Неточные совпадения
При освещении общих
вопросов и
вопрос о всеобщей воинской повинности
будет разрешен сознательнее, и
вопрос об устройстве земских больниц получит более рациональное осуществление.
На сцену выдвигаются местные
вопросы: во-первых,
вопрос сенной, причем предсказывается, что сено
будет зимой продаваться в Москве по рублю за пуд; во-вторых,
вопрос дровяной, причем предугадывается, что в непродолжительном времени дрова в Москве повысятся до двадцати рублей за сажень швырка.
Сообразив все это, он
выпивает рюмку за рюмкой, и не только предает забвению
вопрос о небытии, но вас же уму-разуму учит, как вам это бытие продолжить, упрочить и вообще привести в цветущее состояние.
— Осмелюсь повергнуть на усмотрение вашего превосходительства только один почтительнейший
вопрос, — начал я, — если найден «устав» общества, то, может
быть, имеется в виду и список членов его?
Напрасно
буду я заверять, что тут даже
вопроса не может
быть, — моего ответа не захотят понять и даже не выслушают, а
будут с настойчивостью, достойною лучшей участи, приставать:"Нет, ты не отлынивай! ты говори прямо: нужны ли армии или нет?"И если я, наконец, от всей души, от всего моего помышления возопию:"Нужны!"и, в подтверждение искренности моих слов, потребую шампанского, чтоб провозгласить тост за процветание армий и флотов, то и тогда удостоюсь только иронической похвалы, вроде:"ну, брат, ловкий ты парень!"или:"знает кошка, чье мясо съела!"и т. д.
И вот, наскучив
быть столько времени под гнетом одного и того же
вопроса, я сел в одно прекрасное утро в вагон и помчался в Т***, никак не предполагая, что «конец»
есть нечто сложное, требующее осмотров, покупщиков, разговоров, запрашиваний, хлопаний по рукам и т. п.
Посторонний человек редко проникает глубоко, еще реже задается
вопросом, каким образом из ничего полагается основание миллиона и на что может
быть способен человек, который создал себе как бы ремесло из выжимания пятаков и гривенников.
Другое дело, если б он рассказал самую подноготную выжимательного процесса; но ведь и то сказать: еще
вопрос, понимал ли он сам, что тут существует какая-то подноготная и что она может
быть подвергаема нравственной оценке.
— Вы, кажется, писатель? — спросил дипломат, сопровождая этот
вопрос каким-то невыразимо загадочным взглядом, в котором в одинаковой степени смешались и брезгливость, и смутное опасение
быть угаданным, и желание подольститься, показать, что и мы, дескать, не чужды…
А между тем грозный час не медлил, и в конце 1857 года уже сделан
был первый шаг к разрешению крестьянского
вопроса.
Генерал попробовал не расчесться с Антоном, но расчелся; затем он попробовал потребовать от него отчета по лесной операции; но так как Антон действовал без доверенности, в качестве простого рабочего, то и в требовании отчета получен
был отказ. В довершение всего, девица Евпраксея сбежала, и на
вопрос"куда?"генералу
было ответствовано, что к Антону Валерьянычу, у которого она живет"вроде как в наложницах".
Вопрос:
Есть ли необходимость, при управлении известною частью, знать составные части ее механизма и действие сих последних?
Поэтому я ставлю
вопрос гораздо проще; я спрашиваю себя:"Может ли поручаемый мне процесс
быть выигран или нет — и только".
Если б не
было полной свободы воззрений на гражданскую истину, не существовало бы целой громады сочинений по каждому
вопросу гражданского права, не
было бы, наконец, и самого процесса.
— Позвольте, — сказал он, — не лучше ли возвратиться к первоначальному предмету нашего разговора. Признаться, я больше насчет деточек-с. Я воспитатель-с.
Есть у нас в заведении кафедра гражданского права, ну и, разумеется, тут на первом месте
вопрос о собственности. Но ежели возможен изложенный вами взгляд на юридическую истину, если он, как вы говорите, даже обязателен в юридической практике… что же такое после этого собственность?
