Неточные совпадения
«Да, да,
как это было? — думал он, вспоминая сон. — Да,
как это было? Да! Алабин давал обед в Дармштадте;
нет, не в Дармштадте, а что-то американское. Да, но там Дармштадт был в Америке. Да, Алабин давал обед на стеклянных столах, да, — и столы пели: Il mio tesoro, [Мое сокровище,] и не Il mio tesoro, a что-то лучше, и какие-то маленькие графинчики, и они же женщины», вспоминал он.
Он прочел и о том, что граф Бейст,
как слышно, проехал в Висбаден, и о том, что
нет более седых волос, и о продаже легкой кареты, и предложение молодой особы; но эти сведения не доставляли ему,
как прежде, тихого, иронического удовольствия.
— Долли! — проговорил он, уже всхлипывая. — Ради Бога, подумай о детях, они не виноваты. Я виноват, и накажи меня, вели мне искупить свою вину. Чем я могу, я всё готов! Я виноват,
нет слов сказать,
как я виноват! Но, Долли, прости!
— Ну, коротко сказать, я убедился, что никакой земской деятельности
нет и быть не может, — заговорил он,
как будто кто-то сейчас обидел его, — с одной стороны игрушка, играют в парламент, а я ни достаточно молод, ни достаточно стар, чтобы забавляться игрушками; а с другой (он заикнулся) стороны, это — средство для уездной coterie [партии] наживать деньжонки.
—
Нет, вы уж так сделайте,
как я говорил, — сказал он, улыбкой смягчая замечание, и, кратко объяснив,
как он понимает дело, отодвинул бумаги и сказал: — Так и сделайте, пожалуйста, так, Захар Никитич.
— Ну, хорошо, хорошо. Погоди еще, и ты придешь к этому. Хорошо,
как у тебя три тысячи десятин в Каразинском уезде, да такие мускулы, да свежесть,
как у двенадцатилетней девочки, — а придешь и ты к нам. Да, так о том, что ты спрашивал: перемены
нет, но жаль, что ты так давно не был.
— Я не могу допустить, — сказал Сергей Иванович с обычною ему ясностью и отчетливостью выражения и изяществом дикции, — я не могу ни в
каком случае согласиться с Кейсом, чтобы всё мое представление о внешнем мире вытекало из впечатлений. Самое основное понятие бытия получено мною не чрез ощущение, ибо
нет и специального органа для передачи этого понятия.
— Не имеем данных, — подтвердил профессор и продолжал свои доводы. —
Нет, — говорил он, — я указываю на то, что если,
как прямо говорит Припасов, ощущение и имеет своим основанием впечатление, то мы должны строго различать эти два понятия.
—
Нет, не скучно, я очень занят, — сказал он, чувствуя, что она подчиняет его своему спокойному тону, из которого он не в силах будет выйти, так же,
как это было в начале зимы.
—
Нет, ты постой, постой, — сказал он. — Ты пойми, что это для меня вопрос жизни и смерти. Я никогда ни с кем не говорил об этом. И ни с кем я не могу говорить об этом,
как с тобою. Ведь вот мы с тобой по всему чужие: другие вкусы, взгляды, всё; но я знаю, что ты меня любишь и понимаешь, и от этого я тебя ужасно люблю. Но, ради Бога, будь вполне откровенен.
— Ты пойми, — сказал он, — что это не любовь. Я был влюблен, но это не то. Это не мое чувство, а какая-то сила внешняя завладела мной. Ведь я уехал, потому что решил, что этого не может быть, понимаешь,
как счастья, которого не бывает на земле; но я бился с собой и вижу, что без этого
нет жизни. И надо решить…
—
Нет, благодарствуй, я больше не могу пить, — сказал Левин, отодвигая свой бокал. — Я буду пьян… Ну, ты
как поживаешь? — продолжал он, видимо желая переменить разговор.
— Ну, уж извини меня. Ты знаешь, для меня все женщины делятся на два сорта… то есть
нет… вернее: есть женщины, и есть… Я прелестных падших созданий не видал и не увижу, а такие,
как та крашеная Француженка у конторки, с завитками, — это для меня гадины, и все падшие — такие же.
«
Нет, неправду не может она сказать с этими глазами», подумала мать, улыбаясь на ее волнение и счастие. Княгиня улыбалась тому,
как огромно и значительно кажется ей, бедняжке, то, что происходит теперь в ее душе.
Она уже подходила к дверям, когда услыхала его шаги. «
Нет! нечестно. Чего мне бояться? Я ничего дурного не сделала. Что будет, то будет! Скажу правду. Да с ним не может быть неловко. Вот он, сказала она себе, увидав всю его сильную и робкую фигуру с блестящими, устремленными на себя глазами. Она прямо взглянула ему в лицо,
как бы умоляя его о пощаде, и подала руку.
