Неточные совпадения
Намеднись
я с Крестьян Иванычем в Высоково на базар ездил, так он
мне: «Как это вы, русские, лошадей своих так калечите?
говорит, — неужто ж,
говорит,
ты не понимаешь, что лошадь твоя
тебе хлеб дает?» Ну, а нам как этого не понимать?
— Известно, понимаем.
Я вот тоже Крестьяну-то Иванычу и
говорю: «А
тебя, Крестьян Иваныч, по зубам-то, верно, не чищивали?» — «Нет,
говорит, не чищивали». — «Ну, а нас,
говорю, чистили. Только и всего». Эй, вы, колелые!
Станция была тускло освещена. В зале первого класса господствовала еще пустота; за стойкой, при мерцании одинокой свечи, буфетчик дышал в стаканы и перетирал их грязным полотенцем. Даже мой приход не смутил его в этом наивном занятии. Казалось, он
говорил: вот
я в стакан дышу, а коли захочется, так и плюну, а
ты будешь чай из него пить… дуррак!
«Сам
ты,
говорит, передо
мной, Богдан Богданыч, сейчас сознался, что деньги с
меня сполна получил, следственно, и дожидаться
тебе больше здесь нечего».
— Сколько смеху у нас тут было — и не приведи господи! Слушай, что еще дальше будет. Вот только немец сначала будто не понял, да вдруг как рявкнет: «Вор
ты!» —
говорит. А наш ему: «Ладно,
говорит;
ты, немец, обезьяну,
говорят, выдумал, а
я, русский, в одну минуту всю твою выдумку опроверг!»
Ты,
говорит, в разное время двести рублей уж получил, так вот
тебе еще двести рублей — ступай с богом!» — «Как,
говорю, двести!
мне восемьсот приходится».
— «Что ж,
говорит,
я с моим удовольствием!» И начали они вдвоем Скачкова усовещивать: «И что это
ты все шампанское да шампанское —
ты водку пей!
«Нет,
говорит,
ты, голубчик, по всем острогам сидеть будешь, а
мне с
тобой жить после того!
— Ничего; даже похвалил. «
Ты,
говорит, дураком
меня сделал — так
меня и надо. Потому ежели мы дураков учить не будем, так нам самим на полку зубы класть придется».
— Да-с, претерпел-таки. Уж давно думаю
я это самое Монрепо побоку — да никому, вишь, не требуется. Пантелею Егорову предлагал: «Купи,
говорю!
тебе,
говорю, все одно, чью кровь ни сосать!» Так нет, и ему не нужно! «В твоем,
говорит, Монрепо не людям, а лягушкам жить!» Вот, сударь, как нынче бывшие холопы-то с господами со своими поговаривают!
Берут полевой цветок и ждут, пока из чашечки его выползет букашка; в ожидании кричат: «Поп! поп! выпусти собаку!» (Прим. М. Е. Салтыкова-Щедрина)] Подошел
я к одному: «Друг мой! кто
тебя этому научил?» — «Новый учитель»,
говорит.
— Смеется… писатель! Смейтесь, батюшка, смейтесь! И так нам никуда носу показать нельзя! Намеднись выхожу
я в свой палисадник — смотрю, а на клумбах целое стадо Васюткиных гусей пасется. Ну,
я его честь честью: позвал-с, показал-с. «Смотри,
говорю, мерзавец! любуйся! ведь по-настоящему в остроге сгноить за это
тебя мало!» И что ж бы, вы думали, он
мне на это ответил? «От мерзавца слышу-с!» Это Васютка-то так поговаривает! ась? от кого, позвольте узнать, идеи-то эти к ним лопали?
Голубые глаза его слегка потускнели, вследствие старческой слезы, но смотрели по-прежнему благодушно, как будто
говорили: зачем
тебе в душу мою забираться?
я и без того весь тут!
— Я-то сержусь!
Я уж который год и не знаю, что за «сердце» такое на свете есть! На мужичка сердиться! И-и! да от кого же
я и пользу имею, как не от мужичка!
