Неточные совпадения
Главные качества Степана Аркадьича, заслужившие ему это общее уважение по службе, состояли, во-первых, в чрезвычайной снисходительности к
людям, основанной в нем на сознании своих недостатков; во-вторых, в совершенной либеральности, не той, про которую он вычитал в газетах, но той, что
у него
была в крови и с которою он совершенно равно и одинаково относился ко всем
людям, какого бы состояния и звания они ни
были, и в-третьих — главное — в совершенном равнодушии к тому делу, которым он занимался, вследствие чего он никогда не увлекался и не делал ошибок.
— Может
быть, и да, — сказал Левин. — Но всё-таки я любуюсь на твое величие и горжусь, что
у меня друг такой великий
человек. Однако ты мне не ответил на мой вопрос, — прибавил он, с отчаянным усилием прямо глядя в глаза Облонскому.
— Я тебе говорю, чтò я думаю, — сказал Степан Аркадьич улыбаясь. — Но я тебе больше скажу: моя жена — удивительнейшая женщина…. — Степан Аркадьич вздохнул, вспомнив о своих отношениях с женою, и, помолчав с минуту, продолжал: —
У нее
есть дар предвидения. Она насквозь видит
людей; но этого мало, — она знает, чтò
будет, особенно по части браков. Она, например, предсказала, что Шаховская выйдет за Брентельна. Никто этому верить не хотел, а так вышло. И она — на твоей стороне.
— Я не думаю, а знаю; на это глаза
есть у нас, а не
у баб. Я вижу
человека, который имеет намерения серьезные, это Левин; и вижу перепела, как этот щелкопер, которому только повеселиться.
— Я больше тебя знаю свет, — сказала она. — Я знаю этих
людей, как Стива, как они смотрят на это. Ты говоришь, что он с ней говорил об тебе. Этого не
было. Эти
люди делают неверности, но свой домашний очаг и жена — это для них святыня. Как-то
у них эти женщины остаются в презрении и не мешают семье. Они какую-то черту проводят непроходимую между семьей и этим. Я этого не понимаю, но это так.
Константин Левин заглянул в дверь и увидел, что говорит с огромной шапкой волос молодой
человек в поддевке, а молодая рябоватая женщина, в шерстяном платье без рукавчиков и воротничков, сидит на диване. Брата не видно
было.
У Константина больно сжалось сердце при мысли о том, в среде каких чужих
людей живет его брат. Никто не услыхал его, и Константин, снимая калоши, прислушивался к тому, что говорил господин в поддевке. Он говорил о каком-то предприятии.
— Вы не находите, что в Тушкевиче
есть что-то Louis XV? — сказал он, указывая глазами на красивого белокурого молодого
человека, стоявшего
у стола.
— Да что же?
У Гримма
есть басня:
человек без тени,
человек лишен тени. И это ему наказанье за что-то. Я никогда не мог понять, в чем наказанье. Но женщине должно
быть неприятно без тени.
Были в его прошедшем, как
у всякого
человека, сознанные им дурные поступки, за которые совесть должна
была бы мучать его; но воспоминание о дурных поступках далеко не так мучало его, как эти ничтожные, но стыдные воспоминания.
— Нет, ты счастливый
человек. Всё, что ты любишь,
у тебя
есть. Лошадей любишь —
есть, собаки —
есть, охота —
есть, хозяйство —
есть.
— Я несчастлива? — сказала она, приближаясь к нему и с восторженною улыбкой любви глядя на него, — я — как голодный
человек, которому дали
есть. Может
быть, ему холодно, и платье
у него разорвано, и стыдно ему, но он не несчастлив. Я несчастлива? Нет, вот мое счастье…
Нахмуренное лицо Алексея Вронского побледнело, и выдающаяся нижняя челюсть его дрогнула, что с ним бывало редко. Он, как
человек с очень добрым сердцем, сердился редко, но когда сердился и когда
у него дрожал подбородок, то, как это и знал Александр Вронский, он
был опасен. Александр Вронский весело улыбнулся.
Они знали, что он боялся всего, боялся ездить на фронтовой лошади; но теперь, именно потому, что это
было страшно, потому что
люди ломали себе шеи и что
у каждого препятствия стояли доктор, лазаретная фура с нашитым крестом и сестрою милосердия, он решился скакать.
