Неточные совпадения
—
Как придется. Да
вот возьми на расходы, — сказал он, подавая десять рублей из бумажника. — Довольно будет?
— Два слова
вот какие, — сказал Левин, — впрочем, ничего особенного.
—
Вот это всегда так! — перебил его Сергей Иванович. — Мы, Русские, всегда так. Может быть, это и хорошая наша черта — способность видеть свои недостатки, но мы пересаливаем, мы утешаемся иронией, которая у нас всегда готова на языке. Я скажу тебе только, что дай эти же права,
как наши земские учреждения, другому европейскому народу, — Немцы и Англичане выработали бы из них свободу, а мы
вот только смеемся.
— Нет, ты постой, постой, — сказал он. — Ты пойми, что это для меня вопрос жизни и смерти. Я никогда ни с кем не говорил об этом. И ни с кем я не могу говорить об этом,
как с тобою. Ведь
вот мы с тобой по всему чужие: другие вкусы, взгляды, всё; но я знаю, что ты меня любишь и понимаешь, и от этого я тебя ужасно люблю. Но, ради Бога, будь вполне откровенен.
Она уже подходила к дверям, когда услыхала его шаги. «Нет! нечестно. Чего мне бояться? Я ничего дурного не сделала. Что будет, то будет! Скажу правду. Да с ним не может быть неловко.
Вот он, сказала она себе, увидав всю его сильную и робкую фигуру с блестящими, устремленными на себя глазами. Она прямо взглянула ему в лицо,
как бы умоляя его о пощаде, и подала руку.
— Да, но спириты говорят: теперь мы не знаем, что это за сила, но сила есть, и
вот при
каких условиях она действует. А ученые пускай раскроют, в чем состоит эта сила. Нет, я не вижу, почему это не может быть новая сила, если она….
— Да,
вот вам кажется! А
как она в самом деле влюбится, а он столько же думает жениться,
как я?… Ох! не смотрели бы мои глаза!.. «Ах, спиритизм, ах, Ницца, ах, на бале»… — И князь, воображая, что он представляет жену, приседал на каждом слове. — А
вот,
как сделаем несчастье Катеньки,
как она в самом деле заберет в голову…
— А
вот вспомнишь, да поздно,
как с Дашенькой.
Он прикинул воображением места, куда он мог бы ехать. «Клуб? партия безика, шампанское с Игнатовым? Нет, не поеду. Château des fleurs, там найду Облонского, куплеты, cancan. Нет, надоело.
Вот именно за то я люблю Щербацких, что сам лучше делаюсь. Поеду домой». Он прошел прямо в свой номер у Дюссо, велел подать себе ужинать и потом, раздевшись, только успел положить голову на подушку, заснул крепким и спокойным,
как всегда, сном.
— Да? — тихо сказала Анна. — Ну, теперь давай говорить о тебе, — прибавила она, встряхивая головой,
как будто хотела физически отогнать что-то лишнее и мешавшее ей. — Давай говорить о твоих делах. Я получила твое письмо и
вот приехала.
— Но, Долли, что же делать, что же делать?
Как лучше поступить в этом ужасном положении? —
вот о чем надо подумать.
— О!
как хорошо ваше время, — продолжала Анна. — Помню и знаю этот голубой туман, в роде того, что на горах в Швейцарии. Этот туман, который покрывает всё в блаженное то время, когда вот-вот кончится детство, и из этого огромного круга, счастливого, веселого, делается путь всё уже и уже, и весело и жутко входить в эту анфиладу, хотя она кажется и светлая и прекрасная…. Кто не прошел через это?
— Ах, Боже мой, это было бы так глупо! — сказала Анна, и опять густая краска удовольствия выступила на ее лице, когда она услыхала занимавшую ее мысль, выговоренную словами. — Так
вот, я и уезжаю, сделав себе врага в Кити, которую я так полюбила. Ах,
какая она милая! Но ты поправишь это, Долли? Да!
— Вот-вот именно, — поспешно обратилась к нему княгиня Мягкая. — Но дело в том, что Анну я вам не отдам. Она такая славная, милая. Что же ей делать, если все влюблены в нее и
как тени ходят за ней?
—
Вот именно, — подхватила Бетси, — надо ошибиться и поправиться.
Как вы об этом думаете? — обратилась она к Анне, которая с чуть заметною твердою улыбкой на губах молча слушала этот разговор.
— Только не изменяйте ничего. Оставьте всё
как есть, — сказал он дрожащим голосом. —
Вот ваш муж.
