Неточные совпадения
Как истинно развитой человек, он гуляет и тут, и
там, никогда
не налагая на себя никаких уз, но в то же время отнюдь
не воспрещая, чтобы другие считали для себя наложение уз полезным.
— Это чтобы обмануть, обвесить, утащить — на все первый сорт. И
не то чтоб себе на пользу — всё в кабак! У нас в М. девятнадцать кабаков числится — какие тут прибытки на ум пойдут! Он тебя утром на базаре обманул, ан к полудню, смотришь, его самого кабатчик до нитки обобрал, а
там, по истечении времени, гляди, и у кабатчика либо выручку украли, либо безменом по темю — и дух вон. Так оно колесом и идет. И за дело! потому, дураков учить надо. Только вот что диво: куда деньги деваются, ни у кого их нет!
Я вышел на улицу и,
не встретив
там ни души, направился к озеру.
— Ему, сударыня, только понравиться нужно, — рассказывает один голос, — пошутить, что ли, мимику
там какую-нибудь сделать, словом, рассмешить… Сейчас он тебе четвертную, а под веселую руку и две. Ну, а мой-то и
не понравился!
— Так-то вот мы и живем, — продолжал он. — Это бывшие слуги-то! Главная причина: никак забыть
не можем. Кабы-ежели бог нам забвение послал, все бы, кажется, лучше было. Сломал бы хоромы-то, выстроил бы избу рублей в двести, надел бы зипун, трубку бы тютюном набил… царствуй! Так нет, все хочется, как получше. И зальце чтоб было, кабинетец
там, что ли, «мадам! перметте бонжур!», «человек! рюмку водки и закусить!» Вот что конфузит-то нас! А то как бы
не жить! Житье — первый сорт!
Что они
там говорили, какие оправдания против моих доношений принесли — этого я
не знаю.
И нигде вы себе прав
не можете найти, потому, ежели даже в суд вы жаловаться пойдете, так и
там своего дела порядком рассказать
не можете.
— Нечего, сударь, прежнего жалеть! Надо дело говорить: ничего в «прежнем» хорошего
не было! Я и старик, а
не жалею. Только вонь и грязь была. А этого добра, коли кому приятно, и нынче вдоволь достать можно. Поезжай в"Пешую слободу"да и живи
там в навозе!
—
Не продали. Все, как есть, в Р*** уехали. Приехали — а
там опять мы же. Только уж я
там, папенька, по пятидесяти копеечек купил.
— Ну, брат,
не красиво же у вас
там! — вздохнул я.
— Ничему я этому
не верю! — говорил он, — как будто земля под стеклянным колпаком висит, и кто-то
там ею ворочает — какие пустяки!
— А нам разве «нравиться» надо! Нам нужно, чтоб дело сделал, а
там, пожалуй, хоть век его
не видать!
Если же у кума было нельзя приютиться (Зачатиевский был необыкновенно плодущ, и
не всегда в его квартире имелся свободный угол), в таком случае Дерунов нанимал дешевенький нумер в гостинице «Рига» или у Ротина, и
там все его издержки, сверх платы за нумер, ограничивались требованием самовара, потому что чай и сахар у него были свои, а вместо обеда он насыщался холодными закусками с сайкой, покупаемыми у лоточников.
"А что,
не пройтись ли и мне насчет"Происшествия в Абруццских горах"? — пришло мне на ум. — Правда, я
там никогда
не бывал, но ведь и они тоже, наверное,
не бывали… Следственно…"
— А про такой, чтобы и поясница, и бедра — все чтобы в настоящем виде было! Ты французенке-то
не верь: она перед тобой бедрами шевелит — ан
там одне юпки. Вот как наша русская, которая ежели утробистая, так это точно! Как почнет в хороводе бедрами вздрагивать — инда все нутро у тебя переберет!
Коли, говорит, от тебя, ваше превосходительство, и впредь заслуга будет, и впредь
не оставлю, а теперь, говорит, закусим да в кабинет пойдем,
там по душе потолкуем.
— Конечно, ежели рассудить, то и за обедом, и за ужином мне завсегда лучший кусок! — продолжал он, несколько смягчаясь, — в этом онмне
не отказывает! — Да ведь и то сказать: отказывай, брат, или
не отказывай, а я и сам возьму, что мне принадлежит!
Не хотите ли, — обратился он ко мне, едва ли
не с затаенным намерением показать свою власть над «кусками», — покуда они
там еще режутся, а мы предварительную! Икра, я вам скажу, какая! семга… царская!
Тем
не менее, чтобы окончательно быть удостоверенным, что «зла»
не будет, он, по отъезде сына в Петербург на службу, съездил в губернский город и
там изложил свои сомнения губернатору и архиерею.
— Ну, да; вот в Англии, например,
там хмель прессуют и в этом виде снабжают все рынки во всех частях света… Да-с, батюшка! вот это так страна! Во всех частях света — всё английский хмель! Да-с, это
не то, что мы-с!
