Неточные совпадения
Вот все,
что я дознал в Петербурге. Еду потом в Царское Село к Энгельгардту, обращаюсь к нему с тем же тревожным вопросом.
Мой Надворный Суд не так дурен, как я ожидал.
Вот две недели,
что я вступил в должность; трудов бездна, средств почти нет. На канцелярию и на жалование чиновников отпускается две тысячи с небольшим. Ты можешь поэтому судить,
что за народ служит, — и, следовательно, надо благодарить судьбу, если они что-нибудь делают. Я им толкую о святости нашей обязанности и стараюсь собственным примером возбудить в них охоту и усердие.
Вот тебе, любезный Володя, все,
что можно сказать в тесных пределах письма. Молю бога, чтоб ты, кончивши благополучно поручение свое, порадовал скорее меня своим приездом. Сколько нам нужно будет потолковать! Беседа твоя усладит меня. Не знаю,
что ты думаешь? Не знаю,
что ты предпримешь?
Второе — в Вятке я узнал,
что тут некоторое время жил Горсткин под надзором губернатора, и у него была вся семья, и
вот уже несколько времени,
что он отправился в деревню.
Вот два года, любезнейший и почтенный друг Егор Антонович,
что я в последний раз видел вас, и — увы! — может быть, в последний раз имею случай сказать вам несколько строк из здешнего тюремного замка, где мы уже более двадцати дней существуем.
Вот скоро девять лет,
что он живет, исполняя на практике истину, которую вы часто ему повторяли: немудрено жить, когда хорошо; умей жить, когда худо.
Вообразите наши разговоры и вы поймете,
что я в сильном и не для всякого понятном волнении: радостно и тяжко —
вот в двух словах изображение всего моего существования.
Вот месяц,
что я к тебе писал отсюда, друг Оболенский; в продолжение этого времени, долгого в разлуке, ты, верно, мне сказал словечко, но я ничего не получал после письма твоего от 5 сентября, которым ты меня порадовал в Тобольске.
Вот моя исповедь, когда-то узнаю,
что ты ее выслушал? В исполнении моего желания не хочу сомневаться а все зависит от тебя.
Вот каким образом мне теперь невозможно настаивать, особенно узнавши,
что Оболенский писал в мае об Туринске.
Вот уже 4 дня,
что я здесь…
Вот как вы меня балуете, добрые мои друзья! За
что все это делается? Вы, верно, лучше меня это знаете, потому
что так делаете.
Не знаю, сказал ли я все,
что хотелось бы сказать, но, кажется, довольно уже заставлять тебя разбирать мою всегда спешную рукопись и уверять в том,
что ты и все вы знаете. На этот раз я как-то изменил своему обычаю: меньше слов! — Они недостаточны для полных чувств между теми, которые хорошо друг друга понимают и умеют обмануть с лишком четвертьвековую разлуку. —
Вот истинная поэзия жизни!
У меня нет Соломенного, [Соломенное — заимка (домик), где жил Г. С. Батеньков близ Томска.] но зато нанимаю дом Бронникова, и в этом доме это время, свободное от постоя, накопилось много починок, так
что меня с обоих крылец тормошат разные мастеровые.
Вот причина, по которой до сего дня не дал вам, добрый друг Гаврило Степанович, весточки о Неленьке. Она мне 29 сентября привезла вашу записочку от 20-го. Значит, с безногим мужем едет довольно хорошо, и в такое время года.
Вот уже с лишком 20 лет,
что светится память нашей первомученицы!
Заботливо теперь у меня — паралич бедной Михеевны совершенно срезал и нас.
Вот скоро три недели,
что мы все возимся с нею, но успеха мало и вряд ли можно надеяться на выздоровление. Она всегда была, на старости лет, олицетворенная деятельность; и тем ей теперь труднее, нежели другому, привыкшему хворать, — делаем,
что можем, — и это наша прямая обязанность за ее заботы об нас в продолжение 13 лет.
Вот куда бросилась мысль при самом начале, а сел к столу с тем, чтоб сказать тебе,
что я 13 ноября получил твой листок от 31 августа с брошюрами, которые, верно, прислал мой Федернелко.
