Неточные совпадения
— Отчего же не удовлетвориться, ваше превосходительство?
ведь им больше для очистки дела ответ нужен: вот они возьмут да целиком нашу бумагу куда-нибудь и пропишут-с,
а то место опять пропишет-с; так оно и пойдет…
Брали мы, правда, что брали — кто богу не грешен, царю не виноват? да
ведь и то сказать, лучше, что ли, денег-то не брать, да и дела не делать? как возьмешь, оно и работать как-то сподручнее, поощрительнее.
А нынче, посмотрю я, всё разговором занимаются, и всё больше насчет этого бескорыстия,
а дела не видно, и мужичок — не слыхать, чтоб поправлялся,
а кряхтит да охает пуще прежнего.
И
ведь как это все просто делалось! не то чтоб истязание или вымогательство какое-нибудь,
а приедешь этак, соберешь сход.
А потом и пойдет у них смятение, вдруг все заговорят и руками замахают, да
ведь с час времени этак-то прохлажаются.
Ну, если да они скажут, что «я, дескать, с такими канальями хлеба есть не хочу!» —
а этому
ведь бывали примеры.
— Да ты попробуй прежде, есть ли сахар, — сказал его высокородие, —
а то намеднись, в Окове, стряпчий у меня целых два стакана без сахару выпил… после уж Кшецынский мне это рассказал… Такой, право, чудак!..
А благонравный! Я, знаешь, не люблю этих вот, что звезды-то с неба хватают; у меня главное, чтоб был человек благонравен и предан… Да ты, братец, не торопись, однако ж,
а не то
ведь язык обожжешь!
И хоть бы доподлинно эта голова была, думал он, тысячный раз проклиная себя,
а то
ведь и происшествия-то никакого не было! Так, сдуру ляпнул, чтоб похвастаться перед начальством деятельностью!
— Господи! Иван Перфильич! и ты-то! голубчик! ну, ты умница! Прохладись же ты хоть раз, как следует образованному человеку! Ну, жарко тебе — выпей воды, иль выдь, что ли, на улицу…
а то водки! Я
ведь не стою за нее, Иван Перфильич! Мне что водка! Христос с ней! Я вам всем завтра утром по два стаканчика поднесу… ей-богу! да хоть теперь-то ты воздержись…
а! ну, была не была! Эй, музыканты!
— Ну,
а что, Федя,
ведь и мы веселиться умеем? — спрашивал Дмитрий Борисыч, изредка забегая к нему.
— Хорош? рожа-то, рожа-то! да вы взгляните, полюбуйтесь! хорош?
А знаете ли, впрочем, что?
ведь я его выдрессировал — истинно вам говорю, выдрессировал! Теперь он у меня все эти, знаете, поговорки и всякую команду — все понимает; стихи даже французские декламирует.
А ну, Проша, потешь-ка господина!
—
А! каков каналья! это
ведь, батюшка, Беранже! Два месяца, сударь, с ним бился, учил — вот и плоды!
А приятный это стихотворец Беранже! Из русских, я вам доложу, подобного ему нет! И все, знаете, насчет этих деликатных обстоятельств… бестия!
—
А не то вот Топорков корнет: «Слышал, говорит, Сеня, англичане миллион тому дают, кто целый год одним сахаром питаться будет?» Что ж, думаю,
ведь канальская будет штука миллиончик получить!
Ведь это выходит не много не мало,
а так себе взял да на пряники миллиончик и получил!
— Вы меня извините, Татьяна Сергеевна, — говорил он ей, — не от любопытства, больше от жажды просвещения-с, от желания усладить душу пером вашим — такое это для меня наслаждение видеть, как ваше сердечко глубоко все эти приятности чувствует…
Ведь я по простоте, Татьяна Сергеевна, я
ведь по-французскому не учился,
а чувствовать, однако, могу-с…
— Да, этак-то, пожалуй, выгоднее… Недалеко
ведь было ему и до станового!..
А не зайдешь ли к нам выпить водочки?
— Знакомят с какими-то лакеями, мужиками, солдатами… Слова нет, что они есть в природе, эти мужики, да от них
ведь пахнет, — ну, и опрыскай его автор чем-нибудь, чтобы, знаете, в гостиную его ввести можно.
А то так со всем, и с запахом, и ломят… это не только неприлично, но даже безнравственно…
mais vous concevez, mon cher, делай же он это так, чтоб читателю приятно было; ну, представь взяточника, и изобрази там… да в конце-то, в конце-то приготовь ему возмездие, чтобы знал читатель, как это не хорошо быть взяточником…
а то так на распутии и бросит —
ведь этак и понять, пожалуй, нельзя, потому что, если возмездия нет, стало быть, и факта самого нет, и все это одна клевета…
— Помилуйте, — говорила мне сама Марья Ивановна, —
ведь она такая exaltée, [экзальтированная (франц.).] пожалуй, еще на шею ему вешаться станет,
а у меня дочери-девицы!
