Неточные совпадения
«А что, в самом деле, —
говорю я себе, — ежели потравы могут
быть устранены без агитации, то зачем же агитировать?
Ведь и те и другие одинаково
говорят мне об «обуздании» — зачем же я
буду целоваться с одним и отворачиваться от другого из-за того только, что первый дает мне на копейку менее обуздания, нежели второй?
Как бы то ни
было, но принцип обуздания продолжает стоять незыблемый, неисследованный. Он написан во всех азбуках, на всех фронтисписах, на всех лбах. Он до того незыблем, что даже
говорить о нем не всегда удобно. Не потому ли, спрашивается, он так живуч, не потому ли о нем неудобно
говорить, что около него ютятся и кормятся целые армии лгунов?
«Если в результате наших усилий оказывается только пустота, —
говорят они, — то, следовательно, оно не может иначе
быть».
Говоря по совести, оно не только лишено какой бы то ни
было согласованности, но все сплошь как бы склеено из кусочков и изолированных теорий, из которых каждая питает саму себя, организуя таким образом как бы непрекращающееся вавилонское столпотворение.
Теория
говорит свое: нужно пристроить простеца, нужно освободить его от колебаний, которые тяготеют над его жизнью! — а практика делаетсвое, то
есть служит самым обнаженным выражением людской ограниченности, не видящей впереди ничего, кроме непосредственных результатов, приобретаемых самолюбивою хищностью…
— Очень уж вы, сударь, просты! — утешали меня мои м — ские приятели. Но и это утешение действовало плохо. В первый раз в жизни мне показалось, что едва ли
было бы не лучше, если б про меня
говорили: «Вот молодец! налетел, ухватил за горло — и делу конец!»
— Пустое дело. Почесть что задаром купил. Иван Матвеич, помещик тут
был, господин Сибиряков прозывался. Крестьян-то он в казну отдал. Остался у него лесок — сам-то он в него не заглядывал, а лесок ничего, хоть на какую угодно стройку гож! — да болотце десятин с сорок. Ну, он и
говорит, Матвей-то Иваныч: «Где мне,
говорит, с этим дерьмом возжаться!» Взял да и продал Крестьян Иванычу за бесценок. Владай!
— Только по весне купил. Он верхний-то этаж снести хочет. Ранжереи тоже нарушил. Некому,
говорит, здесь этого добра
есть. А в ранжереях-то кирпича одного тысяч на пять
будет.
— А хозяин наш стоит да покатывается. «А у тебя где глаза
были? —
говорит. — Должен ли ты иметь глаза, когда товар покупаешь? —
говорит. — Нет,
говорит, вас, дураков, учить надо!»
Станция
была тускло освещена. В зале первого класса господствовала еще пустота; за стойкой, при мерцании одинокой свечи, буфетчик дышал в стаканы и перетирал их грязным полотенцем. Даже мой приход не смутил его в этом наивном занятии. Казалось, он
говорил: вот я в стакан дышу, а коли захочется, так и плюну, а ты
будешь чай из него
пить… дуррак!
— И как же он его нагрел! — восклицает некто в одной группе, — да это еще что — нагрел! Греет, братец ты мой, да приговаривает: помни,
говорит! в другой раз умнее
будешь! Сколько у нас смеху тут
было!
«Ну,
говорит, пиши, Богдан Богданыч, расписку, пока я долг готовить
буду».
— Сколько смеху у нас тут
было — и не приведи господи! Слушай, что еще дальше
будет. Вот только немец сначала будто не понял, да вдруг как рявкнет: «Вор ты!» —
говорит. А наш ему: «Ладно,
говорит; ты, немец, обезьяну,
говорят, выдумал, а я, русский, в одну минуту всю твою выдумку опроверг!»
Что я-то исполнить должен, то
есть работу-то мою, всю расписал, как должно, а об себе вот что сказал: «А я,
говорит, Василий Порфиров, обязуюсь заплатить за таковую работу тысячу рублей, буде мне то заблагорассудится!»
