Довольно. В сумраке земля уже почила,
Безмолвен лес, тиха поверхность вод,
Покой
и мир для смертных настает…
Да сгинет Сатаны завистливая сила!
Неточные совпадения
Зашумели ручьи,
и расторгнулся лед,
И сквозят темно-синие бездны,
И на глади зеркальной таинственных вод
Возрожденных небес отражается свод
В красоте лучезарной
и звездной.
И вверху
и внизу все
миры без конца,
И двояко является вечность:
Высота с глубиной хвалят вместе творца,
Славят вместе его бесконечность!
Солнце зашло.
Нисходит ночь на
мир прекрасный,
Кругом все дышит тишиной;
Любви
и грусти полон страстной,
Пою один про край иной!
Весенних листьев трепетанье,
Во мраке веющие сны,
Журчанье вод, цветов дыханье —
Все мне звучит как обещанье
Другой, неведомой весны!
Блажен, кто прост
и чист душою,
Чей дух молитве не закрыт,
Кто вместе с юною землею
Творца
миров благодарит,
Но мыслью, вечно восходящей,
Не в жизни ищет идеал,
И кто души своей любящей
Упорно к ней не приковал!
И человек тогда душою вольной
Равно любил бы весь широкий
мир,
Отечеством бы звал не только землю,
Он звал бы им
и звезды
и планеты!
Весь
мир открыт пред нами, донна Анна;
Моя душа свободна
и ясна.
К чему бы мыслью я ни обратился,
Я до всего достигну. Но оставим
Мы этот разговор. Теперь любовь,
Одна любовь моею будет целью!
Но я другой хотел соорудить,
Светлей
и краше видимого
мира,
Им внешность я хотел облагородить...
Да! Верь, о ангел! Верь! Нам надо верить!
Лишь в вере счастье! Миг единый веры
Есть вечность. Пусть он нашу жизнь поглотит!
Прочь думы! Прочь сомненья хладный червь!
Забудем все! Весь
мир! Себя самих!
В одном восторге
и в одном блаженстве
Смешаем жизнь
и смерть!
Он помнил виденье,
Но требовал снова
Ему примененья
Средь
мира земного,
Пока его очи
Опять не смежались
И мы, среди ночи,
Ему не являлись...
Как вновь во мне кипит
и жизнь
и сила!
Весь
мир теперь я вызвал бы на бой!
Так, отец мой, так!
Мне
мир постыл, я быть хочу монахом;
Моей беспутной, невоздержной жизни
Познал я сквернь,
и алчет беспредельно
Душа молитв, а тело власяницы!
К довершению бедствия глуповцы взялись за ум. По вкоренившемуся исстари крамольническому обычаю, собрались они около колокольни, стали судить да рядить и кончили тем, что выбрали из среды своей ходока — самого древнего в целом городе человека, Евсеича. Долго кланялись
и мир и Евсеич друг другу в ноги: первый просил послужить, второй просил освободить. Наконец мир сказал:
Во мне два человека: один живет в полном смысле этого слова, другой мыслит и судит его; первый, быть может, через час простится с вами
и миром навеки, а второй… второй?..
Впрочем, ради дочери прощалось многое отцу,
и мир у них держался до тех пор, покуда не приехали гостить к генералу родственницы, графиня Болдырева и княжна Юзякина: одна — вдова, другая — старая девка, обе фрейлины прежних времен, обе болтуньи, обе сплетницы, не весьма обворожительные любезностью своей, но, однако же, имевшие значительные связи в Петербурге, и перед которыми генерал немножко даже подличал.
Мой бедный Ленский! за могилой // В пределах вечности глухой // Смутился ли, певец унылый, // Измены вестью роковой, // Или над Летой усыпленный // Поэт, бесчувствием блаженный, // Уж не смущается ничем, //
И мир ему закрыт и нем?.. // Так! равнодушное забвенье // За гробом ожидает нас. // Врагов, друзей, любовниц глас // Вдруг молкнет. Про одно именье // Наследников сердитый хор // Заводит непристойный спор.
Неточные совпадения
Городничий. Ну, а что из того, что вы берете взятки борзыми щенками? Зато вы в бога не веруете; вы в церковь никогда не ходите; а я, по крайней мере, в вере тверд
и каждое воскресенье бываю в церкви. А вы… О, я знаю вас: вы если начнете говорить о сотворении
мира, просто волосы дыбом поднимаются.
И тут настала каторга // Корёжскому крестьянину — // До нитки разорил! // А драл… как сам Шалашников! // Да тот был прост; накинется // Со всей воинской силою, // Подумаешь: убьет! // А деньги сунь, отвалится, // Ни дать ни взять раздувшийся // В собачьем ухе клещ. // У немца — хватка мертвая: // Пока не пустит по
миру, // Не отойдя сосет!
Зеленеет лес, // Зеленеет луг, // Где низиночка — // Там
и зеркало! // Хорошо, светло // В
мире Божием, // Хорошо, легко, // Ясно на́ сердце. // По водам плыву // Белым лебедем, // По степям бегу // Перепелочкой.
— Коли всем
миром велено: // «Бей!» — стало, есть за что! — // Прикрикнул Влас на странников. — // Не ветрогоны тисковцы, // Давно ли там десятого // Пороли?.. Не до шуток им. // Гнусь-человек! — Не бить его, // Так уж кого
и бить? // Не нам одним наказано: // От Тискова по Волге-то // Тут деревень четырнадцать, — // Чай, через все четырнадцать // Прогнали, как сквозь строй! —
Оно
и правда: можно бы! // Морочить полоумного // Нехитрая статья. // Да быть шутом гороховым, // Признаться, не хотелося. //
И так я на веку, // У притолоки стоючи, // Помялся перед барином // Досыта! «Коли
мир // (Сказал я,
миру кланяясь) // Дозволит покуражиться // Уволенному барину // В останные часы, // Молчу
и я — покорствую, // А только что от должности // Увольте вы меня!»