Неточные совпадения
Глумов (садится к столу). Эпиграммы в сторону! Этот род поэзии, кроме вреда, ничего
не приносит автору. Примемся за панегирики. (Вынимает из кармана тетрадь.)
Всю желчь, которая будет накипать в душе, я буду сбывать в этот дневник, а на устах останется только мед. Один, в ночной тиши, я буду вести летопись людской пошлости. Эта рукопись
не предназначается для публики, я один буду и автором, и читателем. Разве со временем, когда укреплюсь на прочном фундаменте, сделаю из нее извлечение.
Курчаев. Очень интересная. Во-первых, он считает себя
всех умнее и
всех учит. Его хлебом
не корми, только приди совета попроси.
Курчаев. Много. Третий год квартиру ищет. Ему и
не нужна квартира, он просто ездит разговаривать,
все как будто дело делает. Выедет с утра, квартир десять осмотрит, поговорит с хозяевами, с дворниками; потом поедет по лавкам пробовать икру, балык; там рассядется, в рассуждения пустится. Купцы
не знают, как выжить его из лавки, а он доволен, все-таки утро у него
не пропало даром. (Глумову.) Да, вот еще, я и забыл сказать. Тетка в вас влюблена, как кошка.
Курчаев. В театре видела,
все глаза проглядела, шею было свернула.
Все у меня спрашивала: кто такой? Вы этим
не шутите!
Глумов. Я
не шучу, вы
всем шутите.
Глумов.
Все тот же гусар, племянничек его, Курчаев. Эту картинку надо убрать на всякий случай. (Прячет ее.)
Вся беда в том, что Мамаев
не любит родственников. У него человек тридцать племянников, из них он выбирает одного и в пользу его завещание пишет, а другие уж и
не показывайся. Надоест любимец, он его прогонит и возьмет другого, и сейчас же завещание перепишет. Вот теперь у него в милости этот Курчаев.
Глумов. Тут ничего
не случилось,
все это было рассчитано вперед. Мамаев любит смотреть квартиры, вот на эту удочку мы его и поймали.
Мамаев (человеку). Ты видишь, вон сидит человек, пишет! Может быть, мы ему мешаем; он, конечно,
не скажет по деликатности; а
все ты, дурак, виноват.
Мамаев. Я ведь
не строгий человек, я
все больше словами. У купцов вот обыкновение глупое: как наставление, сейчас за волосы, и при всяком слове и качает, и качает. Этак, говорит, крепче, понятнее. Ну, что хорошего! А я
все словами, и то нынче
не нравится.
Глумов. Язва! такие люди на
все способны. Вот вам и объяснение! И зачем вы его давеча привели ко мне? Я на знакомства очень осторожен — я берегу себя. И поэтому я вас прошу
не посещать меня.
Мамаев. Да, мы куда-то идем, куда-то ведут нас; но ни мы
не знаем — куда, ни те, которые ведут нас. И чем
все это кончится?
Крутицкий. Я, знаете ли, смотрю на
все это как на легкомысленную пробу и особенно дурного ничего
не вижу. Наш век, век по преимуществу легкомысленный.
Все молодо, неопытно, дай то попробую, другое попробую, то переделаю, другое переменю. Переменять легко. Вот возьму да поставлю
всю мебель вверх ногами, вот и перемена. Но где же, я вас спрашиваю, вековая мудрость, вековая опытность, которая поставила мебель именно на ноги? Вот стоит стол на четырех ножках, и хорошо стоит, крепко?
Мамаев. Есть, есть. Как
не быть! Я вам скажу, и очень есть, да
не слушают,
не слушают. Вот в чем
вся беда: умных людей, нас
не слушают.
Мамаева. Да нельзя!.. Мы этого
не допустим, мы, женщины. Мы поднимем на ноги мужей, знакомых,
все власти; мы его устроим. Надобно, чтобы ничто
не мешало нам любоваться на него. Бедность! Фи! Мы ничего
не по — жалеем, чтобы… Нельзя! Нельзя! Красивые молодые люди так редки…
Уж никогда, бывало,
не забудет у отца или у матери ручку поцеловать; у
всех бабушек, у
всех тетушек расцелует ручки.
Мамаева. Будьте развязнее! Чего вы боитесь? Я такой же человек, как и
все. Будьте доверчивее, откровенней со мной, поверяйте мне свои сердечные тайны!