— Я
вот что намерен сказать, — продолжал он холодно и спокойно, — и я прошу тебя выслушать меня. Я признаю,
как ты знаешь, ревность чувством оскорбительным и унизительным и никогда не позволю себе руководиться этим чувством; но есть известные законы приличия, которые нельзя преступать безнаказанно. Нынче не я заметил, но, судя по впечатлению,
какое было произведено на общество, все заметили, что ты вела и держала себя не совсем так,
как можно было желать.
— Да
вот посмотрите на лето. Отличится. Вы гляньте-ка, где я сеял прошлую весну.
Как рассадил! Ведь я, Константин Дмитрич, кажется,
вот как отцу родному стараюсь. Я и сам не люблю дурно делать и другим не велю. Хозяину хорошо, и нам хорошо.
Как глянешь вон, — сказал Василий, указывая на поле, — сердце радуется.
— A! — радостно прокричал Левин, поднимая обе руки кверху. —
Вот радостный-то гость! Ах,
как я рад тебе! — вскрикнул он, узнав Степана Аркадьича.
— Нет, лучше поедем, — сказал Степан Аркадьич, подходя к долгуше. Он сел, обвернул себе ноги тигровым пледом и закурил сигару. —
Как это ты не куришь! Сигара — это такое не то что удовольствие, а венец и признак удовольствия.
Вот это жизнь!
Как хорошо!
Вот бы
как я желал жить!
—
Вот он! — сказал Левин, указывая на Ласку, которая, подняв одно ухо и высоко махая кончиком пушистого хвоста, тихим шагом,
как бы желая продлить удовольствие и
как бы улыбаясь, подносила убитую птицу к хозяину. — Ну, я рад, что тебе удалось, — сказал Левин, вместе с тем уже испытывая чувство зависти, что не ему удалось убить этого вальдшнепа.
— Пожалуйте, лес мой, — проговорил он, быстро перекрестившись и протягивая руку. — Возьми деньги, мой лес.
Вот как Рябинин торгует, а не гроши считать, — заговорил он, хмурясь и размахивая бумажником.
— Всё молодость, окончательно ребячество одно. Ведь покупаю, верьте чести, так, значит, для славы одной, что
вот Рябинин, а не кто другой у Облонского рощу купил. А еще
как Бог даст расчеты найти. Верьте Богу. Пожалуйте-с. Условьице написать…
— Ну,
вот видите,
как она взволнована, — сказал Англичанин.
— Я несчастлива? — сказала она, приближаясь к нему и с восторженною улыбкой любви глядя на него, — я —
как голодный человек, которому дали есть. Может быть, ему холодно, и платье у него разорвано, и стыдно ему, но он не несчастлив. Я несчастлива? Нет,
вот мое счастье…
— О да! — отвечал Алексей Александрович. —
Вот и краса Петергофа, княгиня Тверская, — прибавил он, взглянув в окно на подъезжавший английский, в шорах, экипаж с чрезвычайно высоко поставленным крошечным кузовом коляски. —
Какое щегольство! Прелесть! Ну, так поедемте и мы.
— По делом за то, что всё это было притворство, потому что это всё выдуманное, а не от сердца.
Какое мне дело было до чужого человека? И
вот вышло, что я причиной ссоры и что я делала то, чего меня никто не просил. Оттого что всё притворство! притворство! притворство!…
—
Какое поймал, Константин Митрич! Только бы своих уберечь. Ушел
вот второй раз другак…. Спасибо, ребята доскакали. У вас пашут. Отпрягли лошадь, доскакали..
— Я не знаю! — вскакивая сказал Левин. — Если бы вы знали,
как вы больно мне делаете! Всё равно,
как у вас бы умер ребенок, а вам бы говорили: а
вот он был бы такой, такой, и мог бы жить, и вы бы на него радовались. А он умер, умер, умер…
«
Как красиво! — подумал он, глядя на странную, точно перламутровую раковину из белых барашков-облачков, остановившуюся над самою головой его на середине неба. —
Как всё прелестно в эту прелестную ночь! И когда успела образоваться эта раковина? Недавно я смотрел на небо, и на нем ничего не было — только две белые полосы. Да,
вот так-то незаметно изменились и мои взгляды на жизнь!»
Она раскаивалась утром в том, чтó она сказала мужу, и желала только одного, чтоб эти слова были
как бы не сказаны. И
вот письмо это признавало слова несказанными и давало ей то, чего она желала. Но теперь это письмо представлялось ей ужаснее всего, что только она могла себе представить.
— Нет, вы не хотите, может быть, встречаться со Стремовым? Пускай они с Алексеем Александровичем ломают копья в комитете, это нас не касается. Но в свете это самый любезный человек,
какого только я знаю, и страстный игрок в крокет.
Вот вы увидите. И, несмотря на смешное его положение старого влюбленного в Лизу, надо видеть,
как он выпутывается из этого смешного положения! Он очень мил. Сафо Штольц вы не знаете? Это новый, совсем новый тон.
