Неточные совпадения
И, что еще удивительнее: об руку
с этим сплошным мучительством шло и
так называемое пошехонское «раздолье», к которому и поныне не без тихой грусти обращают свои взоры старички.
В шести-семи комнатах
такого четырехугольника,
с колеблющимися полами и нештукатуренными стенами, ютилась дворянская семья, иногда очень многочисленная,
с целым штатом дворовых людей, преимущественно девок, и
с наезжавшими от времени до времени гостями.
В сентябре,
с отъездом господ, соседние помещики наезжали в Отраду и за ничтожную мзду садовнику и его подручным запасались там семенами, корнями и прививками.
Таким образом появились в нашем уезде первые георгины, штокрозы и проч., а матушка даже некоторые куртины в нашем саду распланировала на манер отраднинских.
Обилие фруктов и в особенности ягод было
такое, что
с конца июня до половины августа господский дом положительно превращался в фабрику, в которой
с утра до вечера производилась ягодная эксплуатация.
И хоть я узнал ее, уже будучи осьми лет, когда родные мои были
с ней в ссоре (думали, что услуг от нее не потребуется), но она
так тепло меня приласкала и
так приветливо назвала умницей и погладила по головке, что я невольно расчувствовался.
Были у нас и дети, да
так и перемерли ангельские душеньки, и всё не настоящей смертью, а либо
с лавки свалится, либо кипятком себя ошпарит.
А наконец, возвращаюсь я однажды
с родов домой, а меня прислуга встречает: «Ведь Прохор-то Семеныч — это муж-то мой! — уж
с неделю дома не бывал!» Не бывал да не бывал, да
так с тех пор словно в воду и канул.
Между прочим, и по моему поводу, на вопрос матушки, что у нее родится, сын или дочь, он запел петухом и сказал: «Петушок, петушок, востёр ноготок!» А когда его спросили, скоро ли совершатся роды, то он начал черпать ложечкой мед — дело было за чаем, который он пил
с медом, потому что сахар скоромный — и, остановившись на седьмой ложке, молвил: «Вот теперь в самый раз!» «
Так по его и случилось: как раз на седьмой день маменька распросталась», — рассказывала мне впоследствии Ульяна Ивановна.
Последнее представлялось высшим жизненным идеалом,
так как все в доме говорили о генералах, даже об отставных, не только
с почтением, но и
с боязнью.
Очень возможно, что, вследствие
таких бессмысленных гигиенических условий, все мы впоследствии оказались хилыми, болезненными и не особенно устойчивыми в борьбе
с жизненными случайностями.
К чаю полагался крохотный ломоть домашнего белого хлеба; затем завтрака не было,
так что
с осьми часов до двух (время обеда) дети буквально оставались без пищи.
Я еще помню месячину; но
так как этот способ продовольствия считался менее выгодным, то
с течением времени он был в нашем доме окончательно упразднен, и все дворовые были поверстаны в застольную.
Пирог этот
так и назывался «поповским», да и посуда к закуске подавалась особенная, поповская: серые, прыщеватые тарелки, ножи
с сточенными лезвиями, поломанные вилки, стаканы и рюмки зеленого стекла.
То же самое происходило и
с лакомством. Зимой нам давали полакомиться очень редко, но летом ягод и фруктов было
такое изобилие, что и детей ежедневно оделяли ими. Обыкновенно, для вида, всех вообще оделяли поровну, но любимчикам клали особо в потаенное место двойную порцию фруктов и ягод, и, конечно, посвежее, чем постылым. Происходило шушуканье между матушкой и любимчиками, и постылые легко догадывались, что их настигла обида…
Или обращаются к отцу
с вопросом: «А скоро ли вы, братец, имение на приданое молодой хозяюшки купите?»
Так что даже отец, несмотря на свою вялость, по временам гневался и кричал: «Язвы вы, язвы! как у вас язык не отсохнет!» Что же касается матушки, то она, натурально, возненавидела золовок и впоследствии доказала не без жестокости, что память у нее относительно обид не короткая.
— Ты что глаза-то вытаращил? — обращалась иногда матушка к кому-нибудь из детей, — чай, думаешь, скоро отец
с матерью умрут,
так мы, дескать, живо спустим, что они хребтом, да потом, да кровью нажили! Успокойся, мерзавец! Умрем, все вам оставим, ничего в могилу
с собой не унесем!
— Кому-то она Бубново
с деревнями отдаст! вот это
так кус! Намеднись мы ехали мимо: скирдов-то, скирдов-то наставлено! Кучер Алемпий говорит: «Точно Украйна!»
