Неточные совпадения
Но когда дошли до того, что ободрали на лепешки кору с последней сосны, когда
не стало ни жен, ни дев и нечем было «людской завод» продолжать,
тогда головотяпы первые взялись за ум.
Однако кособрюхие
не сразу испугались, а сначала тоже догадались: высыпали из мешков толокно и стали ловить солнышко мешками. Но изловить
не изловили, и только
тогда, увидев, что правда на стороне головотяпов, принесли повинную.
Но ничего
не вышло. Щука опять на яйца села; блины, которыми острог конопатили, арестанты съели; кошели, в которых кашу варили, сгорели вместе с кашею. А рознь да галденье пошли пуще прежнего: опять стали взаимно друг у друга земли разорять, жен в плен уводить, над девами ругаться. Нет порядку, да и полно. Попробовали снова головами тяпаться, но и тут ничего
не доспели.
Тогда надумали искать себе князя.
Тогда князь, видя, что они и здесь, перед лицом его, своей розни
не покидают, сильно распалился и начал учить их жезлом.
Тогда он
не обратил на этот факт надлежащего внимания и даже счел его игрою воображения, но теперь ясно, что градоначальник, в видах собственного облегчения, по временам снимал с себя голову и вместо нее надевал ермолку, точно так, как соборный протоиерей, находясь в домашнем кругу, снимает с себя камилавку [Камилавка (греч.) — особой формы головной убор, который носят старшие по чину священники.] и надевает колпак.
К удивлению, бригадир
не только
не обиделся этими словами, но, напротив того, еще ничего
не видя, подарил Аленке вяземский пряник и банку помады. Увидев эти дары, Аленка как будто опешила; кричать —
не кричала, а только потихоньку всхлипывала.
Тогда бригадир приказал принести свой новый мундир, надел его и во всей красе показался Аленке. В это же время выбежала в дверь старая бригадирова экономка и начала Аленку усовещивать.
— Мы люди привышные! — говорили одни, — мы претерпеть мо́гим. Ежели нас теперича всех в кучу сложить и с четырех концов запалить — мы и
тогда противного слова
не молвим!
Тогда и Евсеич
не вытерпел.
Казалось, между ними существовали какие-то старые счеты, которых они
не могли забыть и которые каждая сторона формулировала так:"Кабы
не ваше (взаимно)
тогда воровство, гуляли бы мы и о сю пору по матушке-Москве".
Тогда не стало чем косить траву и животы помирали от бескормицы.
Тогда выступили вперед пушкари и стали донимать стрельцов насмешками за то, что
не сумели свою бабу от бригадировых шелепов отстоять.
Наконец, однако, сели обедать, но так как со времени стрельчихи Домашки бригадир стал запивать, то и тут напился до безобразия. Стал говорить неподобные речи и, указывая на"деревянного дела пушечку", угрожал всех своих амфитрионов [Амфитрио́н — гостеприимный хозяин, распорядитель пира.] перепалить.
Тогда за хозяев вступился денщик, Василий Черноступ, который хотя тоже был пьян, но
не гораздо.
Как истинный администратор он различал два сорта сечения: сечение без рассмотрения и сечение с рассмотрением, и гордился тем, что первый в ряду градоначальников ввел сечение с рассмотрением,
тогда как все предшественники секли как попало и часто даже совсем
не тех, кого следовало.
Но он
не без основания думал, что натуральный исход всякой коллизии [Колли́зия — столкновение противоположных сил.] есть все-таки сечение, и это сознание подкрепляло его. В ожидании этого исхода он занимался делами и писал втихомолку устав «о нестеснении градоначальников законами». Первый и единственный параграф этого устава гласил так: «Ежели чувствуешь, что закон полагает тебе препятствие, то, сняв оный со стола, положи под себя. И
тогда все сие, сделавшись невидимым, много тебя в действии облегчит».
Однако ж покуда устав еще утвержден
не был, а следовательно, и от стеснений уклониться было невозможно. Через месяц Бородавкин вновь созвал обывателей и вновь закричал. Но едва успел он произнести два первых слога своего приветствия ("об оных, стыда ради, умалчиваю", — оговаривается летописец), как глуповцы опять рассыпались,
не успев даже встать на колени.
Тогда только Бородавкин решился пустить в ход настоящую цивилизацию.
— Надо было зимой поход объявить! — раскаивался он в сердце своем, —
тогда бы они от меня
не спрятались.
Только
тогда Бородавкин спохватился и понял, что шел слишком быстрыми шагами и совсем
не туда, куда идти следует. Начав собирать дани, он с удивлением и негодованием увидел, что дворы пусты и что если встречались кой-где куры, то и те были тощие от бескормицы. Но, по обыкновению, он обсудил этот факт
не прямо, а с своей собственной оригинальной точки зрения, то есть увидел в нем бунт, произведенный на сей раз уже
не невежеством, а излишеством просвещения.
Но, с другой стороны,
не видим ли мы, что народы самые образованные наипаче [Наипа́че (церковно-славянск.) — наиболее.] почитают себя счастливыми в воскресные и праздничные дни, то есть
тогда, когда начальники мнят себя от писания законов свободными?
Когда мы мним, что счастию нашему нет пределов, что мудрые законы
не про нас писаны, а действию немудрых мы
не подлежим,
тогда являются на помощь законы средние, которых роль в том и заключается, чтоб напоминать живущим, что несть на земле дыхания, для которого
не было бы своевременно написано хотя какого-нибудь закона.
А поелику навоз производить стало всякому вольно, то и хлеба уродилось столько, что, кроме продажи, осталось даже на собственное употребление:"
Не то что в других городах, — с горечью говорит летописец, — где железные дороги [О железных дорогах
тогда и помину
не было; но это один из тех безвредных анахронизмов, каких очень много встречается в «Летописи».
Строился новый город на новом месте, но одновременно с ним выползало на свет что-то иное, чему еще
не было в то время придумано названия и что лишь в позднейшее время сделалось известным под довольно определенным названием"дурных страстей"и"неблагонадежных элементов". Неправильно было бы, впрочем, полагать, что это"иное"появилось
тогда в первый раз; нет, оно уже имело свою историю…
Неточные совпадения
Хлестаков. Да вот
тогда вы дали двести, то есть
не двести, а четыреста, — я
не хочу воспользоваться вашею ошибкою; — так, пожалуй, и теперь столько же, чтобы уже ровно было восемьсот.
Городничий. Жаловаться? А кто тебе помог сплутовать, когда ты строил мост и написал дерева на двадцать тысяч,
тогда как его и на сто рублей
не было? Я помог тебе, козлиная борода! Ты позабыл это? Я, показавши это на тебя, мог бы тебя также спровадить в Сибирь. Что скажешь? а?
Как только имел я удовольствие выйти от вас после того, как вы изволили смутиться полученным письмом, да-с, — так я
тогда же забежал… уж, пожалуйста,
не перебивайте, Петр Иванович!
Хлестаков. Нет, вы этого
не думайте: я
не беру совсем никаких взяток. Вот если бы вы, например, предложили мне взаймы рублей триста — ну,
тогда совсем дело другое: взаймы я могу взять.
Хлестаков. Ну, нет, вы напрасно, однако же… Все зависит от той стороны, с которой кто смотрит на вещь. Если, например, забастуешь
тогда, как нужно гнуть от трех углов… ну,
тогда конечно… Нет,
не говорите, иногда очень заманчиво поиграть.