Неточные совпадения
Поводом
к этой переписке, без сомнения, было перехваченное на почте
письмо Пушкина, но кому именно писанное — мне неизвестно; хотя об этом
письме Нессельроде и не упоминает, а просто
пишет, что по дошедшим до императора сведениям о поведении и образе жизни Пушкина в Одессе его величество находит, что пребывание в этом шумном городе для молодого человека во многих отношениях вредно, и потому поручает спросить его мнение на этот счет.
Сбольшим удовольствием читал
письмо твое
к Егору Антоновичу [Энгельгардту], любезнейший мой Вольховский; давно мы поджидали от тебя известия; признаюсь, уж я думал, что ты, подражая некоторым, не будешь
к нам
писать. Извини, брат, за заключение. Но не о том дело — поговорим вообще.
Сделать ты должен это сам: стоит только тебе
написать письмо к генерал-губернатору, и перевод последует без малейшего затруднения.
Пора, друг Оболенский, обнять тебя — до другого
письма: не знаю, удастся ли
написать к тебе прежде Красноярска.
Премилое получил
письмо от почтенного моего Егора Антоновича; жалею, что не могу тебе дать прочесть. На листе виньетка, изображающая Лицей и дом директорский с садом. Мильон воспоминаний при виде этих мест! — С будущей почтой поговорю с ним. До сих пор не
писал еще
к Розену и не отвечал Елизавете Петровне.
Вот месяц, что я
к тебе
писал отсюда, друг Оболенский; в продолжение этого времени, долгого в разлуке, ты, верно, мне сказал словечко, но я ничего не получал после
письма твоего от 5 сентября, которым ты меня порадовал в Тобольске.
Это расположение отзывается и в
письмах:
пишу к родным по обыкновению, но не так, как бы хотелось, и им это прискорбно…
Наконец, любезный друг, я получил
письма от Марьи Николаевны. Давно мне недоставало этого утешения. Она обещает
писать часто. Ты, верно, с Трубецкими в переписке; следовательно, странно бы мне рассказывать отсюда, что делается в соседстве твоем. Меня порадовало известие, что Сутгова матушка
к нему начала снова
писать попрежнему и обеспечила их будущность; это я узнал вчера из
письма Марьи Казимировны — невольно тебе сообщаю старую весть, может быть, давно уже известную.
Наконец, получил я
письма из окрестностей Иркутска: Марья Николаевна первая подала голос. Александр женился 12 ноября и счастлив, как обыкновенно молодой супруг в первое время. Особенно мне приятно было узнать, что матушка Сутгова опять в прежних с ним сношениях; со времени его женитьбы она перестала
к нему
писать — и это сильно его огорчало. — Бедный Сосинович умер от апоплексического удара в октябре месяце. Прощайте.
Семенов сам не
пишет, надеется, что ему теперь разрешат свободную переписку. Вообразите, что в здешней почтовой экспедиции до сих пор предписание — не принимать на его имя
писем; я хотел через тещу Басаргина
к нему
написать — ей сказали, что
письмо пойдет
к Талызину. Городничий в месячных отчетах его аттестует, как тогда, когда он здесь находился, потому что не было предписания не упоминать о человеке, служащем в Омске. Каков Водяников и каковы те, которые читают такого рода отчеты о государственных людях?
Скажи Павлу Сергеевичу, что я сегодня не могу ответить на его
письмо с Степаном Яковлевичем. Впрочем, я
к нему
писал в прошедшую субботу с Погодаевым — мое
письмо было как бы ответом на то, которое теперь получил от него. С Погодаевым я послал для Натальи Дмитриевны облатки, в переплете «Наль и Дамаянти» и газеты Петру Николаевичу от Матвея.