Он, этот умный и тонкий в служебных делах
человек, не понимал всего безумия такого отношения к жене. Он не понимал этого, потому что ему
было слишком страшно понять свое настоящее положение, и он в душе своей закрыл, запер и запечатал тот ящик, в котором
у него находились его чувства к семье, т. е. к жене и сыну. Он, внимательный отец, с конца этой зимы стал особенно холоден к сыну и имел к нему то же подтрунивающее отношение, как и к желе. «А! молодой
человек!» обращался он к нему.
— А знаешь, я о тебе думал, — сказал Сергей Иванович. — Это ни на что не похоже, что
у вас делается в уезде, как мне порассказал этот доктор; он очень неглупый малый. И я тебе говорил и говорю: нехорошо, что ты не ездишь на собрания и вообще устранился от земского дела. Если порядочные
люди будут удаляться, разумеется, всё пойдет Бог знает как. Деньги мы платим, они идут на жалованье, а нет ни школ, ни фельдшеров, ни повивальных бабок, ни аптек, ничего нет.
— Я нахожу, что ты прав отчасти. Разногласие наше заключается в том, что ты ставишь двигателем личный интерес, а я полагаю, что интерес общего блага должен
быть у всякого
человека, стоящего на известной степени образования. Может
быть, ты и прав, что желательнее
была бы заинтересованная материально деятельность. Вообще ты натура слишком ргіmesautière, [импульсивная,] как говорят Французы; ты хочешь страстной, энергической деятельности или ничего.
Для
человека со 100 000 дохода, как определяли все состояние Вронского, такие долги, казалось бы, не могли
быть затруднительны; но дело в том, что
у него далеко не
было этих 100 000.
С тех пор, как Алексей Александрович выехал из дома с намерением не возвращаться в семью, и с тех пор, как он
был у адвоката и сказал хоть одному
человеку о своем намерении, с тех пор особенно, как он перевел это дело жизни в дело бумажное, он всё больше и больше привыкал к своему намерению и видел теперь ясно возможность его исполнения.
— Поэтому для обрусения инородцев
есть одно средство — выводить как можно больше детей. Вот мы с братом хуже всех действуем. А вы, господа женатые
люди, в особенности вы, Степан Аркадьич, действуете вполне патриотически;
у вас сколько? — обратился он, ласково улыбаясь хозяину и подставляя ему крошечную рюмочку.
— И неправда! И поскорей не думайте больше так! — сказала Кити. — Я тоже
была о нем очень низкого мнения, но это, это — премилый и удивительно добрый
человек. Сердце
у него золотое.
С тем тактом, которого так много
было у обоих, они за границей, избегая русских дам, никогда не ставили себя в фальшивое положение и везде встречали
людей, которые притворялись, что вполне понимали их взаимное положение гораздо лучше, чем они сами понимали его.
В чужом доме и в особенности в палаццо
у Вронского Михайлов
был совсем другим
человеком, чем
у себя в студии.
Отчаяние его еще усиливалось сознанием, что он
был совершенно одинок со своим горем. Не только в Петербурге
у него не
было ни одного
человека, кому бы он мог высказать всё, что испытывал, кто бы пожалел его не как высшего чиновника, не как члена общества, но просто как страдающего
человека; но и нигде
у него не
было такого
человека.
Было у Алексея Александровича много таких
людей, которых он мог позвать к себе обедать, попросить об участии в интересовавшем его деле, о протекции какому-нибудь искателю, с которыми он мог обсуждать откровенно действия других лиц и высшего правительства; но отношения к этим лицам
были заключены в одну твердо определенную обычаем и привычкой область, из которой невозможно
было выйти.
— C’est un homme qui n'a pas… [Это
человек,
у которого нет…] начал
было камергер, но остановился, давая дорогу и кланяясь проходившей особе Царской фамилии.
Из его родных гостил в это лето
у них один Сергей Иванович, но и тот
был не Левинского, а Кознышевекого склада
человек, так что Левинский дух совершенно уничтожался.
В голосе, как и во взгляде,
была мягкость и серьезность, подобная той, которая бывает
у людей, постоянно сосредоточенных над одним любимым делом.
Но его порода долговечна,
у него не
было ни одного седого волоса, ему никто не давал сорока лет, и он помнил, что Варенька говорила, что только в России
люди в пятьдесят лет считают себя стариками, а что во Франции пятидесятилетний
человек считает себя dans la force de l’âge, [в расцвете лет,] a сорокалетний — un jeune homme. [молодым
человеком.]