— Да, но спириты говорят: теперь мы не знаем, что это за сила, но сила есть, и вот при
каких условиях она действует. А ученые пускай раскроют, в чем состоит эта сила.
Нет, я не вижу, почему это не может быть новая сила, если она….
Он прикинул воображением места, куда он мог бы ехать. «Клуб? партия безика, шампанское с Игнатовым?
Нет, не поеду. Château des fleurs, там найду Облонского, куплеты, cancan.
Нет, надоело. Вот именно за то я люблю Щербацких, что сам лучше делаюсь. Поеду домой». Он прошел прямо в свой номер у Дюссо, велел подать себе ужинать и потом, раздевшись, только успел положить голову на подушку, заснул крепким и спокойным,
как всегда, сном.
— Это Гриша? Боже мой,
как он вырос! — сказала Анна и, поцеловав его, не спуская глаз с Долли, остановилась и покраснела. —
Нет, позволь никуда не ходить.
— Не знаю, не могу судить…
Нет, могу, — сказала Анна, подумав; и, уловив мыслью положение и свесив его на внутренних весах, прибавила: —
Нет, могу, могу, могу. Да, я простила бы. Я не была бы тою же, да, но простила бы, и так простила бы,
как будто этого не было, совсем не было.
К десяти часам, когда она обыкновенно прощалась с сыном и часто сама, пред тем
как ехать на бал, укладывала его, ей стало грустно, что она так далеко от него; и о чем бы ни говорили, она нет-нет и возвращалась мыслью к своему кудрявому Сереже. Ей захотелось посмотреть на его карточку и поговорить о нем. Воспользовавшись первым предлогом, она встала и своею легкою, решительною походкой пошла за альбомом. Лестница наверх в ее комнату выходила на площадку большой входной теплой лестницы.
Нет, он теперь, каждый раз,
как обращался к ней, немного сгибал голову,
как бы желая пасть пред ней, и во взгляде его было одно выражение покорности и страха.
—
Нет, я не останусь, — ответила Анна улыбаясь; но, несмотря на улыбку, и Корсунский и хозяин поняли по решительному тону, с
каким она отвечала, что она не останется.
Все эти следы его жизни
как будто охватили его и говорили ему: «
нет, ты не уйдешь от нас и не будешь другим, а будешь такой же, каков был: с сомнениями, вечным недовольством собой, напрасными попытками исправления и падениями и вечным ожиданием счастья, которое не далось и невозможно тебе».
—
Нет, мне надо, надо ехать, — объясняла она невестке перемену своего намерения таким тоном,
как будто она вспомнила столько дел, что не перечтешь, —
нет, уж лучше нынче!
Он с особенным удовольствием, казалось, настаивал на том, что девичья стыдливость есть только остаток варварства и что
нет ничего естественнее,
как то, чтоб еще не старый мужчина ощупывал молодую обнаженную девушку.
— Определить,
как вы знаете, начало туберкулезного процесса мы не можем; до появления каверн
нет ничего определенного. Но подозревать мы можем. И указание есть: дурное питание, нервное возбуждение и пр. Вопрос стоит так: при подозрении туберкулезного процесса что нужно сделать, чтобы поддержать питание?
— Она так жалка, бедняжка, так жалка, а ты не чувствуешь, что ей больно от всякого намека на то, что причиной. Ах! так ошибаться в людях! — сказала княгиня, и по перемене ее тона Долли и князь поняли, что она говорила о Вронском. — Я не понимаю,
как нет законов против таких гадких, неблагородных людей.
— У меня
нет никакого горя, — говорила она успокоившись, — но ты можешь ли понять, что мне всё стало гадко, противно, грубо, и прежде всего я сама. Ты не можешь себе представить,
какие у меня гадкие мысли обо всем.
—
Нет,
как хотите, — сказал полковой командир Вронскому, пригласив его к себе, — Петрицкий становится невозможным. Не проходит недели без истории. Этот чиновник не оставит дела, он пойдет дальше.
Она говорила себе: «
Нет, теперь я не могу об этом думать; после, когда я буду спокойнее». Но это спокойствие для мыслей никогда не наступало; каждый paз,
как являлась ей мысль о том, что она сделала, и что с ней будет, и что она должна сделать, на нее находил ужас, и она отгоняла от себя эти мысли.
— Ну,
как я рад, что добрался до тебя! Теперь я пойму, в чем состоят те таинства, которые ты тут совершаешь. Но
нет, право, я завидую тебе.
Какой дом,
как славно всё! Светло, весело, — говорил Степан Аркадьич, забывая, что не всегда бывает весна и ясные дни,
как нынче. — И твоя нянюшка
какая прелесть! Желательнее было бы хорошенькую горничную в фартучке; но с твоим монашеством и строгим стилем — это очень хорошо.