Последние известия из Иркутска у меня от 3 мая: М. Н. мне
пишет обо всем, [М. Н. — Волконская; сохранились интересные
письма ее (22)
к Пущину за 1839–1841, 1843 и 1847 гг. (РО, ф. 243); в
письмах — много для характеристики взаимоотношений Волконской и Пущина.] рассказывает о посещении в Оёк, в именины Лизы была у них с детьми и хвалит новый дом Трубецких, который на этот раз, как видно из ее описания, не соображен по теории Ноева ковчега. Все там здоровы и проводят время часто вместе.
Официальные мои
письма все, кажется,
к вам ходят через Петербург — с будущей почтой буду отвечать Сергею Григорьевичу, на днях получил его листок от 25 — го числа [Много
писем С. Г. Волконского
к Пущину за 1840–1843, 1855 гг., характеризующих их взаимную сердечную дружбу и глубокое, искреннее уважение — в РО (ф. 243 и Фв. III, 35), в ЦГИА (ф. 279, оп. I, № 254 и 255), за 1842, 1854 и 1857 гг. напечатаны в сборниках о декабристах.] — он в один день с вами
писал, только другой дорогой.
Спасибо тебе, любезный Александр Петрович, за твое
письмо: [Неизданное
письмо А. П. Барятинского
к Пущину от 14 февраля 1841 г. представляет значительный интерес для характеристики этого выдающегося декабриста-материалиста, талантливого поэта, писавшего превосходные стихи по-французски, тогда как по-русски он
писал — прозою — плохо и с ошибками.
Привожу несколько отрывков из этого
письма: «До сех пор я
к тебе не
писал…
Тогда и вы прочтете, а Анненкова
напишет к Александру Дюма и потребует, чтоб он ее
письмо сделал так же гласным, как и тот вздор,
к которому он решился приложить свое перо.
От Марьи Николаевны давно нет
писем. И Сергей Григорьевич как-то замолчал. Я все-таки
к ним
пишу;пускай лучше бранят за частые
письма, нежели за молчание.
Пишу к Горчакову;
письмо мое доставит ему сестра моя.
Приветствуйте за меня Анненковых. Я слышал, что она ожидает умножения семейства. Дай бог, чтоб это хорошо у них кончилось.
К ним не
пишу, Федор Федорович им будет рассказывать про нашу жизнь лучше всякого
письма. Может быть, скажет многое, чего и нет…
За несколько дней до комментируемого
письма В.
К. Кюхельбекер
писал И. И.
Вы уже знаете печальную, тяжелую весть из Иркутска. Сию минуту принесли мне
письмо Волконского, который описывает кончину Никиты Муравьева и говорит, что с тою же почтою
пишет к вам. Тяжело будет вам услышать это горе.
Писать не умею теперь. Говорить бы еще мог, а лучше бы всего вместе помолчать и подумать.
Очень жаль, любезный друг Кюхельбекер, что мое
письмо [Это
письмо Пущина не найдено.] тебя рассердило: я
писал к тебе с другою целью; но видно, что тут, как и во многих других обстоятельствах бывает, приходится каждому остаться при своем мнении.
Батенков привезен в 846-м году в Томск, после 20-летнего заключения в Алексеевском равелине. Одиночество сильно на него подействовало, но здоровье выдержало это тяжелое испытание — он и мыслью теперь начинает освежаться. От времени до времени я имею от него известия. [Тогда же Пущин
писал Я. Д. Казимирскому: «Прошу некоторых подробностей о Гавриле Степановиче [Батенькове]. Как вы его нашли? Каково его расположение духа? Это главное: все прочее — вздор». См. дальше
письма Пущина
к Батенькову.]
Не пугайтесь, что в дополнение
к моим
письмам пишу не сам я. Сегодня я ставил пиявки и не хочу трудить ногу у стола… [
Письмо продиктовано П. С. Бобрищеву-Пушкину.]
Вы удивляетесь, что Ивану Александровичу отказали приехать в Тобольск, а я дивлюсь, что он просился. Надобно было просить ехать в виде золотоискателя. Я читал его
письмо Орлову и ответ Орлова. Странно только то, что Орлов при свидании в Москве с Ив. Ал. сказал, чтоб он
написал к нему и потом ничего не сделал. Впрочем, все это в порядке вещей… [И. А. Фонвизин просил разрешения поехать в Тобольск для свидания с братом.]
