Неточные совпадения
Случается,
что его превосходительство не совсем благосклонно смотрит на эти поклонения, находя,
что они вообще не относятся к
делу, но духа времени изменить нельзя: «Помилуйте, ваше превосходительство, это нам не
в тягость, а
в сладость!»
Но я предполагаю,
что вы — лицо служащее и не заживаетесь
в Крутогорске подолгу. Вас посылают по губернии обревизовать, изловить и вообще сделать полезное
дело.
— Аким, Аким Сергеев, — торопливо отвечает голос. Ваше любопытство заинтересовано; вы посылаете разведать,
что происходит у вас
в соседях, и узнаете,
что еще перед вами приехал сюда становой для производства следствия да вот так-то день-деньской и мается.
Да, я люблю тебя, далекий, никем не тронутый край! Мне мил твой простор и простодушие твоих обитателей! И если перо мое нередко коснется таких струн твоего организма, которые издают неприятный и фальшивый звук, то это не от недостатка горячего сочувствия к тебе, а потому собственно,
что эти звуки грустно и болезненно отдаются
в моей душе. Много есть путей служить общему
делу; но смею думать,
что обнаружение зла, лжи и порока также не бесполезно, тем более
что предполагает полное сочувствие к добру и истине.
Лежат
день, лежат другой; у иного и хлеб,
что из дому взял, на исходе, а ты себе сидишь
в избе, будто взаправду занимаешься.
Жил у нас
в уезде купчина, миллионщик, фабрику имел кумачную, большие
дела вел. Ну, хоть
что хочешь, нет нам от него прибыли, да и только! так держит ухо востро,
что на-поди. Разве только иногда чайком попотчует да бутылочку холодненького разопьет с нами — вот и вся корысть. Думали мы, думали, как бы нам этого подлеца купчишку на
дело натравить — не идет, да и все тут, даже зло взяло. А купец видит это, смеяться не смеется, а так, равнодушествует, будто не замечает.
Что же бы вы думали? Едем мы однажды с Иваном Петровичем на следствие: мертвое тело нашли неподалеку от фабрики. Едем мы это мимо фабрики и разговариваем меж себя,
что вот подлец, дескать, ни на какую штуку не лезет. Смотрю я, однако, мой Иван Петрович задумался, и как я
в него веру большую имел, так и думаю: выдумает он что-нибудь, право выдумает. Ну, и выдумал. На другой
день, сидим мы это утром и опохмеляемся.
Слово за словом, купец видит,
что шутки тут плохие, хочь и впрямь пруд спущай, заплатил три тысячи, ну, и
дело покончили. После мы по пруду-то маленько поездили, крючьями
в воде потыкали, и тела, разумеется, никакого не нашли. Только, я вам скажу, на угощенье, когда уж были мы все выпивши, и расскажи Иван Петрович купцу, как все
дело было; верите ли, так обозлилась борода,
что даже закоченел весь!
Приедет, бывало,
в расправу и разложит все эти аппараты: токарный станок, пилы разные, подпилки, сверла, наковальни, ножи такие страшнейшие,
что хоть быка ими резать; как соберет на другой
день баб с ребятами — и пошла вся эта фабрика
в действие: ножи точат, станок гремит, ребята ревут, бабы стонут, хоть святых вон понеси.
Мещанинишку выгнали, да на другой
день не смотря и забрили
в присутствии. А имперьяльчики-то с полу подняли! Уж
что смеху у нас было!
Ну, конечно-с, тут разговаривать нечего: хочь и ругнул его тесть, может и чести коснулся, а деньги все-таки отдал. На другой же
день Иван Петрович, как ни
в чем не бывало. И долго от нас таился, да уж после, за пуншиком, всю историю рассказал, как она была.
—
Что мне, брат,
в твоей жизни, ты говори
дело. Выручать так выручать, а не то выпутывайся сам как знаешь.
Дело было зимнее; мертвое-то тело надо было оттаять; вот и повезли мы его
в что ни на есть большую деревню, ну, и начали, как водится, по домам возить да отсталого собирать.
Уж это, я вам доложу, самое последнее
дело, коли человек белокурый да суров еще: от такого ни
в чем пардону себе не жди.
—
В воде-то знамо
дело,
что в воде; да где ее искать-то
в воде?
Повлекут раба божия
в острог, а на другой
день и идет
в губернию пространное донесение,
что вот так и так, „имея неусыпное попечение о благоустройстве города“ — и пошла писать. И
чего не напишет! И „изуверство“, и „деятельные сношения с единомышленниками“, и „плевелы“, и „жатва“ — все тут есть.