Так что ежели, например, староста докладывал, что хорошо бы
с понедельника рожь жать начать, да день-то тяжелый, то матушка ему неизменно отвечала: «Начинай-ко, начинай! там что будет, а коли, чего доброго,
с понедельника рожь сыпаться начнет,
так кто нам за убытки заплатит?» Только черта боялись; об нем говорили: «Кто его знает, ни то он есть, ни то его нет — а ну, как есть?!» Да о домовом достоверно знали, что он живет на чердаке.
— Сказывают, во ржах солдат беглый притаился, — сообщают друг другу девушки, — намеднись Дашутка,
с села, в лес по грибы ходила,
так он как прыснет из-за ржей да на нее. Хлеб
с ней был, молочка малость — отнял и отпустил.
— И куда
такая пропасть выходит говядины? Покупаешь-покупаешь, а как ни спросишь — все нет да нет… Делать нечего, курицу зарежь… Или лучше вот что: щец
с солониной свари, а курица-то пускай походит… Да за говядиной в Мялово сегодня же пошлите, чтобы пуда два… Ты смотри у меня, старый хрыч. Говядинка-то нынче кусается… четыре рублика (ассигнациями) за пуд… Поберегай, не швыряй зря. Ну, горячее готово; на холодное что?
— Пил-с, — спокойно отвечает он, как будто это
так и быть должно.
Она запирает дверь на ключ, присаживается к большому письменному столу и придвигает денежный ящик, который постоянно стоит на столе, против изголовья барыниной постели,
так, чтоб всегда иметь его в глазах. В денежном ящике, кроме денег, хранится и деловая корреспонденция, которая содержится Анной Павловной в большом порядке. Переписка
с каждой вотчиной завязана в особенную пачку;
такие же особые пачки посвящены переписке
с судами,
с опекунским советом,
с старшими детьми и т. д.
Выше уже было упомянуто, что Анна Павловна, отправляясь в оранжереи для сбора фруктов, почти всегда берет
с собой кого-нибудь из любимчиков.
Так поступает она и теперь.
— В
таком случае можешь отправиться
с мамашей.
По-настоящему, следовало бы ожидать
с его стороны целой бури (
так как четверть часа уже перешло за положенный срок), но при виде массы благоухающих плодов сердце старого барина растворяется.
— Нет, нет, нет, будет
с меня! А ежели и попортится,
так я порченое местечко вырежу… Хорошие-то и на варенье пригодятся.
Анна Павловна и Василий Порфирыч остаются
с глазу на глаз. Он медленно проглатывает малинку за малинкой и приговаривает: «Новая новинка — в первый раз в нынешнем году! раненько поспела!» Потом
так же медленно берется за персик, вырезывает загнивший бок и, разрезав остальное на четыре части, не торопясь, кушает их одну за другой, приговаривая: «Вот хоть и подгнил маленько, а сколько еще хорошего места осталось!»
— А вот Катькина изба, — отзывается Любочка, — я вчера ее из-за садовой решетки видела,
с сенокоса идет: черная, худая. «Что, Катька, спрашиваю: сладко за мужиком жить?» — «Ничего, говорит, буду-таки за вашу маменьку Бога молить. По смерть ласки ее не забуду!»
— Что бы мы без нее были! — продолжает восторгаться балбес, —
так, какие-то Затрапезные! «Сколько у вас душ, господин Затрапезный?» — «Триста шестьдесят-с…» Ах, ты!
— Как сказать, сударыня… как будем кормить… Ежели зря будем скотине корм бросать — мало будет, а ежели
с расчетом,
так достанет. Коровам-то можно и яровой соломки подавывать, благо нынче урожай на овес хорош. Упреждал я вас в ту пору
с пустошами погодить, не все в кортому сдавать…
Так возьми сейчас Антошку, да еще на подмогу ему Михайлу сельского, да сейчас же втроем этого висельника
с нашей березы снимите да и перевесьте за великановскую межу, на ихнюю березу.
Недели
с три каждый день я, не разгибая спины, мучился часа по два сряду, покуда наконец не достиг кой-каких результатов. Перо вертелось уже не
так сильно; рука почти не ерзала по столу; клякс становилось меньше; ряд палок уже не представлял собой расшатавшейся изгороди, а шел довольно ровно. Словом сказать, я уже начал мечтать о копировании палок
с закругленными концами.
Но когда она вспомнила, что при
таком обороте дела ей придется платить за меня в течение девяти лет по шестисот рублей ассигнациями в год, то испугалась. Высчитавши, что платежи эти составят, в общей сложности, круглую сумму в пять тысяч четыреста рублей, она гневно щелкнула счетами и даже
с негодованием отодвинула их от себя.
— Вот тебе книжка, — сказала она мне однажды, кладя на стол «Сто двадцать четыре истории из Ветхого завета», — завтра рябовский поп приедет, я
с ним переговорю. Он
с тобой займется, а ты все-таки и сам просматривай книжки, по которым старшие учились. Может быть, и пригодятся.
