Неточные совпадения
Утвердительно можно сказать,
что упражнения эти обязаны своим происхождением перу различных градоначальников (многие
из них даже подписаны) и имеют
то драгоценное свойство,
что, во-первых, дают совершенно верное понятие о современном положении русской орфографии и, во-вторых, живописуют своих авторов гораздо полнее, доказательнее и образнее, нежели даже рассказы «Летописца».
Сверх
того, издателем руководила и
та мысль,
что фантастичность рассказов нимало не устраняет их административно-воспитательного значения и
что опрометчивая самонадеянность летающего градоначальника может даже и теперь послужить спасительным предостережением для
тех из современных администраторов, которые не желают быть преждевременно уволенными от должности.
Началось с
того,
что Волгу толокном замесили, потом теленка на баню тащили, потом в кошеле кашу варили, потом козла в соложеном тесте [Соложёное тесто — сладковатое тесто
из солода (солод — слад),
то есть
из проросшей ржи (употребляется в пивоварении).] утопили, потом свинью за бобра купили да собаку за волка убили, потом лапти растеряли да по дворам искали: было лаптей шесть, а сыскали семь; потом рака с колокольным звоном встречали, потом щуку с яиц согнали, потом комара за восемь верст ловить ходили, а комар у пошехонца на носу сидел, потом батьку на кобеля променяли, потом блинами острог конопатили, потом блоху на цепь приковали, потом беса в солдаты отдавали, потом небо кольями подпирали, наконец утомились и стали ждать,
что из этого выйдет.
Как взглянули головотяпы на князя, так и обмерли. Сидит, это, перед ними князь да умной-преумной; в ружьецо попаливает да сабелькой помахивает.
Что ни выпалит
из ружьеца,
то сердце насквозь прострелит,
что ни махнет сабелькой,
то голова с плеч долой. А вор-новотор, сделавши такое пакостное дело, стоит брюхо поглаживает да в бороду усмехается.
— И
тех из вас, которым ни до
чего дела нет, я буду миловать; прочих же всех — казнить.
Долго раздумывал он, кому
из двух кандидатов отдать преимущество: орловцу ли — на
том основании,
что «Орел да Кромы — первые воры», — или шуянину — на
том основании,
что он «в Питере бывал, на полу сыпал и тут не упал», но наконец предпочел орловца, потому
что он принадлежал к древнему роду «Проломленных Голов».
1) Клементий, Амадей Мануйлович. Вывезен
из Италии Бироном, герцогом Курляндским, за искусную стряпню макарон; потом, будучи внезапно произведен в надлежащий чин, прислан градоначальником. Прибыв в Глупов, не только не оставил занятия макаронами, но даже многих усильно к
тому принуждал,
чем себя и воспрославил. За измену бит в 1734 году кнутом и, по вырвании ноздрей, сослан в Березов.
Вспомнили только
что выехавшего
из города старого градоначальника и находили,
что хотя он тоже был красавчик и умница, но
что, за всем
тем, новому правителю уже по
тому одному должно быть отдано преимущество,
что он новый.
Эскулап [Эскулап (греч.) — врач.] задумался, пробормотал что-то о каком-то «градоначальническом веществе», якобы источающемся
из градоначальнического тела, но потом, видя сам,
что зарапортовался, от прямого разрешения вопросов уклонился, отзываясь
тем,
что тайна построения градоначальнического организма наукой достаточно еще не обследована.
Выслушав такой уклончивый ответ, помощник градоначальника стал в тупик. Ему предстояло одно
из двух: или немедленно рапортовать о случившемся по начальству и между
тем начать под рукой следствие, или же некоторое время молчать и выжидать,
что будет. Ввиду таких затруднений он избрал средний путь,
то есть приступил к дознанию, и в
то же время всем и каждому наказал хранить по этому предмету глубочайшую тайну, дабы не волновать народ и не поселить в нем несбыточных мечтаний.
Но как ни строго хранили будочники вверенную им тайну, неслыханная весть об упразднении градоначальниковой головы в несколько минут облетела весь город.
Из обывателей многие плакали, потому
что почувствовали себя сиротами и, сверх
того, боялись подпасть под ответственность за
то,
что повиновались такому градоначальнику, у которого на плечах вместо головы была пустая посудина. Напротив, другие хотя тоже плакали, но утверждали,
что за повиновение их ожидает не кара, а похвала.
Так, например, он говорит,
что на первом градоначальнике была надета
та самая голова, которую выбросил
из телеги посланный Винтергальтера и которую капитан-исправник приставил к туловищу неизвестного лейб-кампанца; на втором же градоначальнике была надета прежняя голова, которую наскоро исправил Байбаков, по приказанию помощника городничего, набивши ее, по ошибке, вместо музыки вышедшими
из употребления предписаниями.
Не успели глуповцы опомниться от вчерашних событий, как Палеологова, воспользовавшись
тем,
что помощник градоначальника с своими приспешниками засел в клубе в бостон, [Бостон — карточная игра.] извлекла
из ножон шпагу покойного винного пристава и, напоив, для храбрости, троих солдат
из местной инвалидной команды, вторглась в казначейство.