Я вот только
тебе по-христианскому
говорю: не вяжись
ты с мужиком! не твое это дело! Предоставь
мне с мужика получать! уж
я своего не упущу, всё до копейки выберу!
— Посмотри! что ж, и посмотреть не худое дело! Старики
говаривали:"Свой глазок — смотрок!"И
я вот стар-стар, а везде сам посмотрю. Большая у
меня сеть раскинута, и не оглядишь всеё — а все как-то сердце не на месте, как где сам недосмотришь! Так день-деньской и маюсь. А, право, пять тысяч дал бы! и деньги припасены в столе — ровно как
тебя ждал!
— Да ведь на грех мастера нет. Толковал он
мне много, да мудрено что-то.
Я ему
говорю:"Вот рубль — желаю на него пятнадцать копеечек получить". А он
мне:"Зачем твой рубль? Твой рубль только для прилику, а
ты просто задаром еще другой такой рубль получишь!"Ну,
я и поусомнился. Сибирь, думаю. Вот сын у
меня, Николай Осипыч, — тот сразу эту механику понял!
— Не
говори ты этого, сударь, не греши! В семье ли человек или без семьи? Теперича
мне хоть какую угодно принцессу предоставь — разве
я ее на мою Анну Ивановну променяю! Спаси господи! В семью-то придешь — ровно в раю очутишься! Право! Благодать, тишина, всякий при своем месте — истинный рай земной!
На сей раз Осип Иваныч совершенно явно и довольно нагло
говорил мне «
ты».
Напрасно буду
я заверять, что тут даже вопроса не может быть, — моего ответа не захотят понять и даже не выслушают, а будут с настойчивостью, достойною лучшей участи, приставать:"Нет,
ты не отлынивай!
ты говори прямо: нужны ли армии или нет?"И если
я, наконец, от всей души, от всего моего помышления возопию:"Нужны!"и, в подтверждение искренности моих слов, потребую шампанского, чтоб провозгласить тост за процветание армий и флотов, то и тогда удостоюсь только иронической похвалы, вроде:"ну, брат, ловкий
ты парень!"или:"знает кошка, чье мясо съела!"и т. д.
Я помню, смотрит, бывало, папенька в окошко и
говорит:"Вот пьяницу-станового везут". Приедет ли становой к помещику по делам — первое ему приветствие:"Что, пьяница! видно, кур по уезду сбирать ездишь!"Заикнется ли становой насчет починки мостов — ответ:"Кроме
тебя, ездить здесь некому, а для
тебя, пьяницы, и эти мосты — таковские". Словом сказать, кроме «пьяницы» да «куроеда», и слов ему никаких нет!
—
Я тебя об деле спрашиваю, а
ты меня или дразнишь, или
говорить не хочешь!
Помню секретаря, у которого щека была насквозь прогрызена фистулою и весь организм поражен трясением и который, за всем тем, всем своим естеством, казалось,
говорил:"Погоди, ужо
я завяжу
тебе узелочек на память, и будешь
ты всю жизнь его развязывать!"
Смеется, словно вот так и
говорит:"Видишь, какие
я чудеса в решете перед
тобою выкладываю! а
ты все-таки слушай, да на ус себе мотай!
— Эх, Степан Лукьяныч, как это, братец,
ты говоришь:"соврал!"Могу ли
я теперича господина обманывать! Может,
я через это самое кусок хлеба себе получить надеюсь, а
ты говоришь:"соврал!"А
я все одно, что перед богом, то и перед господином! Возьмем теперича хоть это самое Филипцево! Будем
говорить так: что для господина приятнее, пять ли тысяч за него получить или три? Сказывай!
— А
ты слушай-ко, друг, что
я тебе скажу! — благосклонно объяснял он
мне в ответ, —
ты говоришь,
я человек состоятельный, а знаешь ли
ты, как
я капитал-то свой приобрел! все постепенно, друг, все пятачками да гривенничками!
— Вот об этом самом
я и
говорю. Естества,
говорю, держись, потому естество — оно от бога, и предел ему от бога положен. А мечтанию этому — конца-краю ему нет. Дал
ты ему волю однажды — оно ежеминутно
тебе пакость за пакостью представлять будет!
