Неточные совпадения
Что касается до усадьбы, в которой я родился и почти безвыездно прожил до десятилетнего возраста (называлась она «Малиновец»), то она, не отличаясь
ни красотой,
ни удобствами, уже представляла некоторые претензии
на то и другое.
Что касается до нас, то мы знакомились с природою случайно и урывками — только во время переездов
на долгих в Москву или из одного имения в другое. Остальное время все кругом нас было темно и безмолвно.
Ни о какой охоте никто и понятия не имел, даже ружья, кажется, в целом доме не было. Раза два-три в год матушка позволяла себе нечто вроде partie de plaisir [пикник (фр.).] и отправлялась всей семьей в лес по грибы или в соседнюю деревню, где был большой пруд, и происходила ловля карасей.
Затем
ни зверей,
ни птиц в живом виде в нашем доме не водилось; вообще ничего сверхштатного,
что потребовало бы лишнего куска
на прокорм.
Так
что ежели, например, староста докладывал,
что хорошо бы с понедельника рожь жать начать, да день-то тяжелый, то матушка ему неизменно отвечала: «Начинай-ко, начинай! там
что будет, а коли,
чего доброго, с понедельника рожь сыпаться начнет, так кто нам за убытки заплатит?» Только черта боялись; об нем говорили: «Кто его знает,
ни то он есть,
ни то его нет — а ну, как есть?!» Да о домовом достоверно знали,
что он живет
на чердаке.
— И куда такая пропасть выходит говядины? Покупаешь-покупаешь, а как
ни спросишь — все нет да нет… Делать нечего, курицу зарежь… Или лучше вот
что: щец с солониной свари, а курица-то пускай походит… Да за говядиной в Мялово сегодня же пошлите, чтобы пуда два… Ты смотри у меня, старый хрыч. Говядинка-то нынче кусается… четыре рублика (ассигнациями) за пуд… Поберегай, не швыряй зря. Ну, горячее готово;
на холодное
что?
— Уж если… уж если она… ну, за самого
что ни на есть нищего ее отдам! С Прошкой связалась,
что ли?
Старик, очевидно, в духе и собирается покалякать о том, о сем, а больше
ни о
чем. Но Анну Павловну так и подмывает уйти. Она не любит празднословия мужа, да ей и некогда. Того гляди, староста придет, надо доклад принять,
на завтра распоряжение сделать. Поэтому она сидит как
на иголках и в ту минуту, как Василий Порфирыч произносит...
Я знаю,
что, в глазах многих, выводы, полученные мною из наблюдений над детьми, покажутся жестокими.
На это я отвечаю,
что ищу не утешительных (во
что бы
ни стало) выводов, а правды. И, во имя этой правды, иду даже далее и утверждаю,
что из всех жребиев, выпавших
на долю живых существ, нет жребия более злосчастного, нежели тот, который достался
на долю детей.
Я знаю,
что страдания и неудачи, описанные в сейчас приведенном примере, настолько малозначительны,
что не могут считаться особенно убедительными. Но ведь дело не в силе страданий, а в том,
что они падают
на голову неожиданно,
что творцом их является слепой случай, не признающий никакой надобности вникать в природу воспитываемого и не встречающий со стороны последнего
ни малейшего противодействия.
— Пускай живут! Отведу им наверху боковушку — там и будут зиму зимовать, — ответила матушка. — Только чур,
ни в какие распоряжения не вмешиваться, а с мая месяца чтоб
на все лето отправлялись в свой «Уголок». Не хочу я их видеть летом — мешают. Прыгают, егозят, в хозяйстве ничего не смыслят. А я хочу, чтоб у нас все в порядке было.
Что мы получали, покуда сестрицы твои хозяйничали? грош медный! А я хочу…
То мазала жеваным хлебом кресты
на стенах и окнах, то выбирала
что ни на есть еле живую половицу и скакала по ней, рискуя провалиться, то ставила среди комнаты аналой и ходила вокруг него с зажженной свечой, воображая себя невестой и посылая воздушные поцелуи Иосифу Прекрасному.
