Неточные совпадения
Быть энтузиасткой сделалось ее общественным положением, и иногда, когда ей даже того не хотелось, она, чтобы не обмануть ожиданий
людей, знавших ее, делалась энтузиасткой. Сдержанная улыбка, игравшая постоянно на лице Анны Павловны, хотя и не шла к ее отжившим чертам, выражала, как
у избалованных детей, постоянное сознание своего милого недостатка, от которого она не хочет, не может и не находит нужным исправляться.
— Сейчас. A propos, — прибавила она, опять успокоиваясь, — нынче
у меня два очень интересные
человека, le vicomte de Mortemart, il est allié aux Montmorency par les Rohans, [Кстати, — виконт Мортемар, он в родстве с Монморанси чрез Роганов,] одна из лучших фамилий Франции. Это один из хороших эмигрантов, из настоящих. И потом l’abbé Morіo: [аббат Морио:] вы знаете этот глубокий ум? Он
был принят государем. Вы знаете?
— И зачем родятся дети
у таких
людей, как вы? Ежели бы вы не
были отец, я бы ни в чем не могла упрекнуть вас, — сказала Анна Павловна, задумчиво поднимая глаза.
— Отец очень богат и скуп. Он живет в деревне. Знаете, этот известный князь Болконский, отставленный еще при покойном императоре и прозванный «прусским королем». Он очень умный
человек, но со странностями и тяжелый. La pauvre petite est malheureuse, comme les pierres. [Бедняжка несчастлива, как камни.]
У нее брат, вот что́ недавно женился на Lise Мейнен, адъютант Кутузова. Он
будет нынче
у меня.
Мсье Пьер не знал, кому отвечать, оглянул всех и улыбнулся. Улыбка
у него
была не такая, как
у других
людей, сливающаяся с неулыбкой.
У него, напротив, когда приходила улыбка, то вдруг, мгновенно исчезало серьезное и даже несколько угрюмое лицо и являлось другое — детское, доброе, даже глуповатое и как бы просящее прощения.
Графиня
была женщина с восточным типом худого лица, лет сорока пяти, видимо изнуренная детьми, которых
у ней
было двенадцать
человек.
Берг, видимо, наслаждался, рассказывая всё это, и, казалось, не подозревал того, что
у других
людей могли
быть тоже свои интересы.
Признаюсь вам, я очень плохо понимаю все эти дела по духовным завещаниям; знаю только, что с тех пор как молодой
человек, которого мы все знали под именем просто Пьера, сделался графом Безуховым и владельцем одного из лучших состояний России, — я забавляюсь наблюдениями над переменой тона маменек,
у которых
есть дочери-невесты, и самых барышень в отношении к этому господину, который (в скобках
будь сказано) всегда казался мне очень ничтожным.
Мне казалось, что
у него
было всегда прекрасное сердце, а это то качество, которое я более всего ценю в
людях.
— Ты всем хорош, André, но
у тебя
есть какая-то гордость мысли, — сказала княжна, больше следуя за своим ходом мыслей, чем за ходом разговора, — и это большой грех. Разве возможно судить об отце? Да ежели бы и возможно
было, какое другое чувство, кроме vénération, [обожания] может возбудить такой
человек, как mon père? И я так довольна и счастлива с ним. Я только желала бы, чтобы вы все
были счастливы, как я.
Коляска шестериком стояла
у подъезда. На дворе
была темная осенняя ночь. Кучер не видел дышла коляски. На крыльце суетились
люди с фонарями. Огромный дом горел огнями сквозь свои большие окна. В передней толпились дворовые, желавшие проститься с молодым князем; в зале стояли все домашние: Михаил Иванович, m-lle Bourienne, княжна Марья и княгиня. Князь Андрей
был позван в кабинет к отцу, который с-глазу-на-глаз хотел проститься с ним. Все ждали их выхода.
Больше чем
у половины
людей сапоги
были разбиты.
