Неточные совпадения
Таким образом, вся эта святыня
как будто бы навеяна была из-чужа, из католицизма, а между тем Крапчик только по-русски и умел говорить, никаких иностранных книг
не читал и даже за границей никогда
не бывал.
Это gnadige Frau
не понравилось, и она даже заподозрила тут Егора Егорыча кое в чем, так
как знала множество примеров, что русские помещики, сколько на вид ни казались они добрыми и благородными, но с своими крепостными горничными часто
бывают в неприличных и гадких отношениях.
— Что уж мне беречь себя! — полувоскликнула старушка. — Вы бы только были счастливы, вот о чем каждоминутно молитва моя! И меня теперь то больше всего тревожит, — продолжала она глубокомысленным тоном, — что Людмила решительно
не желает, чтобы Егор Егорыч
бывал у нас; а
как мне это сделать?..
Сусанна с удовольствием исполнила просьбу матери и очень грамотным русским языком, что в то время было довольно редко между русскими барышнями, написала Егору Егорычу, от имени, конечно, адмиральши, чтобы он завтра приехал к ним:
не руководствовал ли Сусанною в ее хлопотах, чтобы Егор Егорыч стал
бывать у них, кроме рассудительности и любви к своей семье, некий другой инстинкт — я
не берусь решать,
как, вероятно,
не решила бы этого и она сама.
Адмиральша, Сусанна и майор перешли в квартиру Миропы Дмитриевны и разместились там,
как всегда это
бывает в минуты катастроф, кто куда попал: адмиральша очутилась сидящей рядом с майором на диване и только что
не склонившею голову на его плечо, а Сусанне, севшей вдали от них и бывшей, разумеется, бог знает до чего расстроенною, вдруг почему-то кинулись в глаза чистота, порядок и даже щеголеватость убранства маленьких комнат Миропы Дмитриевны: в зальце, например, круглый стол, на котором она обыкновенно угощала карабинерных офицеров чаем, был покрыт чистой коломянковой салфеткой; а про гостиную и говорить нечего:
не говоря о разных красивых безделушках, о швейном столике с всевозможными принадлежностями, там виднелось литографическое и разрисованное красками изображение Маврокордато [Маврокордато Александр (1791—1865) — греческий патриот, организатор восстания в Миссолонги (1821).], греческого полководца, скачущего на коне и с рубящей наотмашь саблей.
О горе своем Рыжовы почти
не говорили,
как не говорил о том и Егор Егорыч, начавший у них
бывать каждый день.
— Потому что физиономия его мне
не нравится: в ней есть что-то неприятное,
как это
бывает иногда у шулеров! — проговорил Сверстов и отвернулся к стене, чтобы
не сказать какой-нибудь еще большей резкости.
— Я теперь служу у Катерины Петровны, — начал он, — но если Валерьян Николаич останутся в усадьбе, то я должен буду уйти от них, потому что,
каким же способом я могу уберечь их от супруга, тем более, что Валерьян Николаич, под влиянием винных паров,
бывают весьма часто в полусумасшедшем состоянии; если же от него будет отобрана подписка о невъезде в Синьково, тогда я его
не пущу и окружу всю усадьбу стражей.
Она вошла и увидала отца Василия
не в епитрахили,
как обыкновенно священники
бывают на исповеди, но в белом запоне и с орденом на груди. Несмотря на свою осторожность, отец Василий
не выдержал и облекся в масонские доспехи, чем чрезвычайно осталась довольна Сусанна Николаевна, и когда он благословил ее, то она с горячим чувством поцеловала его руку.
— Ах, нет, он меня любит, но любит и карты, а ты представить себе
не можешь,
какая это пагубная страсть в мужчинах к картам! Они забывают все: себя, семью, знакомятся с такими людьми, которых в дом пустить страшно. Первый год моего замужества, когда мы переехали в Москву и когда у нас
бывали только музыканты и певцы, я была совершенно счастлива и покойна; но потом год от году все пошло хуже и хуже.
— О, это я могу тебе объяснить! — сказал окончательно гнусливым голосом камер-юнкер. — Название это взято у Дюма, но из
какого романа —
не помню, и, по-моему, эти сборища, о которых так теперь кричит благочестивая Москва, были
не больше
как свободные,
не стесняемые светскими приличиями, развлечения молодежи. Я сам никогда
не бывал на таких вечерах, — соврал, по мнению автора, невзрачный господин: он, вероятно,
бывал на афинских вечерах, но только его
не всегда приглашали туда за его мизерность.