Я возвращался с вечера, на котором
был свидетелем споров о так называемом женском
вопросе.
Так что однажды, когда два дурака, из породы умеренных либералов (то
есть два такие дурака, о которых даже пословица говорит: «Два дурака съедутся — инно лошади одуреют»), при мне вели между собой одушевленный обмен мыслей о том, следует ли или не следует принять за благоприятный признак для судебной реформы то обстоятельство, что тайный советник Проказников не получил к празднику никакой награды, то один из них, видя, что и я горю нетерпением посодействовать разрешению этого
вопроса, просто-напросто сказал мне: «Mon cher! ты можешь только запутать, помешать, но не разрешить!» И я не только не обиделся этим, но простодушно ответил: «Да, я могу только запутать, а не разрешить!» — и скромно удалился, оставив дураков переливать из пустого в порожнее на всей их воле…
Я знаю, что в коридоры никто собственною охотой не заходит; я знаю, что
есть коридоры обязательные, которые самою судьбою устроиваются в виду известных
вопросов; но положение человека, поставленного в необходимость блуждать и колебаться между страхом гибели и надеждой на чудесное падение стен, от этого отнюдь не делается более ясным.
Как ни повертывайте эти
вопросы, с какими иезуитскими приемами ни подходите к ним, а ответ все-таки
будет один: нет, ни вреда, ни опасности не предвидится никаких… За что же это жестокое осуждение на бессрочное блуждание в коридоре, которое, представляя собою факт беспричинной нетерпимости, служит, кроме того, источником «шума» и"резкостей"?
Она и дома и на улице
будет декламировать: «Кто похитит или с злым умыслом повредит или истребит…» и ежели вы прервете ее
вопросом: как здоровье мамаши? — то она наскоро ответит (словно от мухи отмахнется): «благодарю вас», и затем опять задекламирует: «Если вследствие составления кем-либо подложного указа, постановления, определения, предписания или иной бумаги» и т. д.
— Прекрасно-с. Сядемте и будемте обсуждать предмет ваших желаний со всех сторон. Но прежде всего прошу вас: будемте обсуждать именно тот
вопрос, по поводу которого вы удостоили меня посещением. Остережемся от набегов в область других
вопросов, ибо наше время — не время широких задач.
Будем скромны, mesdames! He станем расплываться! Итак, вы говорите, что вам угодно посещать университетские курсы?
Вы скажете, может
быть, что кроме этого
есть еще много других, не менее важных
вопросов, — я знаю это, милостивые государыни!
— Стало
быть, ты просто-напросто не признаешь женского
вопроса?
Еще во времена Троянской войны женский
вопрос был уже решен, но решен так ловко, что это затрогивало только одного Менелая.
Я, еще
будучи в училище, изучил этот
вопрос a fond.
Признаюсь, в эту минуту я готов
был разорвать эту женщину на части! Вместо того чтобы честно ответить на
вопросы, она отделывается какими-то общими фразами! Однако я сдержался.
Меня вдруг точно озарило. Я вспомнил дурацкий
вопрос Лиходеевой:
есть ли у меня шуба? Я бросился к Федьке — и что же узнал! что этот негодяй в каком-то кабаке хвастался, что я не только в связи с Лиходеевой, но что она подарила мне шубу!.. Какой вздор!!
Я совершенно потерял Машу из вида и только мельком слышал, что надежды Порфирьева осуществились и что «молодые» поселились в губернском городе Т. Я даже совершенно забыл о существовании Березников и никогда не задавался
вопросом, страдает ли Маша боязнью вечности, как в
былые времена.
Вопрос этот относился к молодой особе, которая вошла вслед за детьми и тоже подошла к Машенькиной ручке. Особа
была крайне невзрачная, с широким, плоским лицом и притом кривая на один глаз.