— Чтой-то уж и смерть-то словно забыла меня, касатка! — продолжает старуха, — ровно уж и скончания житию-то не будет…
а тоже хлеб
ведь ем, на печи чужое место залеживаю… знобка я уж ноне стала!
Так
ведь были же тут, сударь, и другие,
а никто, опричь ее, видения не удостоился!
—
Ведь чего не выдумают! — прервал писарь. — Ну, статочное ли дело, чтобы волчица человека не задрала!
Ведь она, Пименыч, только аппетит свой знает,
а разуму в ней настоящего нет!
—
Ведь вот, кажется, пустой напиток чай! — замечает благодушно Иван Онуфрич, —
а не дай нам его китаец, так суматоха порядочная может из этого выйти.
— Это ты, сударь, хорошо делаешь, что папыньку с мамынькой не забываешь… да и хорошо
ведь в деревне-то! Вот мои ребятки тоже стороною-то походят-походят,
а всё в деревню же придут! в городе, бат, хорошо,
а в деревне лучше. Так-то, сударь!
Живновский. Да нет! да вы поймите,
ведь этого нельзя! на меня посмотреть так картина!
А у этого трехаршинного, верно, изъян какой-нибудь был. (Решительным тоном.) Нельзя этого!
Налетов. Ну, полноте, я это так, в порыве чувств… никак не могу совладеть с собою! Коли женщина мне нравится, я весь тут… не обижайтесь, пожалуйста, будемте говорить, как друзья… Мы
ведь друзья?
а?
Разбитной.
А он об вас очень помнит… как же! Часто, знаете, мы сидим en petit comité: [в маленькой компании (франц.).] я, князь, княжна и еще кто-нибудь из преданных… и он всегда вспоминает:
а помнишь ли, говорит, какие мы ананасы ели у Налетова —
ведь это, братец, чудо!
а спаржа, говорит, просто непристойная!.. Препамятливый старикашка!
А кстати, вы знакомы с княжной?
Ты посуди сам:
ведь я у них без малого целый месяц всем как есть продовольствуюсь: и обед, и чай, и ужин — все от них; намеднись вот на жилетку подарили,
а меня угоразди нелегкая ее щами залить; к свадьбе тоже все приготовили и сукна купили — не продавать же.
И
ведь все-то он этак! Там ошибка какая ни на есть выдет: справка неполна, или законов нет приличных — ругают тебя, ругают, — кажется, и жизни не рад;
а он туда же, в отделение из присутствия выдет да тоже начнет тебе надоедать: «Вот, говорит, всё-то вы меня под неприятности подводите». Даже тошно смотреть на него.
А станешь ему, с досады, говорить: что же, мол, вы сами-то, Яков Астафьич, не смотрите? — «Да где уж мне! — говорит, — я, говорит, человек старый, слабый!» Вот и поди с ним!
Вот выбрал я другой день, опять иду к нему. «Иван Никитич, — говорю ему, — имейте сердоболие,
ведь я уж десять лет в помощниках изнываю; сами изволите знать, один столом заправляю; поощрите!»
А он: «Это, говорит, ничего не значит десять лет; и еще десять лет просидишь, и все ничего не значит».
Бобров. Посудите сами, Машенька-с, статочное ли мне дело жениться. Жалованья я получаю всего восемь рублей в месяц…
ведь это, выходит, дело-то наплевать-с, тут не радости,
а больше горести.
Бобров.
А як тому это, Машенька, говорю, что если вы не постоите, так и Дернову и мне хорошо будет.
Ведь он влюбен, именно влюблен-с; не махал бы он этак руками-то, да и Дернову бы позволения не дал. (Ласкается к: ней. Марья Гавриловна задумывается.)
Бобров.
Ведь оно только спервоначала страшно кажется,
а потом и в привычку взойдет… Что ж вы так задумались, Машенька?
Дернов. Что ж мне, Марья Гавриловна, делать, когда папенька просят;
ведь они ваши родители. «Ты, говорит, сегодня пятьдесят целковых получил,
а меня, говорит, от самого, то есть, рожденья жажда измучила, словно жаба у меня там в желудке сидит. Только и уморишь ее, проклятую, как полштофика сквозь пропустишь». Что ж мне делать-то-с?
Ведь я не сам собою, я как есть в своем виде-с.
Ижбурдин.