— «Что ж,
говорит, я с моим удовольствием!» И начали они вдвоем Скачкова усовещивать: «И что это ты все шампанское да шампанское — ты водку
пей!
«Нет,
говорит, ты, голубчик, по всем острогам сидеть
будешь, а мне с тобой жить после того!
«А вот,
говорит, за двадцать верст отселе у господина помещика лес за сорок тысяч купили, а лесу-то там по дешевой цене тысяч на двести
будет».
— «Верно ты
говоришь?» — «Вот как перед истинным!» — «Задаток дан?» — «Нет, сегодня вечером отдавать
будет».
— Ничего; даже похвалил. «Ты,
говорит, дураком меня сделал — так меня и надо. Потому ежели мы дураков учить не
будем, так нам самим на полку зубы класть придется».
Говорят, что он соблазнил жену своего хозяина и вместе с нею обокрал последнего, что он судился за это и даже
был оставлен в подозрении; но это не мешает ему
быть одним из местных воротил и водить компанию с становым и тузами-капиталистами, которых в Л. довольно много.
— Или,
говоря другими словами, вы находите меня, для первой и случайной встречи, слишком нескромным… Умолкаю-с. Но так как, во всяком случае, для вас должно
быть совершенно индифферентно, одному ли коротать время в трактирном заведении, в ожидании лошадей, или в компании, то надеюсь, что вы не откажетесь напиться со мною чаю. У меня
есть здесь дельце одно, и ручаюсь, что вы проведете время не без пользы.
Он не остановит своего внимания на пустяках, не пожалуется, например, на то, что такой-то тогда-то
говорил, что человек происходит от обезьяны, или что такой-то,
будучи в пьяном виде, выразился: хорошо бы, мол, Верхоянск вольным городом сделать и порто-франко в нем учредить.
Я даже помню, как он судился по делу о сокрытии убийства, как его дразнили за это фофаном и как он оправдывался,
говоря, что «одну минуточку только не опоздай он к секретарю губернского правления — и ничего бы этого не
было».
Он вдруг оборвал, словно чуя, что незрящий взор отца Арсения покоится на нем. И действительно, взор этот как бы
говорил: «Продолжай! добалтывайся! твои
будут речи, мои — перо и бумага». Поэтому очень кстати появился в эту минуту чайный прибор.
«Вы, —
говорит мне господин Парначев, — коли к кому в гости приходите, так прямо идите, а не подслушивайте!» А Лука Прохоров сейчас же за шапку и так-таки прямо и
говорит: «Мы,
говорит, Валериан Павлыч, об этом предмете в другое время побеседуем, а теперь между нами лишнее бревнышко
есть».
Может
быть, он раскается!» И стал я ему
говорить: «Не для забавы, Валериан Павлыч, и не для празднословия пришел я к вам, а по душевному делу!» — «Слушаю-с»,
говорит.
Когда я у вас в школе учителем
был, то вы подобных неистовых слов не
говаривали!..»
— Эпизодов, ваше высокоблагородие, в жизни каждого человека довольно бывает-с! а у другого, может
быть, и больше их…
Говорить только не хочется, а ежели бы, значит, биографию каждого из здешних помещиков начертать — не многим бы по вкусу пришлось!
— То
есть, как бы вам сказать! Кто
говорит: отнял, а кто
говорит: Мосягин сам оплошал. Прогорел, значит. А главная причина, Пантелей Егоров теперича очень большое засилие взял — ну, Мосягину против его веры и нету.
— Позвольте! оставим, капитан, эпизоды! — вступился Колотов, — и
будем заниматься предметом нашей конференции. Итак, вы
говорите, что господин Парначев этим поступком сильно вас оскорбил?
"Представляю себе,
говорит, как хорош бы он
был в саккосе!"
Милая маменька! Помнится, что в одном из предыдущих писем я разъяснял вам мою теорию отношений подчиненного к начальнику. Я
говорил, что с начальниками нужно
быть сдержанным и всячески избегать назойливости. Никогда не следует утомлять их… даже заявлениями преданности. Всё в меру, милая маменька! все настолько; чтобы физиономия преданного подчиненного не примелькалась, не опротивела!