И угрюмое молчание, и отрывистые ответы, которые он давал на мои
вопросы, — все явно показывало, что он тяготится присутствием в моем доме и что,
будь он свободен, порог моей квартиры никогда не увидел бы ноги его.
— Стало
быть, по-вашему, мы в доме терпимости живем? — попробуешь тоже ответить
вопросом на
вопрос.
— И прекрасно, что ты не препятствуешь; мы примем это к сведению. Но
вопрос не в этом одном. Ему необходимо существовать в течение пяти лет академического курса, и ежели он, ради насущного труда, должен
будет уделять добрую часть времени постороннему труду, то это несомненно повредит его учебным занятиям… ты понимаешь меня?
Достаточно
было возобновления этой остроты, чтобы все засмеялись, и разговор наш прекратился. Машенька вздохнула свободно и, чтобы дать другое направление мыслям, обратилась к черненькому Головлеву с
вопросом...
— Послушайте! Коронату уж семнадцать лет, и он сам может понимать свои склонности.
Вопрос о будущем, право, ближе касается его лично, нежели даже самых близких его родственников. Все удачи и неудачи, которые ждут его впереди, — все это его, его собственное. Он сам вызвал их, и сам же
будет их выносить. Кажется, это понятно?
— Я должен сказать вам, что Коронат ни в каком случае намерения своего не изменит. Это я знаю верно. Поэтому весь
вопрос в том,
будет ли он получать из дома помощь или не
будет?
— К
вопросу, господа! — сказал я, —
Вопрос заключается в следующем: вследствие неудач, испытанных Францией во время последней войны, Бисмарк отнял у последней Эльзас и Лотарингию и присоединил их к Германии. Имеет ли он право требовать, чтобы жители присоединенных провинций считали Германию своим отечеством и любили это новое отечество точно так, как бы оно
было для них старым отечеством?
Это
был крик моего сердца, мучительный крик, не встретивший, впрочем, отзыва. И я, и Плешивцев — мы оба умолкли, как бы подавленные одним и тем же
вопросом:"Но Чебоксары?!!"Только Тебеньков по-прежнему смотрел на нас ясными, колючими глазами и втихомолку посмеивался. Наконец он заговорил.
— Позволь на этот раз несколько видоизменить формулу моего положения и ответить на твой
вопрос так: я не знаю, должныли сербы и болгары любить Турецкую империю, но я знаю, что Турецкая империя имеет правозаставить болгар и сербов любить себя. И она делает это, то
есть заставляетнастолько, насколько позволяет ей собственная состоятельность.
Тем не менее ежели вы спросите, например, княжну Оболдуй-Тараканову, на какую монету купец даст больше яблок — на гривенник или на целковый, то,
быть может, найдутся светлые минуты, когда она и ответит на этот
вопрос.
Быть может, некоторым и приходил в голову
вопрос:"А в каком положении
будут подати и повинности?" — но
вопрос этот уже по тому одному остался без последствий, что некому
было ответить на него.
Словом сказать, все те скандалы, которыми так обильно
было существование недавно канувшего в вечность Национального собрания и которые так ясно доказали, что политическая арена слишком легко превращается в арену для разрешения
вопроса: при, ком или при чем выгоднее? — благоразумно при этом умалчивая: для кого?
Это
была скорбная пора; это
была пора, когда моему встревоженному уму впервые предстал
вопрос: что же, наконец, такое этот патриотизм, которым всякий так охотно заслоняет себя, который я сам с колыбели считал для себя обязательным и с которым, в столь решительную для отечества минуту, самый последний из прохвостов обращался самым наглым и бесцеремонным образом?
Теперь, с помощью Бисмарков, Наполеонов и других поборников отечестволюбия, я несколько уяснил себе этот
вопрос, но тогда я еще
был на этот счет новичок.
Но он предупредил мой
вопрос. В руках его
была паспортная книжка, на которую он смотрел с каким-то недоумением, словно ему казалось странным, что последний листок, заключающий отметку о возвращении, вдруг исчез.