Неточные совпадения
Последние слова
были заглушены обычным «ура». Этим же смятением воспользовался и полициймейстер, чтобы наскоро сказать свою речь без очереди.
Легко может
быть даже, что, в виду этих мероприятий, наш незабвенный решился, не предупредив никого, сделать
последний шаг, чтобы окончательно укрепить и наставить того, который в нашем интимном обществе продолжал еще слыть под именем «безрассудного молодого человека».
В этот же вечер добрый старик прочитал нам несколько отрывков из вновь написанного им сочинения под названием «Увет молодому администратору», в коих меня особенно поразили следующие истинно вещие слова: «Юный! ежели ты думаешь, что наука сия легка, — разуверься в том! Самонадеянный! ежели ты мечтаешь все совершить с помощью одной необдуманности — оставь сии мечты и склони свое неопытное ухо увету старости и опытности! Перо сие,
быть может, в
последний раз…»
На третий день он лежал в постели и бредил. Организм его, потрясенный предшествовавшими событиями, очевидно не мог вынести
последнего удара. Но и в бреду он продолжал
быть гражданином; он поднимал руки, он к кому-то обращался и молил спасти «нашу общую, бедную…». В редкие минуты, когда воспалительное состояние утихало, он рассуждал об анархии.
Что происходило на этой второй и
последней конференции двух административных светил — осталось тайною. Как ни прикладывали мы с Павлом Трофимычем глаза и уши к замочной скважине, но могли разобрать только одно: что старик увещевал «нового»
быть твердым и не взирать. Сверх того, нам показалось, что «молодой человек» стал на колена у изголовья старца и старец его благословил. На этом моменте нас поймала Анна Ивановна и крепко-таки пожурила за нашу нескромность.
Последние минуты расставания
были особенно тяжелы для нее. По обыкновению, прощание происходило на первой от города станции, куда собрались самые преданные, чтобы проводить в дальнейший путь добрейшего из помпадуров. Закусили,
выпили, поплакали; советник Проходимцев даже до того обмочился слезами, что старый помпадур только махнул рукою и сказал...
Как бы то ни
было, но Надежда Петровна стала удостоверяться, что уважение к ней с каждым днем умаляется. То вдруг, на каком-нибудь благотворительном концерте, угонят ее карету за тридевять земель; то кучера совсем напрасно в части высекут; то Бламанжею скажут в глаза язвительнейшую колкость. Никогда ничего подобного прежде не бывало, и все эти маленькие неприятности тем сильнее язвили ее сердце, что старый помпадур избаловал ее в этом отношении до
последней степени.
В-третьих, помпадурову жену лишили
последнего утешения: запретили
есть печатные пряники.
Тон, которым
были сказаны Собачкиным эти
последние слова, звучал такою грустью, что «стригуны» невольно задумались. Вся обстановка
была какая-то унылая; от камелька разливался во все стороны синеватый трепещущий свет; с улицы доносилось какое-то гуденье: не то ветер порхал властелином по опустелой улице, не то «старичье» хмельными ватагами разъезжалось по домам; частый, мерзлый снежок дребезжал в окна, наполняя комнату словно жужжанием бесчисленного множества комаров…
Дмитрий Павлыч остановился, чтобы перевести дух и в то же время дать возможность почтенным представителям сказать свое слово. Но
последние стояли, выпучивши на него глаза, и тяжко вздыхали. Городской голова понимал, однако ж, что надобно что-нибудь сказать, и даже несколько раз раскрывал рот, но как-то ничего у него, кроме «мы, вашество, все силы-меры», не выходило. Таким образом, Митенька вынужден
был один нести на себе все тяжести предпринятого им словесного подвига.
Этот
последний будет уже помпадур в кубе, но все-таки не более как помпадур, имеющий в виду грядущего вдали помпадура четвертой степени.
То, что происходило перед ним в эту минуту, несомненно происходило в
последний раз, ибо не
было примеров, чтоб помпадур, однажды увядший, вновь расцветал в качестве помпадура.
Да, все, что он теперь
ест, — он
ест в
последний раз, все, что он теперь видит и слышит, — он видит и слышит в
последний раз.