А как бы вам объяснить, ваше благородие? Называют это и мошенничеством, называют и просто расчетом — как на что кто глядит. Оно конечно, вот как тонешь, хорошо, как бы кто тебе помог,
а как с другого пункта на дело посмотришь, так
ведь не всякому же тонуть приходится. Иной двадцать лет плавает, и все ему благополучно сходит: так ему-то за что ж тут терять? Это
ведь дело не взаимное-с.
Праздношатающийся. Ну,
а как вы полагаете, например, насчет железных дорог?
ведь это, по моему мнению, могло бы значительно подвинуть нашу, торговлю…
И хошь бы со всеми они так-ту — все бы не больно надсадно было,
а то
ведь под носом у тебя деньги отдают, под носом сторонние люди через переднюю проходят…
Да; жалко, поистине жалко положение молодого человека, заброшенного в провинцию! Незаметно, мало-помалу, погружается он в тину мелочей и, увлекаясь легкостью этой жизни, которая не имеет ни вчерашнего, ни завтрашнего дня, сам бессознательно делается молчаливым поборником ее.
А там подкрадется матушка-лень и так крепко сожмет в своих объятиях новобранца, что и очнуться некогда. Посмотришь кругом:
ведь живут же добрые люди, и живут весело — ну, и сам станешь жить весело.
— Чего, чай,"слава всевышнему"! — замечает Иван Гаврилыч, — поди, чай, дня три не едал, почтенный! все на вине да на вине,
а вино-то
ведь хлебом заедать надо.
Дал я ему поуспокоиться — потому что он даже из себя весь вышел — да и говорю потом:"
Ведь вот ты, ваше благородие (я ему и ты говорил, потому что уж больно он смирен был), баешь, что, мол, подлеца подлецом называть,
а это, говорю, и по християнству нельзя, да и начальство пожалуй не позволит.
А того и не догадается, что коли все такую мысль в голове держать будут, —
ведь почем знать! может, и все когда-нибудь образованные будут! — так кому же пеньки-то считать?
Вот-с, и приехали мы на место, и говорю я ему, что
ведь эти дела надо, Михайло Трофимыч, с осторожностью делать; не кричи, ваше благородие,
а ты полегоньку, да с терпеньем.
Ты благодетельствуй нам — слова нет! — да в меру, сударь, в меру,
а не то
ведь нам и тошно, пожалуй, будет…
Ведь как вы себе хотите,
а если б было в ней что-нибудь живое, состоятельное, то не могли бы существовать и производить фурор наши приятные знакомцы: Фейеры, Техоцкие и проч. и проч.
— Слышал, братец, слышал! Только не знал наверное, ты ли:
ведь вас, Щедриных, как собак на белом свете развелось… Ну, теперь, по крайней мере, у меня протекция есть, становой в покое оставит,
а то такой стал озорник, что просто не приведи бог… Намеднись град у нас выпал, так он, братец ты мой, следствие приехал об этом делать, да еще кабы сам приехал, все бы не так обидно,
а то писаришку своего прислал… Нельзя ли, дружище, так как-нибудь устроить, чтобы ему сюда въезду не было?
— Вот видишь, как он добр! он
ведь знает, что ты его не любишь и не хочешь даже занять его,
а между тем все-таки навещает нас!
—
А знаешь ли, почему он приезжает к нам, почему он извиняет мне мое пренебрежение? — сказал Лузгин, обращаясь ко мне, —
ведь он меня за низший организм считает!.. так, дескать, мужик какой-то!
Тут же отец помер…
а впрочем, славное, брат, житье в деревне! я хоть и смотрю байбаком и к лености с юных лет сердечное влеченье чувствую, однако
ведь на все это законные причины есть…
— Уж так-то, брат, хорошо, что даже вспомнить грустно! Кипело тогда все это, земля, бывало, под ногами горела! Помнишь ли, например, Катю —
ведь что это за прелесть была!
а! как цыганские-то песни пела! или вот эту:"Помнишь ли, мой любезный друг"?
Ведь душу выплакать можно! уж на что селедка — статский советник Кобыльников из Петербурга приезжал,
а и тот двадцатипятирублевую кинул — камни говорят!
— Это отчасти правда; но
ведь вопрос в том, для чего же природа не сделала меня Зеноном,
а наградила наклонностями сибарита, для чего она не закалила мое сердце для борьбы с терниями суровой действительности,
а, напротив того, размягчила его и сделала способным откликаться только на доброе и прекрасное? Для чего, одним словом, она сделала меня артистом,
а не тружеником?.. Природа-то
ведь дура, выходит!
— То-то же! я на это имею уж взгляд…
А знаете ли,
ведь вы отличнейший человек… Это я вам говорю без комплиментов… Я поблагодарил.