Двадцать лет тому назад никто бы не догадался, что из Т*** можно что-нибудь возить; теперь не только возят, но даже прямо
говорят, что и конца этой возке не
будет.
— Нечего, сударь, прежнего жалеть! Надо дело
говорить: ничего в «прежнем» хорошего не
было! Я и старик, а не жалею. Только вонь и грязь
была. А этого добра, коли кому приятно, и нынче вдоволь достать можно. Поезжай в"Пешую слободу"да и живи там в навозе!
— Я-то сержусь! Я уж который год и не знаю, что за «сердце» такое на свете
есть! На мужичка сердиться! И-и! да от кого же я и пользу имею, как не от мужичка! Я вот только тебе по-христианскому
говорю: не вяжись ты с мужиком! не твое это дело! Предоставь мне с мужика получать! уж я своего не упущу, всё до копейки выберу!
— Что
говорить! Стало
быть, только двое сыновей у вас и
есть?
— Истинный, папенька, бунт
был! Просто, как
есть, стали все заодно — и шабаш. Вы,
говорят, из всего уезда кровь
пьете! Даже смешно-с.
— Поступков не
было. И становой, сказывают, писал: поступков,
говорит, нет, а ни с кем не знакомится, книжки читает… так и ожидали, что увезут! Однако ответ от вышнего начальства вышел: дожидаться поступков. Да барин-то сам догадался, что нынче с становым шутка плохая: сел на машину — и айда в Петербург-с!
— Однако ведь вы сами
говорите, что за кандауровским барином никаких поступков не
было?
Напрасно
буду я заверять, что тут даже вопроса не может
быть, — моего ответа не захотят понять и даже не выслушают, а
будут с настойчивостью, достойною лучшей участи, приставать:"Нет, ты не отлынивай! ты
говори прямо: нужны ли армии или нет?"И если я, наконец, от всей души, от всего моего помышления возопию:"Нужны!"и, в подтверждение искренности моих слов, потребую шампанского, чтоб провозгласить тост за процветание армий и флотов, то и тогда удостоюсь только иронической похвалы, вроде:"ну, брат, ловкий ты парень!"или:"знает кошка, чье мясо съела!"и т. д.
— Кто об твоих правах
говорит! Любуйся! смотри! А главная причина: никому твоя земля не нужна, следственно, смотри на нее или не смотри — краше она от того не
будет. А другая причина: деньги у меня в столе лежат, готовы. И в Чемезово ехать не нужно. Взял, получил — и кати без хлопот обратно в Питер!
Осип Иваныч тоже встал с дивана и по всем правилам гостеприимства взял мою руку и обеими руками крепко сжал ее. Но в то же время он не то печально, не то укоризненно покачивал головой, как бы
говоря:"Какие
были родители и какие вышли дети!"
Не
говорит ли в этом случае одно его нутро, которое влечёт его
быть «радетелем» и «защитником» без всякого участия в том его сознания?
Ведь сам же он, и даже не без самодовольства,
говорил давеча, что по всему округу сеть разостлал? Стало
быть, он кого-нибудь в эту сеть ловит? кого ловит? не таких ли же представителей принципа собственности, как и он сам? Воля ваша, а
есть тут нечто сомнительное!
В этом роде мы еще с четверть часа
поговорили, и все настоящего разговора у нас не
было. Ничего не поймешь. Хороша ли цена Дерунова? — "знамо хороша, коли сам дает". Выстоят ли крестьяне, если им землю продать? — "знамо, выстоят, а може, и не придется выстоять, коли-ежели…"
Помню секретаря, у которого щека
была насквозь прогрызена фистулою и весь организм поражен трясением и который, за всем тем, всем своим естеством, казалось,
говорил:"Погоди, ужо я завяжу тебе узелочек на память, и
будешь ты всю жизнь его развязывать!"
Но расхищения не
было, и Дерунов положительно прилгал,
говоря, что даже кирпич из печей растаскан.
— Так об чем же я
буду с ним
говорить?
—
Поговорите, может, и польза
будет.