…Вы меня спрашиваете о действии воды. Оставим этот вопрос до свидания. Довольно, что мое здоровье теперь очень хорошо: воды ли, или путешествие это сделали — все равно. Главное дело в том, что результат удовлетворительный… Если б я
к вам
писал официально, я бы только и говорил о водах, как это делаю в
письмах к сестре, но тут эта статья лишняя…
Сегодня запоздал с
письмами: рано утром думал
писать, но прислала за мною Марья Николаевна — она как-то ночью занемогла своим припадком в сердечной полости, — я у нее пробыл долго и тогда только ушел, когда она совершенно успокоилась, и сел
писать. В час еду
к Сашеньке — кончать портрет. Вы все это увидите.
Когда я буду у вас, вы
напишете письмо к генералу, которое он представит Орлову.
Два слова письменных в дополнение
к письму вашего соименника, дорогой фотограф, в ответ на ваши строки от 18 декабря… О кончине Вольфа — вы, верно, это уже знаете от Ж.Адамовны,
к которой
писали из Тобольска. Он страдал жестоко пять месяцев. Горячка тифозная, а потом вода в груди. Смерть была успокоением, которого он сам желал, зная, что нет выздоровления.
[В одном из предыдущих
писем к брату, от 26 января, Пущин заявляет, что не решается
писать ему почтой о своих переживаниях в связи с переговорами о мире после Крымской войны; «Как ни желаю замирения, но как-то не укладывается в голове и сердце, что будут кроить нашу землю…
Сегодня отвечал Лебедю. Он мне
пишет, что, если возвратят, бросает якорь, как и я, в Нижнем, а если нет, то переезжает в Ялуторовск. Я ему сказал, что рад его иметь сожителем в одном городе, но все-таки лучше, если соединимся на Волге, где теперь Аннушка моя восхищается разливом этой главной артерии нашей земли… [В
письме — только буквы: «в.
к. H. Н.»]
К нему я
писал незадолго, и мое
письмо осталось без ответа.
Почтмейстер был так любезен, что сам привез
письмо и деньги. Деньги хранятся здесь, как я уже
писал вчера
к Степану Яковлевичу…
Прощай, друг верный. Скоро опять буду
писать тебе уже в Марьино. С нас снято запрещение почтовой. Можем сами
писать, и
к нам доходят
письма. Это распорядился сенат.
Вот вам, добрый мой Евгений Иванович, для прочтенияписьмо Мозгалевской! Значит, вы убедитесь, что ей можно назначить так, как я вам об этом
писал с Нарышкиным. [Назначить — пособие из средств Малой артели вдове декабриста, А. А. Мозгалевской и их детям; комментируемый документ — на обороте ее
письма к Пущину с очень трогательной характеристикой его забот о семьях умерших участников движения декабристов (сб. «Летописи», III, стр. 274 и сл.),]
…Сейчас
писал к шаферу нашему в ответ на его лаконическое
письмо. Задал ему и сожителю мильон лицейских вопросов. Эти дни я все и думаю и
пишу о Пушкине. Пришлось, наконец, кончить эту статью с фотографом. Я просил адмирала с тобой прислать мне просимые сведения. Не давай ему лениться — он таки ленив немножко, нечего сказать…
В тот самый день, как я
писал к Michel-Michel, то есть 16-го числа, почта привезла мне, добрая Елизавета Петровна, ваш листок от 9-го с выпиской из
письма Кондратия.
Теперь в заключение
напишу письмо к жене — от нее сегодня не было.
Писем Пушкина
к моему отцу здесь нет; впрочем, я знаю, что некоторые бумаги остались в Воронежской губернии,
напишу к сестре, чтобы она мне прислала их» (опубликовано с автографа из собрания Музея революции, Записках Пущина, 1927, стр. 18).]