Так проходили дни за днями, и каждый день генерал становился серьезнее. Но он
не хотел начать прямо с крутых мер. Сначала он потребовал Анпетова к себе — Анпетов
не пришел. Потом, под видом прогулки верхом, он отправился на анпетовское поле и
там самолично убедился, что «негодяй» действительно пробивает борозду за бороздой.
И только он, сидящий
там,имеет законное основание считать себя властелином окрестности, по праву, издавна признанному, а
не купленному при содействии кабаков, и только он же всегда был и будет подлинным сыном церкви, а
не нахальным пришлецом, воровски восхитившим
не принадлежащее ему звание.
— Живет! Вон окно-то —
там и ютится. Был я у него намеднись, нагажено у него, насорено в горнице-то! Ни у дверей, ни у окон настоящих запоров нет; войди к нему ночью, задуши — никто три дня и
не проведает! Да и сам-то он словно уж
не в уме!
Итак, изречение: «
не пойман —
не вор», как замена гражданского кодекса, и французская болезнь, как замена кодекса нравственного… ужели это и есть та таинственная подоплека, то искомое «новое слово», по поводу которых в свое время было писано и читано столько умильных речей? Где же основы и краеугольные камни? Ужели они сосланы на огород и стоят
там в виде пугал… для «дураков»?
— Сахарница-то сахарница, а уж выжига какая —
не приведи бог! — обратился ко мне Софрон Матвеич. — Ты только погости у ней —
не выскочишь! Все одно что в Москве на Дербеновке:
там у тебя бумажник оберут, а она тебя напоит да вексель подсунет!
Паром на другой стороне, то есть, по обыкновению,
там, где его
не нужно, а между тем, по случаю завтрашнего базара, на луговом берегу уже набралась целая вереница возов, ожидающих переправы.
Там, в самом уголку носовой части, спиной к ветру, расположились двое Хрисашек, по-видимому еще
не выросших в меру настоящего Хрисашки, и разложивши на коленях синюю сахарную бумагу, раздирали руками вяленую воблу.
Вот с этих пор он и держит себя особняком и
не без дерзости доказывает, что если б вот тут на вершок убавить, а
там на вершок прибавить (именно как он в то время имел наглость почтительнейше полагать), то все было бы хорошо и ничего бы этого
не было.
Тебеньков тем опасен, что он знает (или, по крайней мере, убежден, что знает), в чем суть либеральных русских идей, и потому, если он раз решится покинуть гостеприимные сени либерализма, то, сильный своими познаниями по этой части, он на все резоны будет уже отвечать одно: «Нет, господа! меня-то вы
не надуете! я сам был „оным“! я знаю!» И тогда вы
не только ничего с ним
не поделаете, а, напротив того, дождетесь, пожалуй, того, что он, просто из одного усердия, начнет открывать либерализм даже
там, где есть лишь невинность.
Там я найду ту милую causerie, [беседу (франц.)] полную неуловимых petits riens, [безделиц (франц.)] которая,
не прибавляя ничего существенного к моему благополучию, тем
не менее разливает известный bien etre [благостный покой (франц.)] во всем моем существе и помогает мне хоть на время забыть, что я
не более, как печальный осколок сороковых годов, живущий воспоминанием прошлых лучших дней и тщетно усиливающийся примкнуть к настоящему, с его «шумом» и его «crudites». [грубостью (франц.)]
Там я найду тот милый обман, то чудесное смешение идеального и реального, которого так жаждет душа моя и которого, конечно,
не дадут никакие диспуты о прародителях человека.
Там все уютно, все тепло;
там и свет
не режет глаз, и тени ложатся мягче, ровнее.
Поэтому, когда им случалось вдвоем обедать, то у Марьи Петровны всегда до того раскипалось сердце, что она, как ужаленная, выскакивала из-за стола и,
не говоря ни слова, выбегала из комнаты, а Сенечка следом за ней приставал:"Кажется, я, добрый друг маменька, ничем вас
не огорчил?"Наконец, когда Марья Петровна утром просыпалась, то, сплеснув себе наскоро лицо и руки холодною водой и накинув старенькую ситцевую блузу, тотчас же отправлялась по хозяйству и уж затем целое утро переходила от погреба к конюшне, от конюшни в контору, а
там в оранжерею, а
там на скотный двор.
То видится ему, что маменька призывает его и говорит:"Слушай ты меня, друг мой сердечный, Сенечка! лета мои преклонные, да и здоровье
не то, что было прежде…"и в заключение читает ему завещание свое, читает без пропусков (
не так, как Митеньке:"
там, дескать, известные формальности"), а сплошь, начиная с во имяи кончая «здравым умом и твердою памятью», и по завещанию этому оказывается, что ему, Сенечке, предоставляется сельцо Дятлово с деревнею Околицей и село Нагорное с деревнями, а всего тысяча сорок две души…
Когда я думаю, что об этом узнает Butor, то у меня холодеет спина. Голубушка! брось ты свою меланхолию и помирись с Butor'ом. Au fond, c'est un brave homme! [В сущности, он славный парень! (франц.)] Ведь ты сама перед ним виновата — право, виновата! Ну, что тебе стоит сделать первый шаг? Он глуп и все забудет!