Видят парни,
что дело дрянь выходит: и каменьями-то ему
в окна кидали, и ворота дегтем по ночам обмазывали, и собак цепных отравливали — неймет ничего! Раскаялись. Пришли с повинной, принесли по три беленьких, да не на того напали.
Да и мало ли еще случаев было! Даже покойниками, доложу вам, не брезговал! Пронюхал он раз,
что умерла у нас старуха раскольница и
что сестра ее сбирается похоронить покойницу тут же у себя, под домом.
Что ж он? ни гугу, сударь; дал всю эту церемонию исполнить да на другой
день к ней с обыском. Ну, конечно, откупилась, да штука-то
в том,
что каждый раз, как ему деньги занадобятся, каждый раз он к ней с обыском...
А впрочем, мы, чиновники, этого Фейера не любили. Первое
дело, он нас перед начальством исполнительностью
в сумненье приводил, а второе, у него все это как-то уж больно просто выходило, — так, ломит нахрапом сплеча, да и все.
Что ж и за удовольствие этак-то служить!
Алексей Дмитрич очень хорошо сознавал,
что на месте Желвакова он бы и не так еще упарил лошадей, но порядок службы громко вопиял о мыле и щелоке, и мыло и щелок были употреблены
в дело.
И
в самом
деле,
чего тут «тово», когда уж «грязь так грязь и есть» и «всё от бога».
Дело в том,
что в этот самый
день случилось Дмитрию Борисычу быть именинником, и он вознамерился сотворить для дорогого гостя бал на славу.
— Экой народ безобразный! зовет есть, словно не знает, кого зовет! Рыба да рыба — обрадовался,
что река близко! Ел, кажется, пропасть, а
в животе бурчит, точно три
дня не едал! И изжога эта… Эй, Кшецынский!
— Спят, мол; известно, мол,
что им делать, как не спать! ночью едем —
в карете спим,
днем стоим — на квартере спим.
Алексей Дмитрич. Но
в чем же
дело? Позвольте… я занят; мне надобно ехать…
— Но вот
что в особенности меня поразило, — продолжает его высокородие, — это то,
что эту голову нигде не могут найти! даже Маремьянкин! Vous savez, c'est un coquin pour ces choses-là! [Вы знаете, он ведь мастак
в этих
делах! (франц.)]
Но страсти, должно полагать, не унимались, потому
что когда
дело доходило до «я пла-а-чу, я стрра-а-жду!», то
в голосе его происходила какая-то удивительнейшая штука: словно и ветер воет, и
в то же время сапоги скрипят до истомы.
Живновский
в увлечении, вероятно, позабыл,
что перед ним сидит один из смиренных обитателей Крутогорска. Он быстрыми шагами ходил взад и вперед по комнате, потирая руки, и физиономия его выражала нечто плотоядное, как будто
в самом
деле он готов был живьем пожрать крутогорскую страну.
— Ре-ко-мен-да-цшо! А зачем, смею вас спросить, мне рекомендация? Какая рекомендация? Моя рекомендация вот где! — закричал он, ударя себя по лбу. — Да, здесь она,
в житейской моей опытности! Приеду
в Крутогорск, явлюсь к начальству, объясню,
что мне нужно… ну-с, и
дело в шляпе… А то еще рекомендация!.. Эй, водки и спать! — прибавил он совершенно неожиданно.
Однако сын не сын управительский, а надели рабу божьему на ноги колодки, посадили
в темную, да на другой
день к допросу: «Куда деньги
девал,
что прежде воровал?» Как ни бились, — одних волос отец две головы вытаскал, — однако не признался: стоит как деревянный, слова не молвит. Только когда помянули Парашку — побледнел и затрясся весь, да и говорит отцу...
В этой-то горести застала Парашку благодетельная особа. Видит баба,
дело плохо, хоть ИЗ села вон беги: совсем проходу нет. Однако не потеряла, головы, и не то чтобы кинулась на шею благодетелю, а выдержала характер. Смекнул старик,
что тут силой не возьмешь — и впрямь перетащил мужа
в губернский; город, из духовного звания выключил и поместил
в какое-то присутственное место бумагу изводить.
Стал он и поворовывать; отец жалованье получит — первым
делом в кабак, целовальника с наступающим первым числом поздравить. Воротится домой пьянее вина, повалится на лавку, да так и дрыхнет; а Порфирка между тем подкрадется, все карманы обшарит, да
в чулан,
в тряпочку и схоронит. Парашка потом к мужу пристает: куда деньги
девал? а он только глазами хлопает. Известное
дело — пьяный человек!
что от него узнаешь? либо пропил, либо потерял.
— Жаль-то оно, точно
что жаль-с, Демьян Иваныч, и мне вас жалко-с, да не
в этом дело-с…
Она очень умна и приветлива, а добра так,
что и сказать нельзя, и между тем — странное
дело! —
в городе ее не любят, или, лучше сказать, не то
что не любят, а как-то избегают.