—
Вот,
вот как вы делаете, что вам не скучно? На вас взглянешь — весело. Вы живете, а я скучаю.
— Ах, такая тоска была! — сказала Лиза Меркалова. — Мы поехали все ко мне после скачек. И всё те же, и всё те же! Всё одно и то же. Весь вечер провалялись по диванам. Что же тут веселого? Нет,
как вы делаете, чтобы вам не было скучно? — опять обратилась она к Анне. — Стоит взглянуть на вас, и видишь, —
вот женщина, которая может быть счастлива, несчастна, но не скучает. Научите,
как вы это делаете?
—
Вот оно!
Вот оно! — смеясь сказал Серпуховской. — Я же начал с того, что я слышал про тебя, про твой отказ… Разумеется, я тебя одобрил. Но на всё есть манера. И я думаю, что самый поступок хорош, но ты его сделал не так,
как надо.
— Благодарим, — отвечал старик, взял стакан, но отказался от сахара, указав на оставшийся обгрызенный им комок. — Где же с работниками вести дело? — сказал он. — Раззор один.
Вот хоть бы Свияжсков. Мы знаем,
какая земля — мак, а тоже не больно хвалятся урожаем. Всё недосмотр!
— Меня очень занимает
вот что, — сказал Левин. — Он прав, что дело наше, то есть рационального хозяйства, нейдет, что идет только хозяйство ростовщическое,
как у этого тихонького, или самое простое. Кто в этом виноват?
— Ну,
вот вам и гости приехали, не скучно будет, — сказала Агафья Михайловна, вставая и направляясь к двери. Но Левин перегнал ее. Работа его не шла теперь, и он был рад
какому бы то ни было гостю.
―
Как мало?
вот поедем со мной в Париж вместо какого-то Мюлуза. Посмòтрите,
как весело!
«
Вот положение! ― думал он, ― Если б он боролся, отстаивал свою честь, я бы мог действовать, выразить свои чувства; но эта слабость или подлость… Он ставит меня в положение обманщика, тогда
как я не хотел и не хочу этим быть».
Сколько раз он говорил себе, что ее любовь была счастье; и
вот она любила его,
как может любить женщина, для которой любовь перевесила все блага в жизни, ― и он был гораздо дальше от счастья, чем когда он поехал за ней из Москвы.
— Поэтому для обрусения инородцев есть одно средство — выводить
как можно больше детей.
Вот мы с братом хуже всех действуем. А вы, господа женатые люди, в особенности вы, Степан Аркадьич, действуете вполне патриотически; у вас сколько? — обратился он, ласково улыбаясь хозяину и подставляя ему крошечную рюмочку.
— Это было рано-рано утром. Вы, верно, только проснулись. Maman ваша спала в своем уголке. Чудное утро было. Я иду и думаю: кто это четверней в карете? Славная четверка с бубенчиками, и на мгновенье вы мелькнули, и вижу я в окно — вы сидите
вот так и обеими руками держите завязки чепчика и о чем-то ужасно задумались, — говорил он улыбаясь. —
Как бы я желал знать, о чем вы тогда думали. О важном?
Пальцы
вот какие — огромные!
— Слава Богу, слава Богу, — заговорила она, — теперь всё. готово. Только немножко вытянуть ноги.
Вот так,
вот прекрасно.
Как эти цветы сделаны без вкуса, совсем не похоже на фиалку, — говорила она, указывая на обои. — Боже мой! Боже мой. Когда это кончится? Дайте мне морфину. Доктор! дайте же морфину. О, Боже мой, Боже мой!
— Ведь
вот, — говорил Катавасов, по привычке, приобретенной на кафедре, растягивая свои слова, —
какой был способный малый наш приятель Константин Дмитрич. Я говорю про отсутствующих, потому что его уж нет. И науку любил тогда, по выходе из университета, и интересы имел человеческие; теперь же одна половина его способностей направлена на то, чтоб обманывать себя, и другая — чтоб оправдывать этот обман.
— Нет, я не враг. Я друг разделения труда. Люди, которые делать ничего не могут, должны делать людей, а остальные — содействовать их просвещению и счастью.
Вот как я понимаю. Мешать два эти ремесла есть тьма охотников, я не из их числа.
— Ах! — вскрикнула она, увидав его и вся просияв от радости. —
Как ты,
как же вы (до этого последнего дня она говорила ему то «ты», то «вы»)?
Вот не ждала! А я разбираю мои девичьи платья, кому
какое…
— Так
как же? необожженные или обожженные?
вот вопрос.
— А
вот вы спорили, Марья Власьевна, что карналины в отлет носят. Глянь-ка у той в пюсовом, посланница, говорят, с
каким подбором… Так, и опять этак.