— Да, да, да! то-то вот все мы, бесу смущающу, умствовать дерзновение имеем! И предполагаем, и планы строим — и всё на песце. Думалось вот: должны оставаться рабы, а вдруг воспоследовало благочестивейшего государя повеление: не быть рабам! При чем же, скажи
ты мне, предположения и планы-то наши остались? Истинно
говорю: на песце строим!
— Нет, мой друг, не
говори этого! не в таком
я звании, чтоб это дело втуне оставить! Не Анпетов важен, а тот яд, который он разливает! вот что
я прошу
тебя понять!
— Нельзя сказать, чтоб очень. Намеднись один мужичок при
мне ему
говорит:"
Ты,
говорит, Григорий Александрыч, нече сказать, нынче парень отменный стал, не обидчик, не наругатель, не что; а прежнее-то, по-твоему, как?"–"А прежнее,
говорит, простить надо!"
— Какие тут снохачи… снохачи — это, братец, исключение…
Я не об исключениях
тебе говорю, а вообще…
Заведи свой рубль!" —
говорит негодующий Софрон Матвеич; а Хрисашка ему в ответ:"А зачем
мне заводить, коли
ты для
меня и жену, и рубль припас!"
Ты говоришь:"Поп завидущ; захочу, десять рублей пошлю — он и не такую притчу
мне взбодрит!"Знаю
я это. Но вспомни, что ведь
ты добродетельный, а Хрисашка вор и прелюбодей. Если об
тебе и за десять копеек поп скажет, что
ты ангельского жития ревнитель — он немного солжет, а каково об Хрисашке-то это слышать! Хрисашка, сияющий добродетелями! Хрисашка, аки благопотребный дождь, упояющий ниву, жаждущу, како освежитися! Слыхана ли такая вещь! А разве
ты не слыхал?
— Зачем врать! Намеднись везу
я ее в этом самом тарантасе… Только везу
я, и пришла
мне в голову блажь. Дай, думаю, попробую:"А знаешь ли,
говорю, Меропа Петровна, что
я вам скажу?" — «Сказывай»,
говорит. — "Скажу
я тебе,
говорю, что хоша
я и мужик, а в ином разе против двух генералов выстою!"
Однако ничего, молчит. Только проехали и еще версты с две,
я опять:"Право,
говорю, выстою!" — а сам полегоньку с козел в тарантас… словно как ненароком. И вдруг, братец
ты мой, как свистнет она
меня по рылу кулаком… инда звезды в глаза вступили!
Постой, думаю,
я те уважу!
я те в канаву вывалю!"А знаешь ли,
говорю, Меропа Петровна, что
я тебя могу в канаву сейчас вывалить!"–"Не смеешь", —
говорит.
"Смелости,
говорю, теперь во
мне очень довольно, а
ты мне вот что скажи: чем
я хуже попа?"–
— Стой… да
ты не загадывай вперед… экой
ты, братец, непостоянной! Едем мы, это, городом, а
я тоже парень бывалый, про кутузку-то слыхивал. Подъехали к постоялому,
я ее, значит, за ручку, высаживаю… жду… И вдруг, братец
ты мой, какую перемену слышу!"А что,
говорит, Иван,
я здесь только ночь переночую, а завтра опять к себе в усадьбу — доставил бы
ты меня!"
— Вот
ты давеча уверял, —
говорю я Софрону Матвеичу, — что народ от работы отбился! А это, по-твоему, не работа?
— Теперича кафедра гражданского права… как тут учить! Как
я скажу деточкам, что в гражданском процессе нет безотносительной истины! Ведь деточки — умные! А как же, скажут,
ты давеча
говорил, что собственность есть краеугольный камень всякого благоустроенного общества?!
Стало уж и
мне его жалко;
я, знаете, спроста и
говорю лакею: «Голубчик! попросил бы
ты Петра Петровича к нам!» — «Да они,
говорит, уж с час времени с Марьей Павловной в Москву уехали».
