Неточные совпадения
— Только вот княгиня как
же?
Она разозлится, если я Варвару брошу.
— Ну, что ж княгиня! — сказал Рутилов. — Тебе с
ней не котят крестить. Пусть бы
она тебе место сначала дала, — окрутиться успеешь. А то как
же так, зря, ничего не видя!
И вошел Передонов, подчиняясь
ее, словно ворожащим, беззвучным движениям. Но он сейчас
же остановился на песчаной дорожке, где в глаза ему бросились обломки сухих веток, и посмотрел на часы.
— Как хотите, — сказала Вершина и тем
же голосом, без остановки и перехода, заговорила о другом: — Черепнин мне надоедает, — сказала
она и засмеялась.
И те
же слова за
нею повторила Марта, но как-то нерешительно. Передонов недоверчиво посмотрел на Марту и сказал...
Уже он начал верить, что Варвара не прочь за него выйти. Варвара сердилась.
Она считала Володина дураком; да и получал он вчетверо меньше, чем Передонов. Преполовенской
же хотелось женить Передонова на своей сестре, дебелой поповне. Поэтому
она старалась поссорить Передонова с Варварою.
Вдруг в передней послышался шум. Передонов и Варвара испугались: Передонов неподвижно уставил на дверь прищуренные глаза. Варвара подкралась к двери в залу, едва приоткрыла
ее, заглянула, потом так
же тихо, на цыпочках, балансируя руками и растерянно улыбаясь, вернулась к столу. Из передней доносились визгливые крики и шум, словно там боролись. Варвара шептала...
— Барыня милая, Софья Ефимовна, простите вы меня, бабу пьяную. А только, что я вам скажу, послушайте-ка. Вот вы к ним ходите, а знаете, что
она про вашу сестрицу говорит? И кому
же? Мне, пьяной сапожнице! Зачем? Чтобы я всем рассказала, вот зачем!
Варвара встретила Грушину радостно: было до
нее дело. Грушина и Варвара сейчас
же принялись говорить о прислуге и зашептались. Любопытный Володин подсел к ним и слушал. Передонов угрюмо и одиноко сидел за столом и мял руками конец скатерти.
Варвара жаловалась Грушиной на свою Наталью. Грушина указала
ей новую прислугу, Клавдию, и расхвалила
ее. Решили ехать за
нею сейчас
же, на Самородину-речку, где
она жила пока у акцизного чиновника, на-днях получившего перевод в другой город. Варвару остановило только имя.
Она с недоумением спросила...
— Клавдия? А ейкать-то
ее как
же я стану? Клашка, что ли?
Клавдия понравилась. Жена акциозного
ее хвалила.
Ее наняли и велели приходить сегодня
же вечером, так как акцизный уезжал сегодня.
Ей казалось, что он соглашается: он смотрел так
же сумрачно, как всегда, и не спорил.
— Ну, чем
же вам угодить? — спросила
она.
Передонов думал о
ней.
Она — веселая, сдобная. Только уж очень любит хохотать. Засмеет, пожалуй. Страшно. Дарья, хоть и бойкая, а все
же посолиднее и потише. А тоже красивая. Лучше взять
ее. Он опять стукнул в окно.
В зале Передонов присел на корточки перед печкою, свалил книги на железный лист, — и Володин сделал то
же, — и принялся с усилием запихивать книгу за книгою в неширокое отверстие. Володин сидел на корточках рядом с ним, немного позади, и подавал ему книги, сохраняя глубокомысленное и понимающее выражение на своем бараньем лице с выпяченными из важности губами и склоненным от избытка понимания крутым лбом. Варвара заглядывала на них через дверь. Со смехом сказала
она...
И
она думала, что уж теперь непременно Передонов, увидев, как
она полнеет, и получив к тому
же поддельное письмо, женится на
ней.
Теперь, когда Передонов захотел стать инспектором, директоровы неприязненные отношения к нему являлись особенно неприятными. Положим, если княгиня захочет, то
ее протекция превозможет директоровы козни. Но все
же они не безопасны.
— Что ж мне по Марте скучать! — ответил Володин. — Я
ей честь честью сделал предложение, а коли ежели
она не хочет, то что
же мне! Я и другую найду, — разве уж для меня и невест не найдется? Да этого добра везде сколько угодно.