Не забывайте, что я ваша тетка.
Глумов. Он
не смеет отказать вам ни в чем. Потом, ему ваша просьба будет очень приятна; заставить вас просить —
все равно что дать ему взятку.
Мамаева.
Все это вздор, фантазии! Так вы
не желаете, чтоб я за вас просила?
Не рассуждать, когда
не приказывают, смеяться, когда начальство вздумает сострить, думать и работать за начальников и в то же время уверять их со всевозможным смирением, что я, мол, глуп, что
все это вам самим угодно было приказать.
Глумов. Что-то
не видать этого другого-то. И притом,
все бумага и форма. Целые стены, целые крепости из бумаг и форм. И из этих крепостей только вылетают, в виде бомб, сухие циркуляры и предписания.
Турусина. Что он говорит, Бог его знает. Ну, да
все равно, вероятно, богомольцы. Вели их накормить. (Человек уходит. Турусина читает письмо.) Вот еще письмо. Видно, что пишет женщина солидная! (Читает вслух.) «Милостивая государыня Софья Игнатьевна, хотя я
не имею счастия…» (Читает про себя.) Вот слушай! «Выбор вами такого человека, как Егор Васильевич Курчаев, заставляет меня заранее проливать слезы об участи бедной Машеньки…» Ну, и так далее.
Машенька. Ах, ma tante, уж в Москве-то
не найти! Чего-чего в ней нет.
Все, что угодно. У вас такое большое знакомство. Можно обратиться к тому — другому; Крутицкий, Мамаев, Городулин вам помогут, укажут или найдут для вас точно такого жениха, какого вам нужно. Я в этом уверена.
Турусина. Да, ты знаешь кой-что, но ты
не можешь и
не должна
всего знать.
Турусина. Уж ты разговорилась очень. Я устала, дай мне отдохнуть, немного успокоиться. (Целует Машеньку; она уходит.) Милая девушка! На нее и сердиться нельзя; она и сама, я думаю,
не понимает, что болтает. Где же ей понимать? Так лепечет. Я
все силы употреблю, чтобы она была счастлива; она вполне этого заслуживает. Сколько в ней благоразумия и покорности! Она меня тронула почти до слез своею детскою преданностью. Право, так взволновала меня. (Нюхает спирт.)
Турусина. Нет, вы мне
не говорите!
Все это сделано в угоду нынешнему модному неверию.
Турусина. Вам
все это смешно, я вижу. У юристов и у медиков сердца нет. И неужели
не нашлось ни одного человека, который бы заступился за эту бедную женщину?
Какая потеря для Москвы, что умер Иван Яковлич! Как легко и просто было жить в Москве при нем… Вот теперь я ночи
не сплю,
все думаю, как пристроить Машеньку: ну, ошибешься как-нибудь, на моей душе грех будет. А будь жив Иван Яковлич, мне бы и думать
не о чем. Съездила, спросила — и покойна. Вот когда мы узнаём настоящую-то цену человеку, когда его нет!
Не знаю, заменит ли его Манефа, а много и от нее сверхъестественного.
2-я приживалка.
Не во сне ли мы
все это видели?
Глумов. Я, ваше превосходительство, помню наизусть, да
не только этот параграф, а
весь трактат.
Крутицкий. Ну,
не умею тебе сказать. Они, брат,
все одинаковы; вот тетка, знаю, что ханжа.
Как мы от нее ни скрываем наше сватовство, а
все же узнает; пожалуй, и помешает, хоть
не из любви, так из ревности; женщины завистливы, любить-то
не всякая умеет, а ревновать-то всякая мастерица.
Глумов. Ну, да уж что делать. Сойдитесь с прислугой, с гадальщицами, с странницами, с приживалками;
не жалейте для них никаких подарков. Зайдите теперь в город, купите две табакерки серебряных, небольших!
Все эти приживалки табак нюхают зло и очень любят подарки.
Глумов. Главное, блюдите
все входы и выходы, чтоб ничто сомнительное ни под каким видом
не могло проникнуть в дом. Для этого ублажайте прислугу, у прислуги чутье хорошее. Ну, прощайте! Торопите, чтоб поскорее парадный сговор.
