Неточные совпадения
Он был еще худее, чем три года тому назад, когда Константин Левин видел его в последний раз. На нем был короткий сюртук. И
руки и широкие кости казались еще огромнее. Волосы стали реже, те же прямые усы висели на губы, те же глаза странно и наивно смотрели на
вошедшего.
Он округло вытер платком свое лицо и, запахнув сюртук, который и без того держался очень хорошо, с улыбкой приветствовал
вошедших, протягивая Степану Аркадьичу
руку, как бы желая поймать что-то.
— Доктор! Что же это? Что ж это? Боже мой! — сказал он, хватая за
руку вошедшего доктора.
— Mon ami, [Друг мой,] — сказала Лидия Ивановна, осторожно, чтобы не шуметь, занося складки своего шелкового платья и в возбуждении своем называя уже Каренина не Алексеем Александровичем, a «mon ami», — donnez lui la main. Vous voyez? [дайте ему
руку. Видите?] Шш! — зашикала она на
вошедшего опять лакея. — Не принимать.
— Ах, виноват! Очень приятно познакомиться! — И он протянул
вошедшему руку. — Пожалуйста, садитесь! Не хотите ли чаю? Господин Гаврилов! — отрекомендовал он его нам.
Неточные совпадения
— Кому прикажете записку о детском белье отдать? — сказала
вошедшая, с заплаканными глазами и с запиской в
руке, Наталья Савишна, обращаясь к maman.
И вот, против всех ожиданий, Версилова, пожав князю
руку и обменявшись с ним какими-то веселыми светскими словечками, необыкновенно любопытно посмотрела на меня и, видя, что я на нее тоже смотрю, вдруг мне с улыбкою поклонилась. Правда, она только что вошла и поклонилась как
вошедшая, но улыбка была до того добрая, что, видимо, была преднамеренная. И, помню, я испытал необыкновенно приятное ощущение.
Представь: грудной младенчик на
руках трепещущей матери, кругом
вошедшие турки.
За стойкой, как водится, почти во всю ширину отверстия, стоял Николай Иваныч, в пестрой ситцевой рубахе, и, с ленивой усмешкой на пухлых щеках, наливал своей полной и белой
рукой два стакана вина
вошедшим приятелям, Моргачу и Обалдую; а за ним в углу, возле окна, виднелась его востроглазая жена.
Кругом все знакомые… Приветствуя, В. Е. Шмаровин иногда становится перед
вошедшим: в одной
руке серебряная стопочка допетровских времен, а в другой — екатерининский штоф, «квинтель», как называли его на «средах».