Неточные совпадения
На другой день, когда я проснулся, его уже не было; станционный писарь сообщил мне, что он уехал еще затемно и все спешил: «Мне, говорит, пора; пора,
брат, и делишки свои поправить». Показывал также ему свой бумажник и говорил, что «тут,
брат,
на всю жизнь; с этим, дружище, широко не разгуляешься!..»
Усладительно видеть его летом, когда он, усадив
на длинные дроги супругу и всех маленьких Порфирьичей и Порфирьевн, которыми щедро наделила его природа, отправляется за город кушать вечерний чай. Перед вами восстает картина Иакова, окруженного маленькими Рувимами, Иосиями, не помышляющими еще о продаже
брата своего Иосифа.
По произведенному под рукой дознанию оказалось, что Подгоняйчиков приходится родным
братом Катерине Дементьевне, по муже Шилохвостовой и что, по всем признакам, он действительно имел какие-то темные посягательства
на сердечное спокойствие княжны Признаки эти были: две банки помады и стклянка духов, купленные Подгоняйчиковым в тот самый период времени, когда сестрица его сделалась наперсницей княжны; гитара и бронзовая цепочка, приобретенная в то же самое время, новые брюки и, наконец, найденные в секретарском столе стихи к ней, писанные рукой Подгоняйчикова и, как должно полагать, им самим сочиненные.
— Ты сказал: становым — хорошо! Следовательно, и действуй таким манером, чтоб быть тебе становым. А если,
брат, будешь становым, возьми меня к себе в письмоводители! Мне,
брат, что мне хлеба кусок да место
на печке! я
брат, спартанец! одно слово, в шкапу три месяца выжил!
— Так вот мы каковы! — говорил Техоцкий, охорашиваясь перед куском зеркала, висевшим
на стене убогой комнаты, которую он занимал в доме провинцияльной секретарши Оболдуевой, — в нас,
брат, княжны влюбляются!.. А ведь она… того! — продолжал он, приглаживая начатки усов, к которым все канцелярские чувствуют вообще некоторую слабость, — бабенка-то она хоть куда! И какие,
брат, у нее ручки… прелесть! так вот тебя и манит, так и подмывает!
Однажды даже, когда подавали Василью Николаичу блюдо жареной индейки, он сказал очень громко лакею: «Э,
брат, да у вас нынче индейка-то, кажется, кормленая!» — и вслед за тем чуть ли не половину ее стащил к себе
на тарелку.
— Так-то вот,
брат, — говорит пожилой и очень смирный с виду мужичок, встретившись
на площади с своим односелянином, — так-то вот, и Матюшу в некруты сдали!
— Помилуйте-с…
на что же-с! Павел Иваныч! Павел Иваныч! побереги,
брат, Марью Матвевну, покуда я в питейный за пивом сбегаю!
— Нашего
брата, странника,
на святой Руси много, — продолжал Пименов, — в иную обитель придешь, так даже сердце не нарадуется, сколь тесно бывает от множества странников и верующих. Теперь вот далеко ли я от дому отшел, а и тут попутчицу себе встретил, а там: что ближе к святому месту подходить станем, то больше народу прибывать будет; со всех, сударь, дорог всё новые странники прибавляются, и придешь уж не один, а во множестве… так, что ли, Пахомовна?
— Архип! а Архип! смотри-кось,
брат, какую машинищу Иван Онуфрич изладил! — кричит Петр Парамоныч, выскочив из кибитки и указывая
на четвероместный тарантас, поворачивающий в глубине двора.
— А что, Демьяныч, видно,
на квас-то скупенек,
брат, стал? — говорит ямщик, откладывая коренную лошадь, — разбогател, знать, так и прижиматься стал!.. Ну-ко, толстобрюхий, полезай к хозявам да скажи, что ямщикам, мол,
на чай надо! — прибавляет он, обращаясь к Петру Парамонычу.
Выгоняют-выгоняют нашего
брата, выгоняют, кажется, так, что и места нигде не найдешь, а смотришь: все-таки место свято пусто не будет; куда!
на одно-то место человек двадцать лезет.
Гирбасов. Да, большую ловкость нужно иметь, чтоб нонче нашему
брату на свете век изжить. В старые годы этой эквилибристики-то и знать не хотели.
Дернов. То-то вот и есть, что наш
брат хам уж от природы таков: сперва над ним глумятся, а потом, как выдет
на ровную-то дорогу, ну и норовит все
на других выместить. Я, говорит, плясал, ну, пляши же теперь ты, а мы, мол, вот посидим, да поглядим, да рюмочку выкушаем, покедова ты там штуки разные выкидывать будешь.
Рыбушкин (почти засыпает). Ну да… дда! и убью! ну что ж, и убью! У меня,
брат Сашка, в желудке жаба, а в сердце рана… и все от него… от этого титулярного советника… так вот и сосет, так и сосет… А ты
на нее не смотри… чаще бей… чтоб помнила, каков муж есть… а мне… из службы меня выгнали… а я, ваше высоко… ваше высокопревосходительство… ишь длинный какой — ей-богу, не виноват… это она все… все Палашка!.. ведьма ты! ч-ч-ч-е-орт! (Засыпает; Дернов уводит его.)
Давно вот, кажется, почту завели, а наш
брат и доселе ее обегает, все норовит
на вольных проехать.
Уйдет, бедняга, и управы никакой
на тебя нет, потому что и градоначальник, и вся подьячая
братия твою руку тянет.
Не оттого чтобы меньше
на этот счет от начальства вольготности для нас было —
на это пожаловаться грех, а так, знать, больше свой же
брат, вот этакой-то проходимец кургузый, норовит тебя
на весь народ обхаять.