Между тем Несвицкий, Жерков и свитский офицер стояли вместе вне выстрелов и смотрели то на эту небольшую кучку
людей в желтых киверах, темнозеленых куртках, расшитых снурками, и синих рейтузах, копошившихся
у моста, то на ту сторону, на приближавшиеся вдалеке синие капоты и группы с лошадьми, которые легко можо
было признать за орудия.
Пьер
был у него под рукою в Москве, и князь Василий устроил для него назначение в камер-юнкеры, чтó тогда равнялось чину статского советника, и настоял на том, чтобы молодой
человек с ним вместе ехал в Петербург и остановился в его доме.
Он хотел решиться, но с ужасом чувствовал, что не
было у него в этом случае той решимости, которую он знал в себе и которая действительно
была в нем. Пьер принадлежал к числу тех
людей, которые сильны только тогда, когда они чувствуют себя вполне чистыми. А с того дня, как им овладело то чувство желания, которое он испытал над табакеркой
у Анны Павловны, несознанное чувство виноватости этого стремления парализировало его решимость.
Как не верилось двадцать лет тому назад, чтобы то маленькое существо, которое жило где-то там
у ней под сердцем, закричало бы и стало сосать грудь и стало бы говорить, так и теперь не верилось ей, что это же существо могло
быть тем сильным, храбрым мужчиной, образцом сыновей и
людей, которым он
был теперь, судя по этому письму.
— Вот что̀, Берг, милый мой, — сказал Ростов. — Когда вы получите из дома письмо и встретитесь с своим
человеком,
у которого вам захочется расспросить про всё, и я
буду тут, я сейчас уйду, чтобы не мешать вам. Послушайте, уйдите, пожалуйста, куда-нибудь, куда-нибудь… к чорту! — крикнул он и тотчас же, схватив его за плечо и ласково глядя в его лицо, видимо, стараясь смягчить грубость своих слов, прибавил: — вы знаете, не сердитесь; милый, голубчик, я от души говорю, как нашему старому знакомому.
Но вот что́ мы сделаем:
у меня
есть хороший приятель, генерал-адъютант и прекрасный
человек, князь Долгоруков; и хотя вы этого можете не знать, но дело в том, что теперь Кутузов с его штабом и мы все ровно ничего не значим: всё теперь сосредоточивается
у государя; так вот мы пойдемте-ка к Долгорукову, мне и надо сходить к нему, я уж ему говорил про вас; так мы и посмотрим; не найдет ли он возможным пристроить вас при себе, или где-нибудь там, поближе к солнцу.
Есть ли чувство честь
у этих
людей!
А нужно это для тех
людей, которые гибнут нравственно, наживают себе раскаяние, подавливают это раскаяние и грубеют от того, что
у них
есть возможность казнить право и неправо.
«Как скоро
будет у нас некоторое число достойных
людей в каждом государстве, каждый из них образует опять двух других, и все они тесно между собой соединятся — тогда всё
будет возможно для ордена, который втайне успел уже сделать многое ко благу человечества».
Мне думалось, что его цель вступления в братство состояла только в желании сблизиться с
людьми,
быть в фаворе
у находящихся в нашей ложе.
Хотя некоторые вольнодумцы и улыбались, когда им говорили про достоинства Берга, нельзя
было не согласиться, что Берг
был исправный, храбрый офицер, на отличном счету
у начальства, и нравственный молодой
человек с блестящею карьерой впереди и даже прочным положением в обществе.
Но, не дойдя до них, Безухов остановился подле невысокого, очень красивого брюнета в белом мундире, который, стоя
у окна, разговаривал с каким-то высоким мужчиной в звездах и ленте. Наташа тотчас же узнала невысокого молодого
человека в белом мундире: это
был Болконский, который показался ей очень помолодевшим, повеселевшим и похорошевшим.
И это простое рассуждение вдруг уничтожило для князя Андрея весь прежний интерес совершаемых преобразований. В этот же день князь Андрей должен
был обедать
у Сперанского «en petit comité», [в дружеском кружке,] как ему сказал хозяин, приглашая его. Обед этот в семейном и дружеском кругу
человека, которым он так восхищался, прежде очень интересовал князя Андрея, тем более что до сих пор он не видал Сперанского в его домашнем быту; но теперь ему не хотелось ехать.