Утром помощник градоначальника, сажая капусту, видел, как обыватели вновь поздравляли друг друга, лобызались и проливали слезы. Некоторые
из них до
того осмелились,
что даже подходили к нему, хлопали по плечу и в шутку называли свинопасом. Всех этих смельчаков помощник градоначальника, конечно, тогда же записал на бумажку.
Легко было немке справиться с беспутною Клемантинкою, но несравненно труднее было обезоружить польскую интригу,
тем более
что она действовала невидимыми подземными путями. После разгрома Клемантинкинова паны Кшепшицюльский и Пшекшицюльский грустно возвращались по домам и громко сетовали на неспособность русского народа, который даже для подобного случая ни одной талантливой личности не сумел
из себя выработать, как внимание их было развлечено одним, по-видимому, ничтожным происшествием.
Они
тем легче могли успеть в своем намерении,
что в это время своеволие глуповцев дошло до размеров неслыханных. Мало
того что они в один день сбросили с раската и утопили в реке целые десятки излюбленных граждан, но на заставе самовольно остановили ехавшего
из губернии, по казенной подорожной, чиновника.
С полною достоверностью отвечать на этот вопрос, разумеется, нельзя, но если позволительно допустить в столь важном предмете догадки,
то можно предположить одно
из двух: или
что в Двоекурове, при немалом его росте (около трех аршин), предполагался какой-то особенный талант (например, нравиться женщинам), которого он не оправдал, или
что на него было возложено поручение, которого он, сробев, не выполнил.
Дело в
том,
что в это самое время на выезде
из города, в слободе Навозной, цвела красотой посадская жена Алена Осипова.
Базары опустели, продавать было нечего, да и некому, потому
что город обезлюдел. «Кои померли, — говорит летописец, — кои, обеспамятев, разбежались кто куда». А бригадир между
тем все не прекращал своих беззаконий и купил Аленке новый драдедамовый [Драдедамовый — сделанный
из особого тонкого шерстяного драпа (от франц. «drap des dames»).] платок. Сведавши об этом, глуповцы опять встревожились и целой громадой ввалили на бригадиров двор.
К довершению бедствия глуповцы взялись за ум. По вкоренившемуся исстари крамольническому обычаю, собрались они около колокольни, стали судить да рядить и кончили
тем,
что выбрали
из среды своей ходока — самого древнего в целом городе человека, Евсеича. Долго кланялись и мир и Евсеич друг другу в ноги: первый просил послужить, второй просил освободить. Наконец мир сказал...
Человек приходит к собственному жилищу, видит,
что оно насквозь засветилось,
что из всех пазов выпалзывают тоненькие огненные змейки, и начинает сознавать,
что вот это и есть
тот самый конец всего, о котором ему когда-то смутно грезилось и ожидание которого, незаметно для него самого, проходит через всю его жизнь.
Вышел бригадир
из брички и стал спорить,
что даров мало,"да и дары
те не настоящие, а лежалые"и служат к умалению его чести.
К счастию, однако ж, на этот раз опасения оказались неосновательными. Через неделю прибыл
из губернии новый градоначальник и превосходством принятых им административных мер заставил забыть всех старых градоначальников, а в
том числе и Фердыщенку. Это был Василиск Семенович Бородавкин, с которого, собственно, и начинается золотой век Глупова. Страхи рассеялись, урожаи пошли за урожаями, комет не появлялось, а денег развелось такое множество,
что даже куры не клевали их… Потому
что это были ассигнации.
Вот вышла
из мрака одна тень, хлопнула: раз-раз! — и исчезла неведомо куда; смотришь, на место ее выступает уж другая тень и тоже хлопает, как попало, и исчезает…"Раззорю!","Не потерплю!" — слышится со всех сторон, а
что разорю,
чего не потерплю —
того разобрать невозможно.
Рад бы посторониться, прижаться к углу, но ни посторониться, ни прижаться нельзя, потому
что из всякого угла раздается все
то же"раззорю!", которое гонит укрывающегося в другой угол и там, в свою очередь, опять настигает его.
Очевидно,
что когда эти две энергии встречаются,
то из этого всегда происходит нечто весьма любопытное. Нет бунта, но и покорности настоящей нет. Есть что-то среднее,
чему мы видали примеры при крепостном праве. Бывало, попадется барыне таракан в супе, призовет она повара и велит
того таракана съесть. Возьмет повар таракана в рот, видимым образом жует его, а глотать не глотает. Точно так же было и с глуповцами: жевали они довольно, а глотать не глотали.
Не лишения страшили его, не тоска о разлуке с милой супругой печалила, а
то,
что в течение этих десяти лет может быть замечено его отсутствие
из Глупова и притом без особенной для него выгоды.