И княжна невольно опускает на грудь свою голову. «И как хорош, как светел божий мир! — продолжает тот же голос. —
Что за живительная сила разлита всюду,
что за звуки,
что за звуки носятся
в воздухе!.. Отчего так вдруг бодро и свежо делается во всем организме, а со
дна души незаметно встают все ее радости, все ее светлые, лучшие побуждения!»
Очевидно,
что такие сафические мысли [20] могут осаждать голову только
в крайних и не терпящих отлагательства «случаях». Княжна плачет, но мало-помалу источник слез иссякает; на сцену выступает вся желчь, накопившаяся на
дне ее тридцатилетнего сердца; ночь проводится без сна, среди волнений, порожденных злобой и отчаяньем… На другой
день зеркало имеет честь докладывать ее сиятельству,
что их личико желто, как выжатый лимон, а глаза покрыты подозрительною влагой…
И
в самом
деле, как бы ни была грязна и жалка эта жизнь, на которую слепому случаю угодно было осудить вас, все же она жизнь, а
в вас самих есть такое нестерпимое желание жить,
что вы с закрытыми глазами бросаетесь
в грязный омут — единственную сферу, где вам представляется возможность истратить как попало избыток жизни, бьющий ключом
в вашем организме.
Кончилось
дело, «ангел вы мой», тем,
что в ссору вступился протоколист, мужчина вершков этак четырнадцати, который тем только и примирил враждующие стороны,
что и ту, и другую губительнейшим образом оттузил во все места.
— Это, брат,
дело надобно вести так, — продолжал он, — чтоб тут сам черт ничего не понял. Это, брат, ты по-приятельски поступил,
что передо мной открылся; я эти
дела вот как знаю! Я, брат, во всех этих штуках искусился! Недаром же я бедствовал, недаром три месяца жил
в шкапу
в уголовной палате: квартиры, брат, не было — вот
что!
— Не имею этой чести, — отвечает Анфиса Петровна, состроивши на лице бесконечно язвительную улыбку, потому
что Анфисе Петровне ужасно обидно,
что мсьё Щедрин, с самого
дня прибытия
в Крутогорск, ни разу не заблагорассудил явиться к ней с почтением.
Он очень счастлив по понедельникам, потому
что устроивает
в этот
день себе копеечную партию, и хотя партнеры его беспощадно ругают, потому
что он
в карты ступить не умеет, но он не обижается.
Сверх того,
в эти
дни он имеет возможность наесться досыта, ибо носятся слухи,
что Марья Ивановна, как отличная хозяйка, держит обыкновенно и его, и всю семью впроголодь.
— Да, я и забыла,
что вы человек осторожный… однако,
в самом
деле, вы не знаете, отчего…
Есть люди, которые думают,
что Палагея Ивановна благотворит по тщеславию, а не по внутреннему побуждению своей совести, и указывают
в особенности на гласность, которая сопровождает ее добрые
дела.
— Это, брат, самое худое
дело, — отвечает второй лакеи, — это все равно значит,
что в доме большого нет. Примерно, я теперь
в доме у буфета состою, а Петров состоит по части комнатного убранства… стало быть, если без понятия жить, он
в мою часть, а я
в его буду входить, и будем мы, выходит, комнаты два раза подметать, а посуду, значит, немытую оставим.
— Так неужто жив сам-деле против кажного их слова уши развесить надобно? Они, ваше высокоблагородие, и невесть
чего тут, воротимшись, рассказывают… У нас вот тутотка всё слава богу, ничего-таки не слыхать, а
в чужих людях так и реки-то, по-ихнему, молочные, и берега-то кисельные…
— Нет, не потому это, Пименыч, — прервал писарь, — а оттого,
что простой человек, окроме как своего невежества, натурального естества ни
в жизнь произойти не
в силах. Ну, скажи ты сам, какие тут, кажется, гласы слышать? известно, трава зябёт, хошь
в поле, хошь
в лесу — везде одно
дело!
Так она после этого три
дня без слов как бы немая пребывала, и
в глазах все то самое сияние, так
что стерпеть даже невозможно!
— Ведь
чего не выдумают! — прервал писарь. — Ну, статочное ли
дело, чтобы волчица человека не задрала! Ведь она, Пименыч, только аппетит свой знает, а разуму
в ней настоящего нет!
Зато Аксинья Ивановна (о! сколь много негодовал на себя Иван Онуфрич за то,
что произвел это дитя еще
в те
дни, когда находился
в «подлом» состоянии, иначе нарек ли бы он ее столь неблагозвучным именем!) представляет из себя тип тонной и образованной девицы.