Неточные совпадения
Но повитуха, принимавшая на деревне у больной женщины, заразила Катюшу родильной горячкой, и ребенка, мальчика, отправили в воспитательный дом,
где ребенок,
как рассказывала возившая его старуха, тотчас же по приезде умер.
Привлеченные в качестве обвиняемых Маслова, Бочкова и Картинкин виновными себя не признали, объявив: Маслова — что она действительно была послана Смельковым из дома терпимости,
где она, по ее выражению, работает, в гостиницу «Мавританию» привезти купцу денег, и что, отперев там данным ей ключом чемодан купца, она взяла из него 40 рублей серебром,
как ей было велено, но больше денег не брала, что могут подтвердить Бочкова и Картинкин, в присутствии которых она отпирала и запирала чемодан и брала деньги.
Только один раз, когда после войны, с надеждой увидать ее, он заехал к тетушкам и узнал, что Катюши уже не было, что она скоро после его проезда отошла от них, чтобы родить, что где-то родила и,
как слышали тетки, совсем испортилась, — у него защемило сердце.
Она не только знает читать и писать, она знает по-французски, она, сирота, вероятно несущая в себе зародыши преступности, была воспитана в интеллигентной дворянской семье и могла бы жить честным трудом; но она бросает своих благодетелей, предается своим страстям и для удовлетворения их поступает в дом терпимости,
где выдается от других своих товарок своим образованием и, главное,
как вы слышали здесь, господа присяжные заседатели, от ее хозяйки, умением влиять на посетителей тем таинственным, в последнее время исследованным наукой, в особенности школой Шарко, свойством, известным под именем внушения.
— Конвойный, и то говорит: «это всё тебя смотреть ходят». Придет какой-нибудь:
где тут бумага
какая или еще что, а я вижу, что ему не бумага нужна, а меня так глазами и ест, — говорила она, улыбаясь и
как бы в недоумении покачивая головой. — Тоже — артисты.
Воспоминания эти не сходились с ее теперешним миросозерцанием и потому были совершенно вычеркнуты из ее памяти или скорее где-то хранились в ее памяти нетронутыми, но были так заперты, замазаны,
как пчелы замазывают гнезда клочней (червей), которые могут погубить всю пчелиную работу, чтобы к ним не было никакого доступа.
Третье дело, о котором хотела говорить Вера Ефремовна, касалось Масловой. Она знала,
как всё зналось в остроге, историю Масловой и отношения к ней Нехлюдова и советовала хлопотать о переводе ее к политическим или, по крайней мере, в сиделки в больницу,
где теперь особенно много больных и нужны работницы. Нехлюдов поблагодарил ее за совет и сказал, что постарается воспользоваться им.
Не успел Нехлюдов спросить швейцара о том,
где Михаил Иванович (Масленников),
как он сам показался на ковровой лестнице, провожая очень важного гостя, такого,
какого он провожал уже не до площадки, а до самого низа.
— Катюша,
как я сказал, так и говорю, — произнес он особенно серьезно. — Я прошу тебя выйти за меня замуж. Если же ты не хочешь, и пока не хочешь, я, так же
как и прежде, буду там,
где ты будешь, и поеду туда, куда тебя повезут.
«
Как бы отделаться от него, не обидев его?» думал Нехлюдов, глядя на его глянцовитое, налитое лицо с нафиксатуаренными усами и слушая его добродушно-товарищескую болтовню о том,
где хорошо кормят, и хвастовство о том,
как он устроил дела опеки.
— Вот, сердиться! Ты
где стоишь? — спросил он, и вдруг лицо его сделалось серьезно, глаза остановились, брови поднялись. Он, очевидно, хотел вспомнить, и Нехлюдов увидал в нем совершенно такое же тупое выражение,
как у того человека с поднятыми бровями и оттопыренными губами, которое поразило его в окне трактира.
—
Где нынче нанять? Господишки,
какие были, размотали свою. Купцы всю к рукам прибрали. У них не укупишь, — сами работают. У нас француз владеет, у прежнего барина купил. Не сдает — да и шабаш.
Несколько раз в продолжение дня,
как только она оставалась одна, Маслова выдвигала карточку из конверта и любовалась ею; но только вечером после дежурства, оставшись одна в комнате,
где они спали вдвоем с сиделкой, Маслова совсем вынула из конверта фотографию и долго неподвижно, лаская глазами всякую подробность и лиц, и одежд, и ступенек балкона, и кустов, на фоне которых вышли изображенные лица его и ее и тетушек, смотрела на выцветшую пожелтевшую карточку и не могла налюбоваться в особенности собою, своим молодым, красивым лицом с вьющимися вокруг лба волосами.
— Вот
как!
Где же это дело об ней?