Из всех этих слов народ понимал только: «известно» и «наконец нашли». И когда грамотеи выкрикивали эти слова,
то народ снимал шапки, вздыхал и крестился. Ясно,
что в этом не только не было бунта, а скорее исполнение предначертаний начальства. Народ, доведенный до вздыхания, — какого еще идеала можно требовать!
Догадка эта подтверждается еще
тем,
что из рассказа летописца вовсе не видно, чтобы во время его градоначальствования производились частые аресты или чтоб кто-нибудь был нещадно бит, без
чего, конечно, невозможно было бы обойтись, если б амурная деятельность его действительно была направлена к ограждению общественной безопасности.
Что из него должен во всяком случае образоваться законодатель, — в этом никто не сомневался; вопрос заключался только в
том, какого сорта выйдет этот законодатель,
то есть напомнит ли он собой глубокомыслие и административную прозорливость Ликурга или просто будет тверд, как Дракон.
Ни разу не пришло ему на мысль: а
что, кабы сим благополучным людям да кровь пустить? напротив
того, наблюдая
из окон дома Распоповой, как обыватели бродят, переваливаясь, по улицам, он даже задавал себе вопрос: не потому ли люди сии и благополучны,
что никакого сорта законы не тревожат их?
Каким образом об этих сношениях было узнано — это известно одному богу; но кажется,
что сам Наполеон разболтал о
том князю Куракину во время одного
из своих petits levе́s. [Интимных утренних приемов (франц.).] И вот в одно прекрасное утро Глупов был изумлен, узнав,
что им управляет не градоначальник, а изменник, и
что из губернии едет особенная комиссия ревизовать его измену.
Прыщ был уже не молод, но сохранился необыкновенно. Плечистый, сложенный кряжем, он всею своею фигурой так, казалось, и говорил: не смотрите на
то,
что у меня седые усы: я могу! я еще очень могу! Он был румян, имел алые и сочные губы, из-за которых виднелся ряд белых зубов; походка у него была деятельная и бодрая, жест быстрый. И все это украшалось блестящими штаб-офицерскими эполетами, которые так и играли на плечах при малейшем его движении.
А поелику навоз производить стало всякому вольно,
то и хлеба уродилось столько,
что, кроме продажи, осталось даже на собственное употребление:"Не
то что в других городах, — с горечью говорит летописец, — где железные дороги [О железных дорогах тогда и помину не было; но это один
из тех безвредных анахронизмов, каких очень много встречается в «Летописи».
Из рассказа его видно,
что глуповцы беспрекословно подчиняются капризам истории и не представляют никаких данных, по которым можно было бы судить о степени их зрелости, в смысле самоуправления;
что, напротив
того, они мечутся
из стороны в сторону, без всякого плана, как бы гонимые безотчетным страхом.
Многие думают,
что ежели человек умеет незаметным образом вытащить платок
из кармана своего соседа,
то этого будто бы уже достаточно, чтобы упрочить за ним репутацию политика или сердцеведца.
Однако ж она согласилась, и они удалились в один
из тех очаровательных приютов, которые со времен Микаладзе устраивались для градоначальников во всех мало-мальски порядочных домах города Глупова.
Что происходило между ними — это для всех осталось тайною; но он вышел
из приюта расстроенный и с заплаканными глазами. Внутреннее слово подействовало так сильно,
что он даже не удостоил танцующих взглядом и прямо отправился домой.
Шелеп, которым он бичевал себя, был бархатный (он и доселе хранится в глуповском архиве); пост же состоял в
том,
что он к прежним кушаньям прибавил рыбу тюрбо, [Палтус (франц. turbot).] которую выписывал
из Парижа на счет обывателей.
Развращение нравов дошло до
того,
что глуповцы посягнули проникнуть в тайну построения миров и открыто рукоплескали учителю каллиграфии, который, выйдя
из пределов своей специальности, проповедовал с кафедры,
что мир не мог быть сотворен в шесть дней.
Вопрос об ухе был забыт и заменился другими вопросами политического и теологического [Теоло́гия (греч.) — богословие.] свойства, так
что когда штаб-офицеру
из учтивости предложили присутствовать при «восхищениях»,
то он наотрез отказался.
Все дома окрашены светло-серою краской, и хотя в натуре одна сторона улицы всегда обращена на север или восток, а другая на юг или запад, но даже и это упущено было
из вида, а предполагалось,
что и солнце и луна все стороны освещают одинаково и в одно и
то же время дня и ночи.
Хотя бесспорно,
что каждый
из сих трех сортов обывателей обязан повиноваться, но нельзя отрицать и
того,
что каждый
из них может употребить при этом свой особенный, ему свойственный манер.
Ибо, ежели градоначальник, выйдя
из своей квартиры, прямо начнет палить,
то он достигнет лишь
того,
что перепалит всех обывателей и, как древний Марий, останется на развалинах один с письмоводителем.
В одной
из приволжских губерний градоначальник был роста трех аршин с вершком, и
что же? — прибыл в
тот город малого роста ревизор, вознегодовал, повел подкопы и достиг
того,
что сего, впрочем, достойного человека предали суду.