И хозяйство не мило, потому,
что ни продам,
что ни получу, все
на них, каторжных, уходит!
— Вот тебе
на! Прошлое,
что ли, вспомнил! Так я, мой друг, давно уж все забыла. Ведь ты мой муж; чай, в церкви обвенчаны… Был ты виноват передо мною, крепко виноват — это точно; но в последнее время, слава Богу, жили мы мирнехонько…
Ни ты меня,
ни я тебя… Не я ли тебе Овсецово заложить позволила… а? забыл? И вперед так будет. Коли какая случится нужда — прикажу, и будет исполнено. Ну-ка, ну-ка, думай скорее!
Фомушка упал словно снег
на голову. Это была вполне таинственная личность, об которой никто до тех пор не слыхал. Говорили шепотом,
что он тот самый сын, которого барыня прижила еще в девушках, но другие утверждали,
что это барынин любовник. Однако ж, судя по тому,
что она не выказывала
ни малейшей ревности ввиду его подвигов в девичьей, скорее можно было назвать справедливым первое предположение.
Вообще усадьба была заброшена, и все показывало,
что владельцы наезжали туда лишь
на короткое время. Не было
ни прислуги,
ни дворовых людей,
ни птицы,
ни скота. С приездом матушки отворялось крыльцо, комнаты кой-как выметались; а как только она садилась в экипаж, в обратный путь, крыльцо опять
на ее глазах запиралось
на ключ. Случалось даже, в особенности зимой,
что матушка и совсем не заглядывала в дом, а останавливалась в конторе, так как вообще была неприхотлива.
— Вот и это. Полтораста тысяч — шутка ли эко место денег отдать! Положим, однако,
что с деньгами оборот еще можно сделать, а главное, не к рукам мне. Нужно сначала около себя округлить; я в Заболотье-то еще словно
на тычке живу. Куда
ни выйдешь, все
на чужую землю ступишь.
Матушка при этом предсказании бледнела. Она и сама только наружно тешила себя надеждой, а внутренне была убеждена,
что останется
ни при
чем и все дедушкино имение перейдет брату Григорью, так как его руку держит и Настька-краля, и Клюквин, и даже генерал Любягин. Да и сам Гришка постоянно живет в Москве, готовый, как ястреб, во всякое время налететь
на стариково сокровище.
Желала ли она заслужить расположение Григория Павлыча (он один из всей семьи присутствовал
на похоронах и вел себя так «благородно»,
что ни одним словом не упомянул об имуществе покойного) или в самом деле не знала, к кому обратиться; как бы то
ни было, но, схоронивши сожителя, она пришла к «братцу» посоветоваться.
Одним словом, Аннушка, сколько
ни хлопотала, осталась
ни при
чем. Справедливость требует, однако ж, сказать,
что Григорий Павлыч дал ей
на бедность сто рублей, а сына определил в ученье к сапожному мастеру.
Всегда у него была наготове каверза, и он
на практике нередко доказывал,
что ни перед
чем не отступит.
— Мала птичка, да ноготок востер. У меня до француза в Москве целая усадьба
на Полянке была, и дом каменный, и сад, и заведения всякие, ягоды, фрукты, все свое. Только птичьего молока не было. А воротился из Юрьева, смотрю — одни закопченные стены стоят. Так,
ни за нюх табаку спалили. Вот он, пакостник,
что наделал!
— У нас,
на селе, одна женщина есть, тоже все
на тоску жалуется. А в церкви, как только «иже херувимы» или причастный стих запоют, сейчас выкликать начнет.
Что с ней
ни делали: и попа отчитывать призывали, и староста сколько раз стегал — она все свое. И представьте, как начнет выкликать, живот у нее вот как раздует. Гора горой.