Пьер
был единственный
человек, перед которым он решался высказаться; но за то он ему высказывал всё, что́
у него
было на душе.
— Женись, женись, голубчик… Родство хорошее!… Умные
люди, а? Богатые, а? Да. Хороша мачиха
у Николушки
будет! Напиши ты ему, что пускай женится хоть завтра. Мачиха Николушки
будет — она, а я на Бурьенке женюсь!… Ха, ха, ха, и ему чтобы без мачихи не
быть! Только одно, в моем доме больше баб не нужно; пускай женится, сам по себе живет. Может, и ты к нему переедешь? — обратился он к княжне Марье: — с Богом, по морозцу, по морозцу… по морозцу!…
Николушка и его воспитание, André и религия
были утешениями и радостями княжны Марьи; но кроме того, так как каждому
человеку нужны свои личные надежды,
у княжны Марьи
была в самой глубокой тайне ее души скрытая мечта и надежда, доставлявшая ей главное утешение в ее жизни.
После наступившего случайно молчания, как это почти всегда бывает
у людей в первый раз принимающих в своем доме своих знакомых, дядюшка сказал, отвечая на мысль, которая
была у его гостей...
— Я? — сказал Николай вспоминая; — вот видишь ли, сначала я думал, что Ругай, красный кобель, похож на дядюшку и что ежели бы он
был человек, то он дядюшку всё бы держал
у себя, ежели не за скачку, так за лады, всё бы держал. Как он ладен, дядюшка! Не правда ли? — Ну, а ты?
Таковы
были Диммлер-музыкант с женой, Фогель — танцовальный учитель с семейством, старушка-барышня Белова, жившая в доме, и еще многие другие: учителя Пети, бывшая гувернантка барышень и просто
люди, которым лучше или выгоднее
было жить
у графа, чем дома.
Друзей
у княжны Марьи не
было: в этот приезд в Москву она разочаровалась в своих двух самых близких
людях: m-lle Bourienne, с которою она и прежде не могла
быть вполне откровенна, теперь стала ей неприятна и она по некоторым причинам стала отдаляться от нее...
— Но он не выдержал и с тем озлоблением, которое может
быть только
у человека, который любит, он, видимо сам страдая, затряс кулаками и прокричал ей...
Люди стали махать руками, и в руках
у них
было что-то в роде кинжалов; потом прибежали еще какие-то
люди и стали тащить прочь ту девицу, которая
была прежде в белом, а теперь в голубом платье.
Он говорил смело и просто, и Наташу странно и приятно поразило то, что не только не
было ничего такого страшного в этом
человеке, про которого так много рассказывали, но что напротив
у него
была самая наивная, веселая и добродушная улыбка.
Марья Дмитриевна любила воскресные дни и умела праздновать их. Дом ее бывал весь вымыт и вычищен в субботу;
люди и она не работали, все
были празднично разряжены, и все бывали
у обедни. К господскому обеду прибавлялись кушанья, и
людям давалась водка и жареный гусь или поросенок. Но ни на чем во всем доме так не бывал заметен праздник, как на широком, строгом лице Марьи Дмитриевны, в этот день принимавшем неизменяемое выражение торжественности.
Было несколько французов и между ними Метивье, бывший, со времени приезда Элен, домашним
человеком у нее.
Пьеру странно
было смотреть на эту спокойную, равнодушную толпу
людей, не знавшую того, что́ делалось
у него в душе.
Было приказано, отыскав брод, перейти на ту сторону. Польский уланский полковник, красивый, старый
человек, раскрасневшись и путаясь в словах от волнения, спросил
у адъютанта, позволено ли ему
будет переплыть с своими уланами реку, не отыскивая брода. Он с очевидным страхом за отказ, как мальчик, который просит позволения сесть на лошадь, просил, чтоб ему позволили переплыть реку в глазах императора. Адъютант сказал, что вероятно император не
будет недоволен этим излишним усердием.