И с этими словами уходил — играть на биллиарде. Оттуда иногда к вечеру приходил домой, а чаще кутил в каком-нибудь грязном притоне с Рутиловым и Володиным. В такие ночи Варвара не могла заснуть. Поэтому
она страдала мигренями. Хорошо еще, если он вернется в час, в два ночи, — тогда
она вздохнет свободно. Если
же он являлся только утром, то Варвара встречала день совсем больная.
— Ну вот, — радостно сказала
она, — наконец-то. А то я уже ждала, ждала, да и жданки потеряла. А только как
же конверт, — если он спросит, что я скажу?
— Ну, что
же она пишет? — спросил Передонов тревожно.
Передонов тотчас
же разочаровал
ее, — показал письмо.
— Вот, я сожгла, на что мне его? — сказала
она. — Что
же, собирать, что ли, конверты, коллекцию составлять? Так ведь денег за конверты не платят. Это только за бутылки в кабаке деньги назад дают.
В лицевых
же на улицу покоях верхнего жилья, там, где принимались гости, все было зытянуто и жестко. Мебель красного дерева словно была увеличена во много раз по образцу игрушечной. Обыкновенным людям на
ней сидеть было неудобно, — сядешь, словно на камень повалишься. А грузный хозяин — ничего, сядет, примнет себе место и сидит с удобством. Навещавший голову почасту архимандрит подгородного монастыря называл эти кресла и диваны душеспасительными, на что голова отвечал...
— Какой
же я нигилист? — говорил Передонов, — даже смешно. У меня есть фуражка с кокардою, а только я
ее не всегда надеваю, — так и он шляпу носит. А что у меня Мицкевич висит, так я его за стихи повесил, а не за то, что он бунтовал. А я и не читал его «Колокола».
Но все
же она иногда делала кушанья по книге.
— Голубчик Варвара Дмитриевна, чего я не узнаю! Я всех в уезде знаю. Как
же, ведь это всем известно, что у них еще мальчик дома живет, таких
же лет, как этот. Отчего
же они не отдали их вместе в гимназию? Говорят, что он летом болен был, так один год отдохнет, а потом опять поступит в гимназию. Но все это вздор, — это-то и есть гимназист. И опять
же известно, что у них была барышня, а они говорят, что
она замуж вышла и на Кавказ уехала. И опять врут, ничего
она не уехала, а живет здесь под видом мальчика.
— Еще бы, писаная красавица, — согласилась Грушина, — это
она только стесняется, а погодите, попривыкнет, разойдется, так
она тут всех в городе закружит. И представьте, какие они хитрые: я, как только узнала об этаких делах, сейчас
же постаралась встретиться с его хозяйкой, — или с
ее хозяйкой, — уж как и сказать-то не знаешь.
— Ну,
она думала, я шучу, смеется. Тогда я посерьезнее сказала: голубушка Ольга Васильевна, говорю, знаете, ведь, говорят, что это — девчонка. Но только
она не верит: пустяки, говорит, какая
же это девчонка, я ведь, говорит, не слепая…
Ольга Васильевна Коковкина, у которой жил гимназист Саша Пыльников, была вдова казначея. Муж оставил
ей пенсию и небольшой дом, в котором
ей было так просторно, что
она могла отделить еще и две-три комнаты для жильцов. Но
она предпочла гимназистов. Повелось так, что к
ней всегда помещали самых скромных мальчиков, которые учились исправно и кончали гимназию. На других
же ученических квартирах значительная часть была таких, которые кочуют из одного учебного заведения в другое, да так и выходят недоучками.
Одно странное обстоятельство смутило его. Откуда-то прибежала маленькая тварь неопределенных очертаний — маленькая, серая, юркая недотыкомка.
Она посмеивалась и дрожала и вертелась вокруг Передонова. Когда
же он протягивал к
ней руку,
она быстро ускользала, убегала за дверь или под шкап, а через минуту появлялась снова, и дрожала, и дразнилась — серая, безликая, юркая.
— Как
же это вы узнали? — спросила
она.
Валерия смеялась тихо, стеклянно-звенящим смехом и завистливо смотрела на сестер:
ей бы хотелось такого
же веселья, но было почему-то невесело:
она думала, что
она — последняя, «поскребыш», а потому слабая и несчастливая.
В воскресенье Людмила уговорила сестер зазвать Коковкину от обедни и задержать подольше.
Ей хотелось застать Сашу одного. Сама
же она в церковь не пошла. Учила сестер...