Рябовский священник приехал. Довольно долго он совещался
с матушкой, и результатом этого совещания было следующее: три раза в неделю он будет наезжать к нам (Рябово отстояло от нас в шести верстах) и посвящать мне по два часа. Плата за ученье была условлена в
таком размере: деньгами восемь рублей в месяц, да два пуда муки, да в дни уроков обедать за господским столом.
Заплатишь в консистории, что требуется, поедешь к невесте, ан либо она
с изъяном, либо приход
такой, что и старики-то еле-еле около него пропитываются.
К концу года у меня образовалось
такое смешение в голове, что я
с невольным страхом заглядывал в программу, не имея возможности определить, в состоянии ли я выдержать серьезное испытание в другой класс, кроме приготовительного.
Роясь в учебниках, я отыскал «Чтение из четырех евангелистов»; а
так как книга эта была в числе учебных руководств и знакомство
с ней требовалось для экзаменов, то я принялся и за нее наравне
с другими учебниками.
Сереже становится горько. Потребность творить суд и расправу
так широко развилась в обществе, что начинает подтачивать и его существование. Помилуйте! какой же он офицер! и здоровье у него далеко не офицерское, да и совсем он не
так храбр, чтобы лететь навстречу смерти ради стяжания лавров. Нет, надо как-нибудь это дело поправить! И вот он больше и больше избегает собеседований
с мамашей и чаще и чаще совещается
с папашей…
Комната тетенек,
так называемая боковушка, об одно окно, узкая и длинная, как коридор. Даже летом в ней царствует постоянный полумрак. По обеим сторонам окна поставлены киоты
с образами и висящими перед ними лампадами. Несколько поодаль, у стены, стоят две кровати, друг к другу изголовьями; еще поодаль — большая изразцовая печка; за печкой, на пространстве полутора аршин, у самой двери, ютится Аннушка
с своим сундуком, войлоком для спанья и затрапезной, плоской, как блин, и отливающей глянцем подушкой.
Всенощная идет в образной комнате и длится более часа; за всенощной следует молебен
с водосвятием и тремя-четырьмя акафистами, тоже продолжительный,
так что все вместе кончается, когда уже на землю спустились сумерки.
Мы
с жадностью набрасываемся на сласти, и
так как нас пятеро и в совокупности мы обладаем довольно значительною суммою, то в течение пяти минут в наших руках оказывается масса всякой всячины.
Борьба
с золовками началась, разумеется,
с тех пустяков, которыми
так богат низменный домашний быт.
Хозяйство в «Уголке» велось
так же беспорядочно, как и в Малиновце во время их управления, а
с прибытием владелиц элемент безалаберности еще более усилился.
Эти поездки могли бы, в хозяйственном смысле, считаться полезными, потому что хоть в это время можно было бы управиться
с работами, но своеобычные старухи и заочно не угомонялись, беспрерывно требуя присылки подвод
с провизией,
так что, не будучи в собственном смысле слова жестокими, они до
такой степени в короткое время изнурили крестьян, что последние считались самыми бедными в целом уезде.
Словом сказать, устроили дело
так, чтоб и душа покойной, глядючи
с небеси, радовалась, да и перед людьми было не стыдно…
Рассказы эти передавались без малейших прикрас и утаек, во всеуслышание, при детях, и, разумеется, сильно действовали на детское воображение. Я, например, от роду не видавши тетеньки, представлял себе ее чем-то вроде скелета (
такую женщину я на картинке в книжке видел), в серо-пепельном хитоне,
с простертыми вперед руками, концы которых были вооружены острыми когтями вместо пальцев,
с зияющими впадинами вместо глаз и
с вьющимися на голове змеями вместо волос.
А
так как пряжка в сорок
с лишком верст для непривычных лошадей была утомительна, то необходимость заставляла кормить на половине дороги.
И вот однажды — это было летом — матушка собралась в Заболотье и меня взяла
с собой. Это был наш первый (впрочем, и последний) визит к Савельцевым. Я помню, любопытство
так сильно волновало меня, что мне буквально не сиделось на месте. Воображение работало, рисуя заранее уже созданный образ фурии, грозно выступающей нам навстречу. Матушка тоже беспрестанно колебалась и переговаривалась
с горничной Агашей.
— Ах, родные мои! ах, благодетели! вспомнила-таки про старуху, сударушка! — дребезжащим голосом приветствовала она нас, протягивая руки, чтобы обнять матушку, — чай, на полпути в Заболотье… все-таки дешевле, чем на постоялом кормиться… Слышала, сударушка, слышала! Купила ты коко
с соком… Ну, да и молодец же ты! Лёгко ли дело, сама-одна какое дело сварганила! Милости просим в горницы! Спасибо, сударка, что хоть ненароком да вспомнила.