Так что однажды, когда два дурака, из породы умеренных либералов (то есть два такие дурака, о которых даже пословица
говорит: «Два дурака съедутся — инно лошади одуреют»), при
мне вели между собой одушевленный обмен мыслей о том, следует ли или не следует принять за благоприятный признак для судебной реформы то обстоятельство, что тайный советник Проказников не получил к празднику никакой награды, то один из них, видя, что и
я горю нетерпением посодействовать разрешению этого вопроса, просто-напросто сказал
мне: «Mon cher!
ты можешь только запутать, помешать, но не разрешить!» И
я не только не обиделся этим, но простодушно ответил: «Да,
я могу только запутать, а не разрешить!» — и скромно удалился, оставив дураков переливать из пустого в порожнее на всей их воле…
— Тебеньков!
ты! либерал! и
ты это
говоришь! — наконец произнес
я.
— Нет,
ты заметь! — наконец произносит он, опять изменяя «вы» на «
ты», — заметь, как она это сказала:"а вы,
говорит, милый старец, и до сих пор думаете, что Ева из Адамова ребра выскочила?"И из-за чего она
меня огорошила? Из-за того только, что
я осмелился выразиться, что с одной стороны история, а с другой стороны Священное писание… Ah, sapristi! Les gueuses! [А, черт возьми! Негодяйки! (франц.)]
— А эта… маленькая… — продолжал он, не слушая
меня, — эта, в букольках! Заметил
ты, как она подскакивала!"Подчиненность женщины…
я говорю, подчиненность женщины… если, с другой стороны, мужчины… если, как
говорит Милль, вековой деспотизм мужчин…"Au nom de Dieu! [Ради бога! (франц.)]
—
Мне — разорвать с либерализмом!
мне? —
говорил мой друг, покуда мы дегюстировали какой-то необыкновенной красоты лафит, — но разве
ты не понимаешь, что это значило бы разбить вдребезги всю мою жизнь!
Азбука
говорит, например, очень ясно, что все дети имеют равное право на заботы и попечения со стороны родителей, но если бы
я или
ты дали одному сыну рубль, а другому грош, то разве кто-нибудь позволил бы себе сказать, что подобное действие есть прямое отрицание семейственного союза?
То видится ему, что маменька призывает его и
говорит:"Слушай
ты меня, друг мой сердечный, Сенечка! лета мои преклонные, да и здоровье не то, что было прежде…"и в заключение читает ему завещание свое, читает без пропусков (не так, как Митеньке:"там, дескать, известные формальности"), а сплошь, начиная с во имяи кончая «здравым умом и твердою памятью», и по завещанию этому оказывается, что ему, Сенечке, предоставляется сельцо Дятлово с деревнею Околицей и село Нагорное с деревнями, а всего тысяча сорок две души…
Едет Сенечка на перекладной, едет и дремлет. Снится ему, что маменька костенеющими руками благословляет его и
говорит:"Сенечка, друг мой! вижу, вижу, что
я была несправедлива против
тебя, но так как
ты генерал, то оставляю
тебе… мое материнское благословение!"Сенечка вздрагивает, кричит на ямщика:"пошел!"и мчится далее и далее, до следующей станции.
Я сказала сейчас, что женщины любят то, что в порядочном обществе известно под именем causerie. [легкой беседы (франц.)] Наедине с женщиной мужчина еще может, a la rigueur, [в крайнем случае (франц.)] ограничиться вращением зрачков, но в обществе он непременнодолжен уметь
говорить или, точнее, — занимать. Поэтому ему необходимо всегдаиметь под руками приличный сюжет для разговора, чтобы не показаться ничтожным в глазах любимой женщины.
Ты понимаешь, надеюсь, к чему
я веду свою речь?
Целуют
меня беспрестанно — cela devient presque degoutant. [это становится почти невыносимым (франц.)]
Мне говорят «
ты»,
мне, при каждом свидании, суют украдкой в руку записочки, написанные точь-в-точь по образцу и подобию твоих писем (у
меня их, в течение двух месяцев, накопились целые вороха!). Одним словом, есть все материалы для поэмы, нет только самой поэмы.