Сестры смеялись над
ее затеею, но, конечно, согласились. Они очень дружно жили. Да им
же и на руку: займется Людмила мальчишкою, им оставит настоящих женихов. И они сделали, как обещали, зазвали Коковкину от обедни.
И ему приятно было думать, что вот он придет, поцелует Людмилину руку и
она его поцелует в лоб, — и потом, когда он будет уходить, опять такие
же поцелуи.
Саша поцеловал
ей руку и сделал это ловко и с большим удовольствием. Поцеловал уж заодно руки и Дарье с Валериею, — нельзя
же их обойти, — и нашел, что это тоже весьма приятно. Тем более, что они все три поцеловали его в щеку: Дарья звонко, но равнодушно, как доску, Валерия нежно, опустила глаза, — лукавые глазки, — легонько хихикнула и тихонько прикоснулась легкими, радостными губами, — как нежный цвет яблони, благоуханный, упал на щеку, — а Людмила чмокнула радостно, весело и крепко.
Саша иногда скрывал от Коковкиной, что приходила Людмила. Не солжет, только промолчит. Да и как
же солгать, — могла
же сказать и служанка. И молчать-то о Людмилиных посещениях не легко было Саше: Людмилин смех так и реял в ушах. Хотелось поговорить о
ней. А сказать — неловко с чего-то.
Началась возня. Людмила сразу
же увидела, что Саша сильнее. Силою не взять, так
она, хитрая, улучила удобную минуту, подшибла Сашу под ногу, — он упал, да и Людмилу увлек за собою. Впрочем, Людмила ловко извернулась и прижала его к полу. Саша отчаянно кричал...
Юлия Гудаевская, страстная, жестоко-сентиментальная длинная, тонкая, сухая, странно — при несходстве фигур — походила на мужа ухватками: такие
же порывистые движения, такая
же совершенная несоразмерность с движениями других. Одевалась
она пестро и молодо и при быстрых движениях своих постоянно развевалась во все стороны длинными разноцветными лентами, которыми любила украшать в изобилии и свой наряд, и свою прическу.
— Как
же это, Ардальон Борисыч, ты не боишься от него водку пить? Ведь он
ее, может быть, наговорил, — вот он что-то губами разводит.
В воскресенье, когда Передонов и Варвара завтракали, в переднюю кто-то вошел. Варвара, крадучись по привычке, подошла к двери и взглянула в
нее. Так
же тихонько вернувшись к столу,
она прошептала...
Письмоносец вошел в горницу. Он рылся в сумке и притворялся, что ищет письмо. Варвара налила в большую рюмку водки и отрезала кусок пирога. Письмоносец посматривал на
ее действия с вожделением. Меж тем Передонов все думал, на кого похож почтарь. Наконец он вспомнил, — это
же ведь тот рыжий, прыщеватый хлап, что недавно подвел его под такой крупный ремиз.
Громкий разговор разбудил Марту. В беседке стоял Передонов и громко говорил, здороваясь с Вершиной. Марта испуганно озиралась. Сердце у
нее стучало, а глаза еще слипались, и мысли еще путались. Где
же совесть? Или
ее и не было? И не следовало
ей здесь быть?
— Какая
же у вас новость, поделитесь с нами, — сказала Вершина, и Марта тотчас позавидовала
ей, что
она таким большим количеством слов сумела выразить простой вопрос: какая новость?
Когда Марта мечтала о своем хозяйстве, то
ей представлялось, что у
нее будет точь-в точь такой
же дом и сад и огород, как у Вершиной.
И эта жалость к Марте заставляла
ее чувствовать себя доброй и гордиться этим, — и в то
же время боль от погибшей надежды выйти за Мурина жгла
ее сердце желанием дать Марте почувствовать всю силу своего гнева и своей доброты и всю вину Марты.
— Конечно, венчаться вам надо: и доброе дело сделаете да и княгине угодите; княгине приятно будет, что вы женитесь, так что вы и
ей угодите и доброе дело сделаете, вот и хорошо будет, а то так-то что
же, а тут все
же доброе дело сделаете да и княгине приятно.
Передонов чувствовал в природе отражения своей тоски, своего страха под личиною
ее враждебности к нему, — той
же внутренней и недоступной внешним определениям жизни во всей природе, жизни, которая одна только и создает истинные отношения, глубокие и несомненные, между человеком и природою, этой жизни он не чувствовал.