Сегодня, после обеда, онв
последний раз
будет играть в ералаш по три копейки (в будущем эта игра ему уже не по средствам); сегодня в
последний раз полициймейстер молодцом подлетит к нему с рапортом, что по городу все обстоит благополучно, сегодня частные пристава в
последний раз сделают под козырек, когда он поедет с прощальным визитом к архиерею.
Он старается замять всякий разговор, он даже избегает всех взоров… И только,
быть может, через сутки, уже на
последних станциях к Петербургу, он разгуляется настолько, чтоб открыть свое действительное положение и поведать печальную историю своей отставки. Тогда с души его спадет бремя, его тяготившее, и из уст его впервые вырвется ропот. Этот ропот начнет новую эпоху его жизни, он наполнит все его будущее и проведет в его существовании черту, которая резко отделит его прошедшее от настоящего и грядущего.
Однако это
был не сон, и как мы ни ухитрялись отдалить минуту помпадурского отъезда, но, наконец, все-таки
были вынуждены заколоть тельца, чтобы в
последний раз упитать достойного юбиляра.
Прекрасно и умилительно
было это
последнее торжество.
Оставалась, стало
быть, четвертая и
последняя категория «злых», категория людей «политически неблагонадежных». Но едва мы приступили к определению признаков этой категории, как с нами вдруг ни с того ни с сего приключился озноб. Озноб этот еще более усилился, когда мы встретились с прикованными к нам взорами наших консерваторов. Эти взоры дышали злорадством и иронией и сопровождались улыбками самого загадочного свойства…
В
последнее время наш клуб
был ареною таких беспрерывных и раздражительных междоусобий, что мы, носители идеала о начетах не свыше 1 р. 43 к., лишь благодаря благосклонному содействию старого помпадура одерживали в них слабый верх.
Но здравые идеи восторжествовали; Франция подписала унизительный мир, а затем пала и Парижская коммуна. Феденька, который с минуты на минуту ждал взрыва, как-то опешил. Ни земская управа, ни окружной суд даже не шевельнулись. Это до того сконфузило его, что он бродил по улицам и придирался ко всякому встречному, испытывая, обладает ли он надлежащею теплотою чувств. Однако чувства
были у всех не только в исправности, но, по-видимому,
последние события даже поддали им жару…
Любил
петь духовные и светские стихи (
последние всегда старые, сочиненные до «Прощаюсь, ангел мой, с тобою») и терпеть не мог уединения.
Но эта
последняя форма
была даже приятнее двух первых, потому что не признавала никаких границ и, следовательно, легко наполнялась всякого рода содержанием.
Если б им не чужда
была юриспруденция, то они знали бы, что излишнее ограждение собственных личных прав всегда ведет к нарушению прав других, это же
последнее, в свою очередь, влечет за собою если не непременное восстановление нарушенного права, то, по крайней мере, позыв к такому восстановлению.
Столь же часто бывает, что обыватель и готов бы, с своей стороны, сделать всякое удовольствие, но, не зная, в чем это
последнее заключается, попадает впросак, то
есть поздравляет тогда, когда не нужно поздравлять, и наоборот.
«Когда я
был командирован моим всемилостивейшим государем и повелителем во Францию и Испанию для изучения способов делать государственные перевороты, и в Россию — для изучения способов взыскания недоимок, я встретился в этой
последней с особенной корпорацией, которой подобной нет, кажется, в целом мире и которая чрезвычайно меня заинтересовала. Я говорю о помпадурах.
— Позволю себе одно почтительное замечание, monseigneur, — сказал я. — Вы изволили сказать, что я
буду жить у вас в доме, и в то же время предписываете мне фрондировать против вас. Хотя я и понимаю, что это
последнее средство может
быть употреблено с несомненною пользой, в видах направления общественного мнения, но, мне кажется, не лучше ли в таком случае
будет, если я поселюсь не у вас, а на особенной квартире — просто в качестве знатного иностранца, живущего своими доходами?
Как ни нова
была для меня административная теория, выразившаяся в
последнем восклицании моего собеседника, но, признаюсь откровенно, отвага, с которою он выразился о законе, понравилась мне.
Дни проходили за днями; мою комнату продолжали не топить, а он все думал. Я достиг в это время до
последней степени прострации; я никому не жаловался, но глаза мои сами собой плакали.
Будь в моем положении
последняя собака — и та способна
была бы возбудить сожаление… Но он молчал!!