Не могу же я погибнуть из-за того только, что ты
там какие-то меланхолии соблюдаешь!
А попал туда раз — и в другой придешь. Дома-то у мужика стены голые, у другого и печка-то к вечеру выстыла, а в кабак он придет —
там и светло, и тепло, и людно, и хозяин ласковый — таково весело косушечками постукивает. Ну, и выходит, что хоть мы и
не маленькие, а в нашем сословии одно что-нибудь: либо в кабак иди, либо, ежели себя соблюсти хочешь, запрись дома да и сиди в четырех стенах, словно чумной.
Очень возможно, что она и сама
не сознаёт своего лганья, но я уверен, что если б она в эту минуту порылась в тайниках своей души, то нашла бы
там не родственное ликование, а очень простую и совершенно естественную мысль:"Вот, мол, принесла нелегкая «гостя»… в рабочую пору!"
— Ничего я
не имею, а вообще… Что ж, коли хочет по медицинской части идти — пусть идет, я препятствовать
не могу! Может быть, он и счастье себе
там найдет; может быть, сам бог ему невидимо на эту дорогу указывает! Только уж…
— Оставь, сделай милость, нынешнее время в покое. Сколько бы мы с тобой об нем ни судачили — нам его
не переменить. Что же касается до того, кто умнее и кто глупее, то, по мнению моему, всякий «умнее»
там, где может судить и действовать с большим знанием дела. Вот почему я и полагаю, что в настоящем случае Коронат — умнее.Ведь правда? ведь
не можешь же ты
не понимать, что поднятый им вопрос гораздо ближе касается его, нежели тебя?
— Да охуждали-с. Промежду себя, конечно, ну, и при свидетелях случалось. А по нашему месту, знаете, охуждать еще
не полагается! Вот за границей —
там, сказывают, это можно;
там даже министрами за охужденья-то делают!
— В городе бы у нас побывали; на будущей неделе у головы бал — головиха именинница. У нас, дядя, в городе весело: драгуны стоят, танцевальные вечера в клубе по воскресеньям бывают. Вот в К. —
там пехота стоит, ну и скучно, даже клуб жалкий какой-то. На днях в наш город нового землемера прислали — так танцует! так танцует! Даже из драгун никто с ним сравняться
не может! Словом сказать, у всех пальму первенства отбил!
— Ну, и слава богу. Благочестивый ваш папенька человек. Вот я так
не могу: в будни рано встаешь, а в воскресенье все как-то понежиться хочется. Ну, и
не поспеешь в церковь раньше, как к Евангелию. А папенька ваш, как в колокол ударили — он уж и
там.
Поэтому он относится к своим собственным принципам несколько озорно, и хотя защищает их очень прилично, но
не нужно быть чересчур проницательным, чтобы заметить, что вся эта защита ведется как будто бы «пур ле жанс», и что, в сущности, для него все равно, что восток, что запад, по пословице: была бы каша заварена, а
там хоть черт родись.
Единственное в этом отношении исключение составляет Ташкент, но и то
не потому, чтобы
там идеи о государстве были очень ясны, но потому, что правда, осуществлявшаяся в лице автобачей,
не в пример менее доброкачественна, нежели правда, олицетворением которой явились русские уездные исправники.
— Знаю и все-таки говорю: государство
там как хочет, а свои дела впереди всего! А об птенцовских лугах так тебе скажу: ежели ты их себе
не присудишь, так лучше и усадьбу, и хозяйство — всё зараньше нарушь! Плохо, мой друг, то хозяйство, где скота заведено пропасть, а кормить его нечем!
— Прежде мы солдатчины почти
не чувствовали, а теперь даже болезнью от нее
не отмолишься. У меня был сын; даже доктор ему свидетельство дал, что слаб здоровьем, —
не поверили, взяли в полк. И что ж! шесть месяцев его
там мучили, увидели, что малый действительно плох, и прислали обратно. А он через месяц умер! — вторит другой немец.
Там партикуляризма, в смысле политической партии,
не существует вовсе; борьба же с католицизмом ведется совсем
не во имя того, что он служит помехою для исполнения начальственных предписаний, а во имя освобождения человеческой мысли от призраков, ее угнетающих.
— Хороша-то хороша. И критиков заранее устранил, и насчет этой дележки:"Об себе, мол, думаете, а старших забываете"… хоть куда! Только вот что я вам скажу:
не бывать вороне орлом! Как он
там ни топырься, а оставят они его по-прежнему на одних балыках!
— Зачем нам! У нас, коли ты сидишь смирно, да ничего
не делаешь — живи! У нас все чередом делается. Вот, приедем в Вержболово —
там нас рассортируют, да всех по своим местам и распределят.
— Ну,
там, глядя по человеку. Ежели человек в книге живота
не записан — простят, а ежели чего паче чаяния — в пастухи определят, вместе с Макаром телят пасти велят.