Глумов. Немного. Он ведь
не дорог. Все-таки покойнее. Всякий скандал нехорош.
Машенька. Он явился каким-то неотразимым.
Всё за него.
Все знакомые тетушки рекомендуют прямо его, приживалки во сне его видят каждую ночь, станут на картах гадать — выходит он, гадальщицы указывают на него, странницы тоже; наконец Манефа, которую тетушка считает чуть
не за святую, никогда
не видав его, описала наружность и предсказала минуту, когда мы его увидим. Какие же тут могут быть возражения? Судьба моя в руках тетушки, а она им совершенно очарована.
Курчаев. Я и пороков
не имею, я просто обыкновенный человек. Это странно искать добродетельного человека. Ну,
не будь Глумова, где бы она взяла? во
всей Москве только он один и есть. И чудеса с ним бывают, и видения он видит. Ну, позвольте вас спросить, как же можно этого требовать от всякого?
Мамаева. Тот, кто писал эту статью, должен очень хорошо знать Егора Дмитрича: тут
все малейшие подробности его жизни, если это только
не выдумки.
Мамаев. «Человеку Мамаева, за то, что привез ко мне своего барина обманом, пользуясь его слабостью к отдающимся внаймы квартирам — этому благодетелю моему три рубля. Чувствую, что мало». Тут дальше разговор со мной, совсем
не интересный. «Первый визит Крутицкому. Муза! Воспоем доблестного мужа и его прожекты. Нельзя довольно налюбоваться тобой, маститый старец! Поведай нам, поведай миру, как ты ухитрился, дожив до шестидесятилетнего возраста, сохранить во
всей неприкосновенности ум шестилетнего ребенка?»
Мамаев (
не замечая Городулина). Позвольте, тут я вижу несколько слов о Городулине. «Городулин в каком-то глупом споре о рысистых лошадях одним господином назван либералом; он так этому названию обрадовался, что три дня по Москве ездил и
всем рассказывал, что он либерал. Так теперь и числится». А ведь похоже!
Городулин. Я ни слова. Вы прелестнейший мужчина! Вот вам рука моя. И
все, что вы говорили про нас, то есть про меня — про других я
не знаю, — правда совершенная.
Неточные совпадения
Анна Андреевна. Ему
всё бы только рыбки! Я
не иначе хочу, чтоб наш дом был первый в столице и чтоб у меня в комнате такое было амбре, чтоб нельзя было войти и нужно бы только этак зажмурить глаза. (Зажмуривает глаза и нюхает.)Ах, как хорошо!
Городничий. Вам тоже посоветовал бы, Аммос Федорович, обратить внимание на присутственные места. У вас там в передней, куда обыкновенно являются просители, сторожа завели домашних гусей с маленькими гусенками, которые так и шныряют под ногами. Оно, конечно, домашним хозяйством заводиться всякому похвально, и почему ж сторожу и
не завесть его? только, знаете, в таком месте неприлично… Я и прежде хотел вам это заметить, но
все как-то позабывал.
Анна Андреевна. После? Вот новости — после! Я
не хочу после… Мне только одно слово: что он, полковник? А? (С пренебрежением.)Уехал! Я тебе вспомню это! А
все эта: «Маменька, маменька, погодите, зашпилю сзади косынку; я сейчас». Вот тебе и сейчас! Вот тебе ничего и
не узнали! А
все проклятое кокетство; услышала, что почтмейстер здесь, и давай пред зеркалом жеманиться: и с той стороны, и с этой стороны подойдет. Воображает, что он за ней волочится, а он просто тебе делает гримасу, когда ты отвернешься.
Как бы, я воображаю,
все переполошились: «Кто такой, что такое?» А лакей входит (вытягиваясь и представляя лакея):«Иван Александрович Хлестаков из Петербурга, прикажете принять?» Они, пентюхи, и
не знают, что такое значит «прикажете принять».
Городничий (бьет себя по лбу).Как я — нет, как я, старый дурак? Выжил, глупый баран, из ума!.. Тридцать лет живу на службе; ни один купец, ни подрядчик
не мог провести; мошенников над мошенниками обманывал, пройдох и плутов таких, что
весь свет готовы обворовать, поддевал на уду. Трех губернаторов обманул!.. Что губернаторов! (махнул рукой)нечего и говорить про губернаторов…