Матушка, однако ж, задумывается
на минуту. Брань брата, действительно, не очень ее трогает, но угроз его она боится. Увы! несмотря
на теперешнюю победу, ее
ни на минуту не покидает мысль,
что, как бы она
ни старалась и какое бы расположение
ни выказывал ей отец, все усилия ее окажутся тщетными, все победы мнимыми, и стариково сокровище неминуемо перейдет к непочтительному, но дорогому сыну.
Может быть, дедушку подкупает еще и то,
что Любягин не имеет
ни малейших поползновений
на его сокровище.
Как бы то
ни было, но
на вечере у дяди матушка, с свойственною ей проницательностью, сразу заметила,
что ее Надёха «начинает шалеть». Две кадрили подряд танцевала с Клещевиновым, мазурку тоже отдала ему. Матушка хотела уехать пораньше, но сестрица так решительно этому воспротивилась,
что оставалось только ретироваться.
Нет чтобы в обстоятельного человека влюбиться, — непременно
что ни на есть мерзавца или картежника выберут!
— Ладно, после с тобой справлюсь. Посмотрю,
что от тебя дальше будет, — говорит она и, уходя, обращается к сестрицыной горничной: — Сашка! смотри у меня! ежели ты записочки будешь переносить или другое
что, я тебя… Не посмотрю,
что ты кузнечиха (то есть обучавшаяся в модном магазине
на Кузнецком мосту), — в вологодскую деревню за самого
что ни на есть бедного мужика замуж отдам!
Глаза ее, покрытые старческою влагой, едва выглядывали из-под толстых, как бы опухших век (один глаз даже почти совсем закрылся, так
что на его месте видно было только мигающее веко); большой нос, точно цитадель, господствовал над мясистыми щеками, которых не пробороздила еще
ни одна морщина; подбородок был украшен приличествующим зобом.
Надел
что ни на есть ветхую одежонку, взял в руки посошок и ушел крадучись ночью, чтоб никто не видал.
Аннушка умерла в глубокой старости, в том самом монастыре, в котором, по смерти сестры, поселилась тетенька Марья Порфирьевна.
Ни на какую болезнь она не жаловалась, но, недели за две до смерти, почувствовала,
что ей неможется, легла в кухне
на печь и не вставала.
—
Ни за
что! Даже когда иконостас кончишь, и тогда не пущу! Сгною в Малиновце. Сиди здесь, любуйся
на свою женушку милую!
Даже из прислуги он
ни с кем в разговоры не вступал, хотя ему почти вся дворня была родня. Иногда, проходя мимо кого-нибудь, вдруг остановится, словно вспомнить о чем-то хочет, но не вспомнит, вымолвит: «Здорово, тетка!» — и продолжает путь дальше. Впрочем, это никого не удивляло, потому
что и
на остальной дворне в громадном большинстве лежала та же печать молчания, обусловившая своего рода общий modus vivendi, которому все бессознательно подчинялись.
Как-то совестно было отказать в первой просьбе человеку, который с утра до вечера маялся
на барской службе,
ни одним словом не заявляя,
что служба эта ему надоела или трудна.
С этою целью матушка заранее написала старосте в отцовскую украинскую деревнюшку, чтоб выслал самого
что ни на есть плохого мальчишку-гаденка, лишь бы законные лета имел.
Жених был так мал ростом, до того глядел мальчишкой,
что никак нельзя было дать ему больше пятнадцати лет.
На нем был новенький с иголочки азям серого крестьянского сукна,
на ногах — новые лапти. Атмосфера господских хором до того отуманила его,
что он, как окаменелый, стоял разинув рот у входной двери. Даже Акулина, как
ни свыклась с сюрпризами, которые всегда были наготове у матушки, ахнула, взглянув
на него.
— Эй, послушайся, Матренка! Он ведь тоже человек подневольный; ему и во сне не снилось,
что ты забеременела, а он,
ни дай,
ни вынеси за
что, должен чужой грех
на себя взять. Может, он и сейчас сидит в застольной да плачет!