― Я думаю… ― сказал Пьер. ― Ему нечего прощать… Ежели бы я
был на его месте… ― По связи воспоминаний, Пьер мгновенно перенесся воображением к тому времени, когда он, утешая ее, сказал ей, что ежели бы он
был не он, а лучший
человек в мире и свободен, то он на коленях просил бы ее руки, и то же чувство жалости, нежности, любви охватило его, и те же слова
были у него на устах. Но она не дала ему времени сказать их.
Точно так же
у Элен, которую сам Румянцев удостоивал своим посещением и считал замечательно-умною женщиной, точно так же как в 1808 так и в 1812 году, с восторгом говорили о великой нации и великом
человеке, и с сожалением смотрели на разрыв с Францией, который, по мнению
людей, собиравшихся в салоне Элен, должен
был кончиться миром.
Вообще, всё дело войны представлялось в салоне Элен пустыми демонстрациями, которые весьма скоро кончатся миром, и царствовало мнение Билибина, бывшего теперь в Петербурге домашним
у Элен (всякий умный
человек должен
был быть у нее), что не порох, а те, кто его выдумали, решает дело.
На другой день после отъезда Николушки, старый князь утром оделся в полный мундир и собрался ехать к главнокомандующему. Коляска уже
была подана. Княжна Марья видела, как он, в мундире и всех орденах, вышел из дома и пошел в сад сделать смотр вооруженным мужикам и дворовым. Княжна Марья сидела
у окна, прислушиваясь к его голосу, раздававшемуся из сада. Вдруг из аллеи выбежало несколько
людей с испуганными лицами.
— Я их третьего дня видела
у Архаровых. Натали опять похорошела и повеселела. Она
пела один романс. Как всё легко проходит
у некоторых
людей!
Для историков, признающих то, что Россия образовалась по воле одного
человека — Петра Великого, и Франция из республики сложилась в империю, и французские войска пошли в Россию по воле одного
человека — Наполеона, такое рассуждение, что Россия осталась могущественна, потому что
у Наполеона
был большой насморк 26-го числа, такое рассуждение для таких историков неизбежно-последовательно.
Курган, на который вошел Пьер,
был то знаменитое (потом известное
у русских под именем курганной батареи или батареи Раевского, а
у французов под именем la grande redoute, la fatale redoute, la redoute du centre) [большого редута, рокового редута, центрального редута] место, вокруг которого положены десятки тысяч
людей и которое французы считали важнейшим пунктом позиции.
Французам, с воспоминанием всех прежних пятнадцатилетних побед, с уверенностью в непобедимости Наполеона, с сознанием того, что они завладели частью поля сраженья, что они потеряли только одну четверть
людей, и что
у них еще
есть двадцатитысячная, нетронутая гвардия, легко
было сделать это усилие.
Когда он приехал домой, уже смеркалось.
Человек восемь разных
людей побывало
у него в этот вечер. Секретарь комитета, полковник его батальона, управляющий, дворецкий и разные просители.
У всех
были дела до Пьера, которые он должен
был разрешить. Пьер ничего не понимал, не интересовался этими делами и давал на все вопросы только такие ответы, которые бы освободили его от этих
людей. Наконец, оставшись один, он распечатал и прочел письмо жены.
Главное же, веселы они
были потому, что война
была под Москвой, что
будут сражаться
у заставы, что раздают оружие, что все бегут, уезжают куда-то, что вообще происходит что-то необычайное, что всегда радостно для
человека, в особенности для молодого.
В эту ночь еще нового раненого провозили через Поварскую, и Мавра Кузьминишна, стоявшая
у ворот, заворотила его к Ростовым. Раненый этот, по соображениям Мавры Кузьминишны,
был очень значительный
человек. Его везли в коляске, совершенно закрытой фартуком и с спущенным вéрхом. На козлах вместе с извозчиком сидел старик, почтенный камердинер. Сзади в повозке ехали доктор и два солдата.