— У греков, конечно,
не было таких остроумных загадок! — заметил молодой ученый. — У них, например, загадывалось:
какое существо, рождаясь,
бывает велико, в среднем возрасте мало, когда же близится к концу, то становится опять громадным? Когда кто угадывал, того греки украшали венками, подносили ему вина; кто же
не отгадывал, того заставляли выпить чашку соленой морской воды.
Сверстов лет пятнадцать
не бывал в Петербурге, и так
как, несмотря на свои седины, сохранил способность воспринимать впечатления, то Северная Пальмира, сильно украсившаяся за это время, просто потрясла его, и он, наскоро побрившись, умывшись и вообще приодевшись, немедленно побежал посмотреть: на Невский проспект, на дворец, на Александровскую колонну, на набережную, на памятник Петра.
Камер-юнкер, с восторгом занявший такого рода пост около m-me Тулузовой, оказался столь же, если еще
не больше, трусливым по характеру,
как и юный театральный любовник, так что всякий раз, когда
бывал у Екатерины Петровны, то ему чудилось, что вот сойдет сейчас сверху скотина Тулузов и велит его отдуть палками.
— Он… — начал нескладно объяснять поручик. — У меня, ваше сиятельство, перед тем, может, дня два куска хлеба во рту
не бывало, а он говорит через своего Савку… «Я, говорит, дам тебе сто рублей, покажи только, что меня знаешь, и был мне друг!..» А
какой я ему друг?.. Что он говорит?.. Но тоже голод, ваше сиятельство… Иные от того людей режут, а я что ж?.. Признаюсь в том… «Хорошо, говорю, покажу, давай только деньги!..»
—
Как же мне
не знать, когда я несколько раз
бывала в нем!
А вместе с тем предпринял и другую предосторожность в том смысле, что стал
не так часто
бывать у Вибелей, отзываясь тем, что будто бы очень занят службой, а все обдумывал,
как ему объясниться с панной.
Собственно, дорогой путники
не были особенно утомлены, так
как проехали всего только несколько миль от Гарца, по которому Егор Егорыч, в воспоминание своих прежних юношеских поездок в эти горы, провез Сусанну Николаевну, а потом прибыл с нею в Геттинген, желая показать Сусанне Николаевне университетский город; кроме того, она и сама, так много слышавшая от gnadige Frau о Геттингене, хотела
побывать в нем.
Егор Егорыч немножко соснут; с ними это
бывает; они и прежде всегда были,
как малый ребенок! — успокаивал ее тот, и дня через два Егор Егорыч в самом деле
как бы воспрянул, если
не телом, то духом, и, мучимый мыслью, что все эти дни Сусанна Николаевна сидела около его постели и скучала, велел взять коляску, чтобы ехать в высившиеся над Гейдельбергом развалины когда-то очень красивого замка.
Неточные совпадения
Купцы. Ей-богу! такого никто
не запомнит городничего. Так все и припрятываешь в лавке, когда его завидишь. То есть,
не то уж говоря, чтоб
какую деликатность, всякую дрянь берет: чернослив такой, что лет уже по семи лежит в бочке, что у меня сиделец
не будет есть, а он целую горсть туда запустит. Именины его
бывают на Антона, и уж, кажись, всего нанесешь, ни в чем
не нуждается; нет, ему еще подавай: говорит, и на Онуфрия его именины. Что делать? и на Онуфрия несешь.
Городничий. Ах, боже мой! Я, ей-ей,
не виноват ни душою, ни телом.
Не извольте гневаться! Извольте поступать так,
как вашей милости угодно! У меня, право, в голове теперь… я и сам
не знаю, что делается. Такой дурак теперь сделался,
каким еще никогда
не бывал.
Осип, слуга, таков,
как обыкновенно
бывают слуги несколько пожилых лет. Говорит сурьёзно, смотрит несколько вниз, резонер и любит себе самому читать нравоучения для своего барина. Голос его всегда почти ровен, в разговоре с барином принимает суровое, отрывистое и несколько даже грубое выражение. Он умнее своего барина и потому скорее догадывается, но
не любит много говорить и молча плут. Костюм его — серый или синий поношенный сюртук.
— А счастье наше — в хлебушке: // Я дома в Белоруссии // С мякиною, с кострикою // Ячменный хлеб жевал; //
Бывало, вопишь голосом, //
Как роженица корчишься, //
Как схватит животы. // А ныне, милость Божия! — // Досыта у Губонина // Дают ржаного хлебушка, // Жую —
не нажуюсь! —
Стародум. Любезная Софья! Я узнал в Москве, что ты живешь здесь против воли. Мне на свете шестьдесят лет. Случалось быть часто раздраженным, ино-гда быть собой довольным. Ничто так
не терзало мое сердце,
как невинность в сетях коварства. Никогда
не бывал я так собой доволен,
как если случалось из рук вырвать добычь от порока.