Вот уже две недели, как я сказал тебе, друг мой неуловимый,
что посылка в моих руках…
Кстати, есть к вам просьба; не откажите сделать,
что можете. Авось бог поможет вам.
Вот в
чем дело.
…Спасибо большое за весточку о плачевном деле. Хорошо,
что Неленька перестанет адвокатствовать,
что не совсем иногда удобно. Но
что же дальше! Все очень плохо, и кажется, нет исхода!
Вот тут такой fatum, [Рок, судьба (лат.).]
что и ты, друг сердечный, не разгадаешь. Однако, пожалуйста, повидай Неленьку — и взгляни на простоту M. H. Прежде она этим не отличалась. Мрачно об ней иногда думается. Нелегко ей в этой драме…
Вот уже три дня,
что мы с тобой расстались, заветный друг мой!
В воскресенье получил я, любезный друг Николай, твои листки от 16-го числа. Пожалуйста, никогда не извиняйся,
что не писал. Ты человек занятый и общественными и частными делами, то есть своими, — следовательно, время у тебя на счету.
Вот я, например, ровно ничего не делаю и тут не успеваю с моей перепиской. Впрочем, на это свои причины и все одни и те же. Продолжается немощное мое положение. Марьино с самого нашего приезда без солнца, все дожди и сырость. Разлюбило меня солнышко, а его-то я и ищу!..
Вот вам, добрый мой Евгений Иванович, для прочтенияписьмо Мозгалевской! Значит, вы убедитесь,
что ей можно назначить так, как я вам об этом писал с Нарышкиным. [Назначить — пособие из средств Малой артели вдове декабриста, А. А. Мозгалевской и их детям; комментируемый документ — на обороте ее письма к Пущину с очень трогательной характеристикой его забот о семьях умерших участников движения декабристов (сб. «Летописи», III, стр. 274 и сл.),]
Третьего дня был у меня брат Михайло. Я рад был его видеть — это само собой разумеется, но рад был тоже и об тебе услышать, любезный друг Нарышкин. Решительно не понимаю,
что с тобой сделалось.
Вот скоро два месяца, как мы виделись, и от тебя ни слова. Между тем ты мне обещал, проездом через Тулу, известить об Настеньке, которая теперь Настасья Кондратьевна Пущина. Признаюсь, я думал,
что ты захворал, и несколько раз собирался писать, но с каждой почтой поджидал от тебя инисиативы, чтоб потом откликнуться…
Вот вам, любезный мой банкир, и фотограф, и литограф, [Литографом Пущин называл Е. И. Якушкина потому,
что, кроме фотографических снимков с портретов декабристов, он распространял их в литографиях.] и пр. и пр., окончательные листы моей рукописи. Прошу вас, добрый Евгений Иванович, переплесть ее в том виде, как она к вам явилась, — в воспоминание обо мне!
Неточные совпадения
Аммос Федорович.
Вот тебе на! (Вслух).Господа, я думаю,
что письмо длинно. Да и черт ли в нем: дрянь этакую читать.
Анна Андреевна. После?
Вот новости — после! Я не хочу после… Мне только одно слово:
что он, полковник? А? (С пренебрежением.)Уехал! Я тебе вспомню это! А все эта: «Маменька, маменька, погодите, зашпилю сзади косынку; я сейчас».
Вот тебе и сейчас!
Вот тебе ничего и не узнали! А все проклятое кокетство; услышала,
что почтмейстер здесь, и давай пред зеркалом жеманиться: и с той стороны, и с этой стороны подойдет. Воображает,
что он за ней волочится, а он просто тебе делает гримасу, когда ты отвернешься.
Один из них, например,
вот этот,
что имеет толстое лицо… не вспомню его фамилии, никак не может обойтись без того, чтобы, взошедши на кафедру, не сделать гримасу,
вот этак (делает гримасу),и потом начнет рукою из-под галстука утюжить свою бороду.
Да объяви всем, чтоб знали:
что вот, дискать, какую честь бог послал городничему, —
что выдает дочь свою не то чтобы за какого-нибудь простого человека, а за такого,
что и на свете еще не было,
что может все сделать, все, все, все!
— Анна Андреевна именно ожидала хорошей партии для своей дочери, а
вот теперь такая судьба: именно так сделалось, как она хотела», — и так, право, обрадовалась,
что не могла говорить.