«Не успеешь оглянуться,
как втянешься опять в эту жизнь», — подумал он, испытывая ту раздвоенность и сомнения, которые в нем вызывала необходимость заискивания в людях, которых он не уважал. Сообразив, куда прежде, куда после ехать, чтоб не возвращаться, Нехлюдов прежде всего направился в Сенат. Его проводили в канцелярию,
где он в великолепнейшем помещении увидал огромное количество чрезвычайно учтивых и чистых чиновников.
Вечером, вскоре после обеда, в большой зале,
где особенно,
как для лекции, поставили рядами стулья с высокими резными спинками, а перед столом кресло и столик с графином воды для проповедника, стали собираться на собрание, на котором должен был проповедовать приезжий Кизеветер.
— Ты говоришь о моем намерении жениться на Катюше? Так видишь ли, я решил это сделать, но она определенно и твердо отказала мне, — сказал он, и голос его дрогнул,
как дрожал всегда, когда он говорил об этом. — Она не хочет моей жертвы и сама жертвует, для нее, в ее положении, очень многим, и я не могу принять этой жертвы, если это минутное. И вот я еду за ней и буду там,
где она будет, и буду, сколько могу, помогать, облегчать ее участь.
Нехлюдов так задумался, что и не заметил,
как погода переменилась: солнце скрылось за передовым низким, разорванным облаком, и с западного горизонта надвигалась сплошная светлосерая туча, уже выливавшаяся там, где-то далеко, над полями и лесами, косым спорым дождем.
И
где мышьяк взяла и
как лепешки скатала.
С тех пор
как Катюша узнала ее, она видела, что
где бы она ни была, при
каких бы ни было условиях, она никогда не думала о себе, а всегда была озабочена только тем,
как бы услужить, помочь кому-нибудь в большом или малом.
Так, захватив сотни таких, очевидно не только не виноватых, но и не могущих быть вредными правительству людей, их держали иногда годами в тюрьмах,
где они заражались чахоткой, сходили с ума или сами убивали себя; и держали их только потому, что не было причины выпускать их, между тем
как, будучи под рукой в тюрьме, они могли понадобиться для разъяснения какого-нибудь вопроса при следствии.
Хозяйка предложила Нехлюдову тарантас доехать до полуэтапа, находившегося на конце села, но Нехлюдов предпочел идти пешком. Молодой малый, широкоплечий богатырь, работник, в огромных свеже-вымазанных пахучим дегтем сапогах, взялся проводить. С неба шла мгла, и было так темно, что
как только малый отделялся шага на три в тех местах,
где не падал свет из окон, Нехлюдов уже не видал его, а слышал только чмоканье его сапог по липкой, глубокой грязи.
— Разумеется, есть всякие. Разумеется, жалеешь. Другие ничего не спускают, а я,
где могу, стараюсь облегчить. Пускай лучше я пострадаю, да не они. Другие,
как чуть что, сейчас по закону, а то — стрелять, а я жалею. — Прикажете? Выкушайте, — сказал он, наливая еще чаю. Она кто, собственно, — женщина,
какую видеть желаете? — спросил он.
Как ни знакомо было Нехлюдову это зрелище,
как ни часто видел он в продолжение этих трех месяцев всё тех же 400 человек уголовных арестантов в самых различных положениях: и в жаре, в облаке пыли, которое они поднимали волочащими цепи ногами, и на привалах по дороге, и на этапах в теплое время на дворе,
где происходили ужасающие сцены открытого разврата, он всё-таки всякий раз, когда входил в середину их и чувствовал,
как теперь, что внимание их обращено на него, испытывал мучительное чувство стыда и сознания своей виноватости перед ними.
Обиду эту он почувствовал в первый раз, когда на Рождество их, ребят, привели на елку, устроенную женой фабриканта,
где ему с товарищами подарили дудочку в одну копейку, яблоко, золоченый орех и винную ягоду, а детям фабриканта — игрушки, которые показались ему дарами волшебницы и стоили,
как он после узнал, более 50 рублей.
Опять дорогой ему пришла мысль о том,
как примет Катюша свое помилование.
Где поселят ее?
Как он будет жить с нею? Что Симонсон?
Какое ее отношение к нему? Вспомнил о той перемене, которая произошла в ней. Вспомнил при этом и ее прошедшее.
Несколько раз похвалив детей и тем хотя отчасти удовлетворив мать, жадно впитывающую в себя эти похвалы, он вышел за ней в гостиную,
где англичанин уже дожидался его, чтобы вместе,
как они уговорились, ехать в тюрьму. Простившись со старыми и молодыми хозяевами, Нехлюдов вышел вместе с англичанином на крыльцо генеральского дома.
— Так что,
как только получится бумага, вы можете выйти и поселиться
где хотите. Мы обдумаем…