" — Самовольный раздел? ну да, это значит, что они там разделились,
брат, что ли, с
братом, или отец с сыном, потому что есть у них
на это свои мужицкие причины, des raisons de moujik.
— Ну,
на нынешний день, Анна Ивановна, супружеские советы отложим в сторону. Вредно ли, не вредно ли, а я, значит, был бы свинья, если б не напился ради приятеля! Полюбуйся,
брат! — продолжал он, указывая
на стол, — пусто! пьем, сударь, воду; в общество воздержания поступил! Эй вы, олухи, вина! Да сказать ключнице, чтоб не лукавила, подала бы все, что есть отменнейшего.
— Вы чего смеетесь, бесенята? Женись,
брат, женись! Если хочешь кататься как сыр в масле и если сознаешь в себе способность быть сыром, так это именно масло — супружеская жизнь! Видишь, каких бесенят выкормили, да
на этом еще не остановимся!..
А если у меня его нет, так не подлец же я в самом деле, чтобы для меня из-за этого уж и места
на свете не было… нет, любезный друг, тут как ни кинь, все клин! тут,
брат, червяк такой есть — вот что!
— Еще бы он не был любезен! он знает, что у меня горло есть… а удивительное это, право, дело! — обратился он ко мне, — посмотришь
на него — ну, человек, да и все тут! И говорить начнет — тоже целые потоки изливает: и складно, и грамматических ошибок нет! Только,
брат, бесцветность какая, пресность, благонамеренность!.. Ну, не могу я! так, знаешь, и подымаются руки, чтоб с лица земли его стереть… А женщинам нравиться может!.. Да я, впрочем, всегда спать ухожу, когда он к нам приезжает.
Тут же отец помер… а впрочем, славное,
брат, житье в деревне! я хоть и смотрю байбаком и к лености с юных лет сердечное влеченье чувствую, однако ведь
на все это законные причины есть…
— Уж так-то,
брат, хорошо, что даже вспомнить грустно! Кипело тогда все это, земля, бывало, под ногами горела! Помнишь ли, например, Катю — ведь что это за прелесть была! а! как цыганские-то песни пела! или вот эту:"Помнишь ли, мой любезный друг"? Ведь душу выплакать можно! уж
на что селедка — статский советник Кобыльников из Петербурга приезжал, а и тот двадцатипятирублевую кинул — камни говорят!
— Нет,
брат, куда нам! А все, знаешь, как-то лучше, как есть протекция, как-то легче
на свете дышится.
Другой вот, немец или француз, над всякою вещью остановится, даже смотреть
на него тошно, точно родить желает, а наш
брат только подошел, глазами вскинул, руками развел:"Этого-то не одолеть, говорит: да с нами крестная сила! да мы только глазом мигнем!"И действительно, как почнет топором рубить — только щепки летят; генияльная, можно сказать, натура! без науки все науки прошел!
Нам дела нет до того, что такое этот человек, который стоит перед нами, мы не хотим знать, какая черная туча тяготеет над его совестью, — мы видим, что перед нами арестант, и этого слова достаточно, чтоб поднять со дна души нашей все ее лучшие инстинкты, всю эту жажду сострадания и любви к ближнему, которая в самом извращенном и безобразном субъекте заставляет нас угадывать
брата и человека со всеми его притязаниями
на жизнь человеческую и ее радости и наслаждения [67].
— Э,
брат, да ты, верно, только
на пакости боек, — отозвался желчный господин, — а дело очень простое.
— То-то буйный! — сказал арестант, медленно привставая
на постели, — вашему
брату, видно, не по шкуре пришелся!
— Нет,
брат, это, — говорит, — уж дело не следственное, чтоб кашу наварить, да потом
на мир сваливать.
А расходу для них не бог знает сколько: только за тепло да за ласку, потому что хлеб у него завсегда свой, и такой, сударь, хлеб, что нашему
брату только
на диво, как они его едят.
Домой
на завод ворочаться — стыдно; в пустыню — изгубят злодеи; в другие места, где тоже наша
братья пустынники душу спасают, — горше прежнего житье будет.
— И то, голова, дешево. Уж пытали и мы сумневаться, что бы тако значило, что вот прежний становой за это же самое дело по пятисот и больше с нас таскал… уж и
на то,
брат, думали, что, може, приказ у него есть, чтобы нас, то есть, не замать…
— Помилуйте-с, по мере силы-возможности стараемся облегчать вашим высокоблагородиям-с, — произнес он скороговоркой, глядя
на меня исподлобья и как-то странно извиваясь передо мною, — наш
брат народ серый, мы и в трубу, и в навоз сходим-с… известно, перчаток не покупаем.
Да скрыть-то нельзя-с! потому что кто его знает? может, он и в другом месте попадется, так и тебя заодно уж оговорит, а наш
брат полицейский тоже свинья не последняя: не размыслит того, что товарища
на поруганье предавать не следует — ломит себе
на бумагу асе, что ни сбрешут ему
на допросе! ну, и не разделаешься с ним, пожалуй, в ту пору…
— А я, сударь, от родителей, в Москве, еще маленька осталась, ну,
братья тоже были, торговлю имели; думали-думали, куда со мной деваться, и решили в скиты свезти. Конечно, они тут свои расчеты держали, чтобы меня как ни
на есть от наследства оттереть, ну, да по крайности хоть душе моей добро сделали — и
на том спасибо!
Выходит, что наш
брат приказный как выйдет из своей конуры, так ему словно дико и тесно везде, ровно не про него и свет стоит. Другому все равно: ветерок шумит, трава ли по полю стелется, птица ли поет, а приказному все это будто в диковину, потому как он, окроме своего присутствия да кабака, ничего
на свете не знает.