— Любить тебя буду, — шептала Матренка, присаживаясь к нему, — беречи буду. Ветру
на тебя венуть не дам, всякую твою вину
на себя приму;
что ни прикажешь, все исполню!
Как
ни строга была матушка, но и она, видя, как Сатир, убирая комнаты, вдруг бросит
на пол щетку и начнет Богу молиться, должна была сознаться,
что из этого человека никогда путного лакея не выйдет.
Искры сыплются из глаз Сережки, но он не возражает. Ему даже кажется,
что колотушки до известной степени опохмелили его. Спокойно возвращается он
на верстак и как
ни в
чем не бывало продолжает тыкать иголкой в лоскутки.
Год проходит благополучно.
На другой год наступает срок платить оброк — о Сережке
ни слуху
ни духу. Толкнулся Стрелков к последнему хозяину, у которого он жил, но там сказали,
что Сережка несколько недель тому назад ушел к Троице Богу молиться и с тех пор не возвращался. Искал, искал его Стрелков по Москве,
на извозчиков разорился, но так и не нашел.
В господском доме, за обедом, за чаем, когда бы
ни собрались господа, только и было речи
что о Федоте.
На смерть его смотрели как
на бедствие.
Водил, водил, да так-то отучил,
что под конец и подозрений
ни на кого уж не возникало.
Но, кроме того, так как он
ни о
чем другом серьезно не думал, то, вследствие долговременной практики, в нем образовалась своего рода прозорливость
на этот счет.
Струнников начинает расхаживать взад и вперед по анфиладе комнат. Он заложил руки назад; халат распахнулся и раскрыл нижнее белье. Ходит он и
ни о
чем не думает. Пропоет «Спаси, Господи, люди Твоя», потом «Слава Отцу», потом вспомнит, как протодьякон в Успенском соборе, в Москве, многолетие возглашает, оттопырит губы и старается подражать. По временам заглянет в зеркало, увидит: вылитый мопс! Проходя по зале, посмотрит
на часы и обругает стрелку.
Должность станового тогда была еще внове; но уж с самого начала никто
на этот новый институт упований не возлагал. Такое уж было неуповательное время,
что как, бывало,
ни переименовывают — все проку нет. Были дворянские заседатели — их куроцапами звали; вместо них становых приставов завели — тоже куроцапами зовут. Ничего не поделаешь.
Ни одного съезда у соседей не обходится без Пустотеловых; везде они дорогие гости, несмотря
на то,
что приезжают целой гурьбой.
На красную горку Пустотеловы справляют разом обе свадьбы. Но
ни приемов,
ни выездов по этому случаю не делается, во-первых, потому,
что рабочая пора недалеко, а во-вторых, и главным образом, потому,
что денег мало.
Заварили майорский чай, и, несмотря
на отвычку, все с удовольствием приняли участие в чаепитии. Майор пил пунш за пуншем, так
что Калерии Степановне сделалось даже жалко. Ведь он
ни чаю,
ни рому назад не возьмет — им бы осталось, — и вдруг, пожалуй, всю бутылку за раз выпьет! Хоть бы
на гогель-могель оставил! А Клобутицын продолжал пить и в то же время все больше и больше в упор смотрел
на Машу и про себя рассуждал...
Целый рой противоречивых мыслей толпился в его голове, но толпился в таком беспорядке,
что ни на одной из них он не мог остановиться.
Он вспомнил,
что еще в Москве задумал статью «О прекрасном в искусстве и в жизни», и сел за работу. Первую половину тезиса, гласившую,
что прекрасное присуще искусству, как обязательный элемент, он, с помощью амплификаций объяснил довольно легко, хотя развитие мысли заняло не больше одной страницы. Но вторая половина, касавшаяся влияния прекрасного
на жизнь, не давалась, как клад. Как
ни поворачивал Бурмакин свою задачу, выходил только голый тезис — и ничего больше. Даже амплификации не приходили
на ум.