Неточные совпадения
Ванька молчал. Дело в том, что он имел довольно хороший слух, так что некоторые
песни с голосу играл на балалайке. Точно так же и склады он запоминал по порядку звуков, и когда его спрашивали, какой это склад, он
начинал в уме: ба, ва, га, пока доходил до того, на который ему пальцами указывали. Более же этого он ничего не мог ни припомнить, ни сообразить.
— Какой славный малый, какой отличный, должно быть! — продолжал Замин совершенно искренним тоном. — Я тут иду, а он сидит у ворот и
песню мурлыкает. Я говорю: «Какую ты это
песню поешь?» — Он сказал; я ее знаю. «Давай, говорю, вместе петь». — «Давайте!» — говорит… И
начали… Народу что собралось — ужас! Отличный малый, должно быть… бесподобный!
— Ну, а что это, —
начал опять Плавин, — за
песня была в Севастополе сложена: «Как четвертого числа нас нелегкая несла горы занимать!» [«Как четвертого числа…» — сатирическая
песня, сочиненная во время Севастопольской обороны 1854—1855 годов ее участником — Л.Н.Толстым.]
Вот указать на него, раскрыть все тонкости, всю гармонию, все то, что благодаря этой природе отливается в национальные особенности,
начиная песней и кончая общим душевным тоном.
Как придуманное, а не естественное, сравнение это и неверно само по себе: в
начале песни губят пташечку злые люди, а в конце она летит к морю, чтобы спастись от вьюги; вьюги эти сравниваются, значит, с злыми толками, погубившими молодца, а звери лесные ставятся в параллель с морскими волнами.
Неточные совпадения
Воз был увязан. Иван спрыгнул и повел за повод добрую, сытую лошадь. Баба вскинула на воз грабли и бодрым шагом, размахивая руками, пошла к собравшимся хороводом бабам. Иван, выехав на дорогу, вступил в обоз с другими возами. Бабы с граблями на плечах, блестя яркими цветами и треща звонкими, веселыми голосами, шли позади возов. Один грубый, дикий бабий голос затянул
песню и допел ее до повторенья, и дружно, в раз, подхватили опять с
начала ту же
песню полсотни разных, грубых и тонких, здоровых голосов.
— Нет, барин, нигде не видно! — После чего Селифан, помахивая кнутом, затянул
песню не
песню, но что-то такое длинное, чему и конца не было. Туда все вошло: все ободрительные и побудительные крики, которыми потчевают лошадей по всей России от одного конца до другого; прилагательные всех родов без дальнейшего разбора, как что первое попалось на язык. Таким образом дошло до того, что он
начал называть их наконец секретарями.
Прошла любовь, явилась муза, // И прояснился темный ум. // Свободен, вновь ищу союза // Волшебных звуков, чувств и дум; // Пишу, и сердце не тоскует, // Перо, забывшись, не рисует // Близ неоконченных стихов // Ни женских ножек, ни голов; // Погасший пепел уж не вспыхнет, // Я всё грущу; но слез уж нет, // И скоро, скоро бури след // В душе моей совсем утихнет: // Тогда-то я
начну писать // Поэму
песен в двадцать пять.
Ассоль было уже пять лет, и отец
начинал все мягче и мягче улыбаться, посматривая на ее нервное, доброе личико, когда, сидя у него на коленях, она трудилась над тайной застегнутого жилета или забавно напевала матросские
песни — дикие ревостишия [Ревостишия — словообразование А.С. Грина.]. В передаче детским голосом и не везде с буквой «р» эти песенки производили впечатление танцующего медведя, украшенного голубой ленточкой. В это время произошло событие, тень которого, павшая на отца, укрыла и дочь.
Но под конец он вдруг стал опять беспокоен; точно угрызение совести вдруг
начало его мучить: «Вот, сижу,
песни слушаю, а разве то мне надобно делать!» — как будто подумал он.