—
Нет, лучше поедем, — сказал Степан Аркадьич, подходя к долгуше. Он сел, обвернул себе ноги тигровым пледом и закурил сигару. —
Как это ты не куришь! Сигара — это такое не то что удовольствие, а венец и признак удовольствия. Вот это жизнь!
Как хорошо! Вот бы
как я желал жить!
—
Нет. Какой-то математик сказал, что наслаждение не в открытии истины, но в искании ее.
Нет, уж извини, но я считаю аристократом себя и людей подобных мне, которые в прошедшем могут указать на три-четыре честные поколения семей, находившихся на высшей степени образования (дарованье и ум — это другое дело), и которые никогда ни перед кем не подличали, никогда ни в ком не нуждались,
как жили мой отец, мой дед.
Он думал о том, что Анна обещала ему дать свиданье нынче после скачек. Но он не видал ее три дня и, вследствие возвращения мужа из-за границы, не знал, возможно ли это нынче или
нет, и не знал,
как узнать это. Он виделся с ней в последний раз на даче у кузины Бетси. На дачу же Карениных он ездил
как можно реже. Теперь он хотел ехать туда и обдумывал вопрос,
как это сделать.
—
Нет, право забыл. Или я во сне видел? Постой, постой! Да что ж сердиться! Если бы ты,
как я вчера, выпил четыре бутылки на брата, ты бы забыл, где ты лежишь. Постой, сейчас вспомню!
—
Нет, им надо научить нас,
как жить.
— Никогда. Предоставь мне. Всю низость, весь ужас своего положения я знаю; но это не так легко решить,
как ты думаешь. И предоставь мне, и слушайся меня. Никогда со мной не говори об этом. Обещаешь ты мне?…
Нет,
нет, обещай!…
— Я несчастлива? — сказала она, приближаясь к нему и с восторженною улыбкой любви глядя на него, — я —
как голодный человек, которому дали есть. Может быть, ему холодно, и платье у него разорвано, и стыдно ему, но он не несчастлив. Я несчастлива?
Нет, вот мое счастье…
Но
нет, ему нужны только ложь и приличие», — говорила себе Анна, не думая о том, чего именно она хотела от мужа,
каким бы она хотела его видеть.
—
Нет, — отвечала Варенька, положив свою руку на ноты и улыбаясь, —
нет, споемте это. И она спела это так же спокойно, холодно и хорошо,
как и прежде.
— Ах! если бы все так были,
как вы, чувствительны, — сказала Варенька. —
Нет девушки, которая бы не испытала этого. И всё это так неважно.
Мадам Шталь говорила с Кити
как с милым ребенком, на которого любуешься,
как на воспоминание своей молодости, и только один раз упомянула о том, что во всех людских горестях утешение дает лишь любовь и вера и что для сострадания к нам Христа
нет ничтожных горестей, и тотчас же перевела разговор на другое.
— Пойдёшь ходить, ну, подойдешь к лавочке, просят купить: «Эрлаухт, эксцеленц, дурхлаухт». [«Ваше сиятельство, ваше превосходительство, ваша светлость».] Ну, уж
как скажут: «Дурхлаухт», уж я и не могу: десяти талеров и
нет.
—
Нет, но
как хотите, князь, интересны их учреждения, — сказал полковник.
— А знаешь, я о тебе думал, — сказал Сергей Иванович. — Это ни на что не похоже, что у вас делается в уезде,
как мне порассказал этот доктор; он очень неглупый малый. И я тебе говорил и говорю: нехорошо, что ты не ездишь на собрания и вообще устранился от земского дела. Если порядочные люди будут удаляться, разумеется, всё пойдет Бог знает
как. Деньги мы платим, они идут на жалованье, а
нет ни школ, ни фельдшеров, ни повивальных бабок, ни аптек, ничего
нет.
—
Нет, у кого хочешь спроси, — решительно отвечал Константин Левин, — грамотный,
как работник, гораздо хуже. И дорог починить нельзя; а мосты
как поставят, так и украдут.
— Может быть; но ведь это такое удовольствие,
какого я в жизнь свою не испытывал. И дурного ведь ничего
нет. Не правда ли? — отвечал Левин. — Что же делать, если им не нравится. А впрочем, я думаю, что ничего. А?
В то время
как Степан Аркадьич приехал в Петербург для исполнения самой естественной, известной всем служащим, хотя и непонятной для неслужащих, нужнейшей обязанности, без которой
нет возможности служить, — напомнить о себе в министерстве, — и при исполнении этой обязанности, взяв почти все деньги из дому, весело и приятно проводил время и на скачках и на дачах, Долли с детьми переехала в деревню, чтоб уменьшить сколько возможно расходы.
«
Нет, — сказал он себе, —
как ни хороша эта жизнь, простая и трудовая, я не могу вернуться к ней. Я люблю ее».