Быть женой такого
человека, как Кознышев, после своего положения
у госпожи Шталь представлялось ей верхом счастья. Кроме того, она почти
была уверена, что она влюблена в него. И сейчас это должно
было решиться. Ей страшно
было. Страшно
было и то, что он скажет, и то, что он не скажет.
Левин не сел в коляску, а пошел сзади. Ему
было немного досадно на то, что не приехал старый князь, которого он чем больше знал, тем больше любил, и на то, что явился этот Васенька Весловский,
человек совершенно чужой и лишний. Он показался ему еще тем более чуждым и лишним, что, когда Левин подошел к крыльцу,
у которого собралась вся оживленная толпа больших и детей, он увидал, что Васенька Весловский с особенно ласковым и галантным видом целует руку Кити.
Княжна Варвара
была тетка ее мужа, и она давно знала ее и не уважала. Она знала, что княжна Варвара всю жизнь свою провела приживалкой
у богатых родственников; но то, что она жила теперь
у Вронского,
у чужого ей
человека, оскорбило ее за родню мужа. Анна заметила выражение лица Долли и смутилась, покраснела, выпустила из рук амазонку и спотыкнулась на нее.
— Итак, я продолжаю, — сказал он, очнувшись. — Главное же то, что работая, необходимо иметь убеждение, что делаемое не умрет со мною, что
у меня
будут наследники, — а этого
у меня нет. Представьте себе положение
человека, который знает вперед, что дети его и любимой им женщины не
будут его, а чьи-то, кого-то того, кто их ненавидит и знать не хочет. Ведь это ужасно!
Это выражение в лице предводителя
было особенно трогательно Левину, потому что вчера только он по делу опеки
был у него дома и видел его во всем величии доброго и семейного
человека.
― Это Яшвин, ― отвечал Туровцыну Вронский и присел на освободившееся подле них место.
Выпив предложенный бокал, он спросил бутылку. Под влиянием ли клубного впечатления или выпитого вина Левин разговорился с Вронским о лучшей породе скота и
был очень рад, что не чувствует никакой враждебности к этому
человеку. Он даже сказал ему между прочим, что слышал от жены, что она встретила его
у княгини Марьи Борисовны.
―
У нас идут переговоры с ее мужем о разводе. И он согласен; но тут
есть затруднения относительно сына, и дело это, которое должно
было кончиться давно уже, вот тянется три месяца. Как только
будет развод, она выйдет за Вронского. Как это глупо, этот старый обычай кружения, «Исаия ликуй», в который никто не верит и который мешает счастью
людей! ― вставил Степан Аркадьич. ― Ну, и тогда их положение
будет определенно, как мое, как твое.
Посмотревшись в зеркало, Левин заметил, что он красен; но он
был уверен, что не пьян, и пошел по ковровой лестнице вверх за Степаном Аркадьичем. Наверху,
у поклонившегося, как близкому
человеку, лакея Степан Аркадьич спросил, кто
у Анны Аркадьевны, и получил ответ, что господин Воркуев.
— Петр Дмитрич! — жалостным голосом начал
было опять Левин, но в это время вышел доктор, одетый и причесанный. «Нет совести
у этих
людей, — подумал Левин. — Чесаться, пока мы погибаем!»
— Знаю-с, знаю, — сказал доктор улыбаясь, — я сам семейный
человек; но мы, мужья, в эти минуты самые жалкие
люди.
У меня
есть пациентка, так ее муж при этом всегда убегает в конюшню.
Место это давало от семи до десяти тысяч в год, и Облонский мог занимать его, не оставляя своего казенного места. Оно зависело от двух министерств, от одной дамы и от двух Евреев, и всех этих
людей, хотя они
были уже подготовлены, Степану Аркадьичу нужно
было видеть в Петербурге. Кроме того, Степан Аркадьич обещал сестре Анне добиться от Каренина решительного ответа о разводе. И, выпросив
у Долли пятьдесят рублей, он уехал в Петербург.
Зачем, когда в душе
у нее
была буря, и она чувствовала, что стоит на повороте жизни, который может иметь ужасные последствия, зачем ей в эту минуту надо
было притворяться пред чужим
человеком, который рано или поздно узнает же всё, — она не знала; но, тотчас же смирив в себе внутреннюю бурю, она села и стала говорить с гостем.