Неточные совпадения
«
Каким образом этот „вредный“ писатель попал сюда?» — вот вопрос, который считался самым натуральным относительно моих сочинений, встреченных где-нибудь в библиотеке или в клубе.
Вот уже сколько лет сряду,
как каникулярное время посвящается преимущественно распространению испугов. Съезжаются, совещаются, пьют «молчаливые» тосты. «Граф Кальноки был с визитом у князя Бисмарка, а через полчаса князь Бисмарк отдал ему визит»; «граф Кальноки приехал в Варцин, куда ожидали также представителя от Италии», — вот что читаешь в газетах. Король Милан тоже ездит, кланяется и пользуется «сердечным» приемом. Даже черногорский князь удосужился и съездил в Вену,
где тоже был «сердечно» принят.
Вот
где нужно искать действительных космополитов: в среде Баттенбергов, Меренбергов и прочих штаб — и обер-офицеров прусской армии, которых обездолил князь Бисмарк. Рыщут по белу свету, теплых местечек подыскивают. Слушайте! ведь он, этот Баттенберг, так и говорит: «Болгария — любезное наше отечество!» — и язык у него не заплелся, выговаривая это слово. Отечество.
Каким родом очутилось оно для него в Болгарии, о которой он и во сне не видал? Вот уж именно: не было ни гроша — и вдруг алтын.
Ныне и платки и урны сданы в архивы,
где они и хранится на полках, в ожидании, что когда-нибудь найдется любитель, который заглянет в них и напишет два-три анекдота о том,
как утирание слез постепенно превращалось в наплевание в глаза.
Сонные домочадцы, разбуженные запахом гари и холодом, вскакивают
как встрепанные и бегут на крыльцо,
где на веревке качается рукомойник.
Но даже и там,
где уже появился новый «батюшка», рядом с ним живут дьячок или пономарь, которым уж никак нельзя существовать иначе,
как существовали их отцы и деды.
Теперь он состоит где-то чиновником особых поручений, а сверх того, имеет выгодные частные занятия. В одной компании директорствует, в другой выбран членом ревизионной комиссии. Пробует и сам сочинять проекты новых предприятий и, быть может, будет иметь успех. Словом сказать, хлопочет и суетится так же,
как и в деревне, но уже около более прибыльных мелочей.
Затем, в среде государственных крестьян, мироедами прозывались «коштаны», то есть — горлопаны, волновавшие мирские сходки и находившиеся на замечании у начальства,
как бунтовщики; в среде мещан под этой же фирмой процветали «кулаки», которые подстерегали у застав крестьян, едущих в город с продуктами, и почти силой уводили их в купеческие дворы,
где их обсчитывали, обмеривали и обвешивали.
И денег не нужно — знай, хребтом шевели: мироед своего не упустит! он, брат, укажет,
где и
как шевелить!
А назавтра опять белый день, с новым повторением тех же подробностей и того же празднословия! И это не надоедает… напротив! Встречаешься с этим днем, точно с старым другом, с которым всегда есть о чем поговорить, или
как с насиженным местом,
где знаешь наверное, куда идти, и
где всякая мелочь говорит о каком-нибудь приятном воспоминании.
Слышал он мельком, что где-то существует калмыцкий капитал, толкнулся и туда, но там встретил почти враждебный отпор ("вам
какое дело?").
Для всякого убежденного и желающего убеждать писателя (а именно только такого я имею в виду) вопрос о том, есть ли у него читатель,
где он и
как к нему относится, есть вопрос далеко не праздный.
Читатель представляет собой тот устой, на котором всецело зиждется деятельность писателя; он — единственный объект, ради которого горит писательская мысль. Убежденность писателя питается исключительно уверенностью в восприимчивости читателей, и там,
где этого условия не существует, литературная деятельность представляет собой не что иное,
как беспредельное поле, поросшее волчецом, на обнаженном пространстве которого бесцельно раздается голос, вопиющий в пустыне.
Всмотритесь,
как он резов и боек,
как быстро несут его ноги туда,
где чувствуется возможность пролить отраву.
В мае Ольга Васильевна начала ходить в поле,
где шла пахота и начался посев ярового. Работа заинтересовала ее; она присматривалась,
как управляющий распоряжался, ходил по пашне, тыкал палкою в вывороченные сохой комья земли, делал работникам выговоры и проч.; ей хотелось и самой что-нибудь узнать, чему-нибудь научиться. На вопросы ее управляющий отвечал
как мог, но при этом лицо его выражало такое недоумение,
как будто он хотел сказать: ты-то
каким образом сюда попала?
Она не проронила ни слова жалобы, но побелела
как полотно. Затем положила письмо в конверт и спрятала его в шкатулку,
где лежали вещи, почему-либо напоминавшие ей сравнительно хорошие минуты жизни. В числе этих минут та, о которой говорилось в этом письме, все-таки была лучшая.
— Вот
какой это господин! — рассказывал он потом, — слова не сказал, вынул бумажник, вытащил за ушко вот эту самую синенькую — "вот тебе, братец, за труд!"
Где у нас таких господ сыщешь!
У меня было подгородное оброчное имение, и так
как в нем не существовало господской усадьбы, то я поневоле поселился на довольно продолжительное время в городе на постоялом дворе,
где и устраивал сделки с крестьянами.
— Известно,
как же возможно сравнить! Раб или вольный! Только, доложу вам, что и воля воле рознь. Теперича я что хочу, то и делаю; хочу — лежу, хочу — хожу, хочу — и так посижу. Даже задавиться, коли захочу, — и то могу. Встанешь этта утром, смотришь в окошко и думаешь! теперь шалишь, Ефим Семенов, рукой меня не достанешь! теперь я сам себе господин. А ну-тко ступай,"сам себе господин", побегай по городу, не найдется ли
где дыра, чтобы заплату поставить, да хоть двугривенничек на еду заполучить!
— Вот оно
как: гербовый лист купить надо, а
где купило-то взял? да кто мне и просьбу-то напишет… вот кабы вы, сударь!
— Мне бы, тетенька, денька три отдохнуть, а потом я и опять… — сказал он. — Что ж такое! в нашем звании почти все так живут. В нашем звании
как? — скажет тебе паскуда:"Я полы мыть нанялась", — дойдет до угла — и след простыл.
Где была,
как и что? — лучше и не допытывайся! Вечером принесет двугривенный — это, дескать, поденщина — и бери. Жениться не следовало — это так; но если уж грех попутал, так ничего не поделаешь; не пойдешь к попу:"Развенчайте, мол, батюшка!"
Вообще ему стало житься легче с тех пор,
как он решился шутить. Жену он с утра прибьет, а потом целый день ее не видит и не интересуется знать,
где она была. Старикам и в ус не дует; сам поест,
как и
где попало, а им денег не дает. Ходил отец к городничему, опять просил сына высечь, но времена уж не те. Городничий — и тот полюбил Гришку.
— У нас, где-нибудь во Владикавказе, непременно свининой отпотчуют или солониной накормят, а здесь даже menus [меню (франц.)] в табльдотах составляется не иначе,
как под наблюдением водяного комитета.