Уже ударили к вечерне, когда наши путники выехали из города. Работник заметно жалел хозяйских лошадей и ехал шагом.
Священник сидел, понурив свою сухощавую голову, покрытую черною шляпою с большими полями. Выражение лица его было по-прежнему мрачно-грустное: видно было, что какие-то заботы и печали сильно снедали его душу.
Неточные совпадения
Невдалеке от него
сидел, как-то навытяжке и с почтительною физиономией,
священник из его прихода.
Священник слушал его, потупив голову. Полковник тоже
сидел, нахмурившись: он всегда терпеть не мог, когда Александр Иванович начинал говорить в этом тоне. «Вот за это-то бог и не дает ему счастия в жизни: генерал — а
сидит в деревне и пьет!» — думал он в настоящую минуту про себя.
У Вихрова в это время
сидел священник из их прежнего прихода, где похоронен был его отец, —
священник еще молодой, года два только поставленный в свой сан и, как видно, очень робкий и застенчивый. Павел разговаривал с ним с уважением, потому что все-таки ожидал в нем видеть хоть несколько образованного человека.
Начальник губернии в это время
сидел у своего стола и с мрачным выражением на лице читал какую-то бумагу. Перед ним стоял не то
священник, не то монах, в черной рясе, с худым и желто-черноватым лицом, с черными, сверкающими глазами и с густыми, нависшими бровями.
— Она самая и есть, — отвечал
священник. — Пострамленье кажись, всего женского рода, — продолжал он, — в аду между блудницами и грешницами, чаю, таких бесстыжих женщин нет… Приведут теперь в стан наказывать какого-нибудь дворового человека или мужика. «Что, говорит, вам дожидаться; высеки вместо мужа-то при мне: я посмотрю!» Того разложат, порют, а она
сидит тут, упрет толстую-то ручищу свою в колено и глядит на это.
Против Сони и дочери
священника сидит на зеленой муравке человек лет двадцати восьми или тридцати; на нем парусинное пальто, такие же панталоны и пикейный жилет с турецкими букетами, а на голове ветхая студенческая фуражка с голубым околышем и просаленным дном.
Неточные совпадения
По эту сторону насыпи пейзаж был более приличен и не так густо засорен людями: речка извивалась по холмистому дерновому полю, поле украшено небольшими группами берез, кое-где возвышаются бронзовые стволы сосен, под густой зеленью их крон — белые палатки, желтые бараки, штабеля каких-то ящиков, покрытые брезентами, всюду красные кресты, мелькают белые фигуры сестер милосердия, под окнами дощатого домика
сидит священник в лиловой рясе — весьма приятное пятно.
Приехал я к нему летом, часов в семь вечера. У него только что отошла всенощная, и
священник, молодой человек, по-видимому весьма робкий и недавно вышедший из семинарии,
сидел в гостиной возле двери, на самом краюшке стула. Мардарий Аполлоныч, по обыкновению, чрезвычайно ласково меня принял: он непритворно радовался каждому гостю, да и человек он был вообще предобрый.
Священник встал и взялся за шляпу.
Впереди, в телеге, запряженной одной лошадкой, шагом ехал
священник; дьячок
сидел возле него и правил; за телегой четыре мужика, с обнаженными головами, несли гроб, покрытый белым полотном; две бабы шли за гробом.
Тут только я разглядел, что в углу
сидел старый
священник с седой бородой и красно-синим лицом.
К полудню приехали становой и писарь, с ними явился и наш сельский
священник, горький пьяница и старый старик. Они освидетельствовали тело, взяли допросы и сели в зале писать. Поп, ничего не писавший и ничего не читавший, надел на нос большие серебряные очки и
сидел молча, вздыхая, зевая и крестя рот, потом вдруг обратился к старосте и, сделавши движение, как будто нестерпимо болит поясница, спросил его: