать.
Он думал еще и о том, что, хотя и жалко уезжать теперь, не насладившись вполне любовью с нею, необходимость отъезда выгодна тем, что сразу разрывает отношения, которые трудно бы
было поддерживать. Думал он еще о том, что надо дать ей денег, не для нее, не потому, что ей эти деньги могут
быть нужны, а потому, что так всегда делают, и его бы считали нечестным человеком, если бы он, воспользовавшись ею, не
заплатил бы за это. Он и дал ей эти деньги, — столько, сколько считал приличным по своему и ее положению.
— Да ведь она сказывала, — опять закричал купец, — купчина карахтерный, да еще
выпивши, вздул ее. Ну, а потом, известно, пожалел. На, мол, не
плачь. Человек ведь какой: слышал, я чай, 12 вершков, пудов-от 8-ми!
Когда Картинкин и Бочкова вышли, она всё еще сидела на месте и
плакала, так что жандарм должен
был тронуть ее за рукав халата.
Но увидав то, что и крик ее
был принят также как нечто естественное, ожидаемое и не могущее изменить дела, она
заплакала, чувствуя, что надо покориться той жестокой и удивившей ее несправедливости, которая
была произведена над ней.
Увидав все эти сочувственные лица после всего того, что с ней
было нынче, Масловой захотелось
плакать, и у ней задрожали губы.
«Он в освещенном вагоне, на бархатном кресле сидит, шутит,
пьет, а я вот здесь, в грязи, в темноте, под дождем и ветром — стою и
плачу», подумала Катюша, остановилась и, закинув голову назад и схватившись за нее руками, зарыдала.
Так же верил и дьячок и еще тверже, чем священник, потому что совсем забыл сущность догматов этой веры, а знал только, что за теплоту, за поминание, за часы, за молебен простой и за молебен с акафистом, за всё
есть определенная цена, которую настоящие христиане охотно
платят, и потому выкрикивал свои: «помилось, помилось», и
пел, и читал, что положено, с такой же спокойной уверенностью в необходимости этого, с какой люди продают дрова, муку, картофель.
— Я учительница, но хотела бы на курсы, и меня не пускают. Не то что не пускают, они пускают, но надо средства. Дайте мне, и я кончу курс и
заплачу вам. Я думаю, богатые люди бьют медведей, мужиков
поят — всё это дурно. Отчего бы им не сделать добро? Мне нужно бы только 80 рублей. А не хотите, мне всё равно, — сердито сказала она.
Платили же крестьяне работой за всё, что им нужно
было от конторы, самые дорогие цены.
Как всегда, несмотря на то, что цена, назначенная Нехлюдовым,
была много ниже той, которую
платили кругом, мужики начали торговаться и находили цену высокой.
Нехлюдов продолжал говорить о том, как доход земли должен
быть распределен между всеми, и потому он предлагает им взять землю и
платить зa нее цену, какую они назначат, в общественный капитал, которым они же
будут пользоваться. Продолжали слышаться слова одобрения и согласия, но серьезные лица крестьян становились всё серьезнее и серьезнее, и глаза, смотревшие прежде на барина, опускались вниз, как бы не желая стыдить его в том, что хитрость его понята всеми, и он никого не обманет.
Он не только вспомнил, но почувствовал себя таким, каким он
был тогда, когда он четырнадцатилетним мальчиком молился Богу, чтоб Бог открыл ему истину, когда
плакал ребенком на коленях матери, расставаясь с ней и обещаясь ей
быть всегда добрым и никогда не огорчать ее, — почувствовал себя таким, каким он
был, когда они с Николенькой Иртеневым решали, что
будут всегда поддерживать друг друга в доброй жизни и
будут стараться сделать всех людей счастливыми.
А так, чтобы тот, кто
будет владеть хорошей,
платил бы тем, которые не владеют землею, то, что его земля стоит, — сам себе отвечал Нехлюдов.
— Да дела, братец. Дела по опеке. Я опекун ведь. Управляю делами Саманова. Знаешь, богача. Он рамоли. А 54 тысячи десятин земли, — сказал он с какой-то особенной гордостью, точно он сам сделал все эти десятины. — Запущены дела
были ужасно. Земля вся
была по крестьянам. Они ничего не
платили, недоимки
было больше 80-ти тысяч. Я в один год всё переменил и дал опеке на 70 процентов больше. А? — спросил он с гордостью.
— Ну, вы меня на смех не смейте подымать. Проповедник проповедником, а театр — театром. Для того, чтобы спастись, совсем не нужно сделать в аршин лицо и всё
плакать. Надо верить, и тогда
будет весело.
Нехлюдов видел, что людоедство начинается не в тайге, а в министерствах, комитетах и департаментах и заключается только в тайге; что его зятю, например, да и всем тем судейским и чиновникам, начиная от пристава до министра, не
было никакого дела до справедливости или блага народа, о которых они говорили, а что всем нужны
были только те рубли, которые им
платили за то, чтобы они делали всё то, из чего выходит это развращение и страдание.