Неточные совпадения
За полчаса до обеда Михайло Борисович сидел в своей гостиной с толстым, короткошейным
генералом, который своими отвисшими брылями [Брыли — отвисшие губы или щеки.]
и приплюснутым носом напоминал отчасти бульдога, но только не с глупыми, большими, кровавыми глазами, а с маленькими, серыми, ушедшими внутрь под брови
и блистающими необыкновенно умным, проницающим человеческим блеском.
Михайло Борисович был на этот раз в несколько недовольном
и как бы неловком положении, а толстый
генерал почти что в озлобленном.
Генерал очень хорошо знал, что в прежнее, более суровое время Михайло Борисович не стал бы ему очень противодействовать
и даже привел бы, вероятно, статью закона, подтверждающую желание
генерала, а теперь…
Толстому
генералу он тоже поклонился довольно низко, но тот в ответ на это едва мотнул ему головой. После того барон подошел к Марье Васильевне, поцеловал у нее руку
и сел около нее.
Старый
генерал вскоре поднялся. Он совершенно казенным образом наклонил перед хозяйкой свой стан, а Михайле Борисовичу, стоя к нему боком
и не поворачиваясь, протянул руку, которую тот с своей стороны крепко пожал
и пошел проводить
генерала до половины залы.
— А этот господин, — продолжал Михайло Борисович, мотнув головой на дверь
и явно разумея под именем господина ушедшего
генерала, — желает получить известное место,
и между ними произошло, вероятно, такого рода facio ut facias [я делаю, чтобы ты делал (лат.).]: «вы-де схлопочите мне место, а я у вас куплю за это дом в мое ведомство»… А? — заключил Михайло Борисович, устремляя на барона смеющийся взгляд, а тот при этом сейчас же потупился, как будто бы ему даже совестно было слушать подобные вещи.
Когда первое чувство голода было удовлетворено, между Михайлом Борисовичем
и бароном снова начался разговор
и по-прежнему о том же
генерале.
— Не знаю-с, насколько он умен! — резко отвечал Михайло Борисович, выпивая при этом свою обычную рюмку портвейну; в сущности он очень хорошо знал, что
генерал был умен, но только тот всегда подавлял его своей аляповатой
и действительно уж ни перед чем не останавливающейся натурой, а потому Михайло Борисович издавна его ненавидел.
Еще бывши юным, нескладным, застенчивым школьником, он, в нескладном казенном мундире
и в безобразных белых перчатках, которых никогда не мог прибрать по руке, ездил на Васильевский остров к некоему из немцев горному
генералу, у которого была жена
и с полдюжины прехорошеньких собой дочерей.
Горный
генерал, супруга его
и невеста пришли в крайнее удивление; но партия была слишком выгодна,
и согласие немедленно последовало.
— Ничего-с! — повторил еще раз Елпидифор Мартыныч, усаживаясь в кресло
и приготовляясь, как видно, побеседовать. — К-х-ха! — откашлянулся он затем с каким-то особенным наслаждением
и отнесся уже с разговорами к княгине. — Был я, сударыня, ваше сиятельство, у графа Виктора Сергеевича на обеде; кушали у него: владыко с викарием, генерал-губернатор со свитой, разные господа сенаторы…
Я сам был лично свидетелем: стояли мы раз у генерал-губернатора в приемной;
генералов было очень много, полковников тоже, настоятель греческого монастыря был, кажется, тут же; только всем говорят: «Занят генерал-губернатор, дожидайтесь!» Наконец, слышим — грядет: сам идет сзади, а впереди у него князь Григоров, — это он все с ним изволил беседовать
и заниматься.
Барон мало того, что в Михайле Борисовиче потерял искреннейшим образом расположенного к нему начальника, но, что ужаснее всего для него было, — на место Бахтулова назначен был именно тот свирепый
генерал, которого мы видели у Бахтулова
и который на первом же приеме своего ведомства объяснил, что он в подчиненных своих желает видеть работников, тружеников, а не друзей.
Барон, насчет которого были прямо сказаны эти слова, только слегка побледнел,
и затем
генерал при каждом докладе его стал придираться ко всевозможным пустым промахам
и резко выговаривать за них.
Генерал затем, весьма равнодушно написав на его докладной записке: «Уволить!», — возвратил ее барону, который, в свою очередь, холодно с ним раскланялся
и удалился.
— Этакая прелесть, чудо что такое! — произносил барон с разгоревшимися уже глазами, стоя перед другой короной
и смотря на огромные изумрудные каменья. Но что привело его в неописанный восторг, так это бриллианты в шпаге, поднесенной Парижем в 14-м году Остен-Сакену. [Остен-Сакен, Дмитрий Ерофеевич (1790—1881) — граф,
генерал от кавалерии, генерал-адъютант, участник всех войн России против наполеоновской Франции.]
— Это так-с, так!.. — согласился Елпидифор Мартыныч. — А она матерью себя почитает,
и какой еще полновластной: «Если, говорит, князь не сделает этого для меня, так я обращусь к генерал-губернатору, чтобы мне возвратили дочь».
Генерал начал расспрашивать прежде всех смотрителя, как более умного
и толкового человека.
Да это поставят мне в пристрастие!»,
и тому подобные пустые начальнические отговорки, тогда как, в сущности, он никак не мог помириться с мыслию, что он сам «
генерал»
и подчиненный у него будет «
генерал», что его называют «ваше превосходительство»
и подчиненному его будут тоже говорить «ваше превосходительство».
— «Я, говорит, — продолжал Елпидифор Мартыныч, не отвечая на ее вопрос
и как-то особенно торопливо, — в какие-нибудь тридцать лет сделаю его действительным статским советником, камергером,
и если хочет Елена Николаевна, так
и свиты его императорского величества генерал-майором!» У князя ведь прекрасные связи!.. — «Потом, говорит, я сделаю его наследником всего своего состояния, княгиня, говорит, заменит ему вторую мать».
— Все эти предложения князя, конечно, очень лестны
и заманчивы, — отвечала она насмешливым голосом. — Но, по несчастью, я никак не желаю сына моего видеть ни действительным статским советником, ни генерал-майором, а желаю, чтобы он был человек
и человек немножко получше отца своего.