Неточные совпадения
Гаврило. Посиди за самоваром поплотнее, поглотай часа два кипятку,
так узнаешь. После шестого пота она, первая-то тоска, подступает… Расстанутся с чаем
и выползут на бульвар раздышаться да разгуляться. Теперь чистая публика гуляет: вон Мокий Парменыч Кнуров проминает себя.
Иван. Он каждое утро бульвар-то меряет взад
и вперед, точно по обещанию.
И для чего это он
так себя утруждает?
Иван. Из-за острова вышел.
Так и выстилает,
так и выстилает.
Иван. Выстилает. Страсть! Шибче «Самолета» бежит,
так и меряет.
Гаврило.
Так на барже пушка есть. Когда Сергея Сергеича встречают или провожают,
так всегда палят. (Взглянув в сторону за кофейную.) Вон
и коляска за ними едет-с, извощицкая, Чиркова-с! Видно, дали знать Чиркову, что приедут. Сам хозяин Чирков на козлах. Это за ними-с.
Иван.
И цыган с Чирковым на козлах сидит, в парадном казакине, ремнем перетянут
так, что того гляди переломится.
Вожеватов. Не то время. Прежде женихов-то много было,
так и на бесприданниц хватало; а теперь женихов-то в самый обрез; сколько приданых, столько
и женихов, лишних нет — бесприданницам-то
и недостает. Разве бы Харита Игнатьевна отдала за Карандышева, кабы лучше были?
Кнуров. Как это она оплошала? Огудаловы все-таки фамилия порядочная,
и вдруг за какого-то Карандышева!.. Да с ее-то ловкостью… всегда полон дом холостых…
Вожеватов. Выдать-то выдала, да надо их спросить, сладко ли им жить-то. Старшую увез какой-то горец, кавказский князек. Вот потеха-то была… Как увидал, затрясся, заплакал даже —
так две недели
и стоял подле нее, за кинжал держался да глазами сверкал, чтоб не подходил никто. Женился
и уехал, да, говорят, не довез до Кавказа-то, зарезал на дороге от ревности. Другая тоже за какого-то иностранца вышла, а он после оказался совсем не иностранец, а шулер.
Вожеватов. Любит
и сама пожить весело. А средства у нее
так невелики, что даже
и на
такую жизнь недостает.
Вожеватов. Женихи платятся. Как кому понравилась дочка,
так и раскошеливайся… Потом на приданое возьмет с жениха, а приданого не спрашивай.
Кнуров. Ну, что хорошего! Тот лезет к Ларисе Дмитриевне с комплиментами, другой с нежностями,
так и жужжат, не дают с ней слова сказать. Приятно с ней одной почаще видеться — без помехи.
Кнуров. Ну да, толкуйте! У вас шансов больше моего: молодость — великое дело. Да
и денег не пожалеете; дешево пароход покупаете,
так из барышей-то можно. А ведь, чай, не дешевле «Ласточки» обошлось бы!
Вожеватов. Да, правду; а бесприданницам
так нельзя. К кому расположена, нисколько этого не скрывает. Вот Сергей Сергеич Паратов в прошлом году появился, наглядеться на него не могла, а он месяца два поездил, женихов всех отбил, да
и след его простыл, исчез неизвестно куда.
Вот бросал деньгами-то,
так и засыпал Хариту Игнатьевну.
Когда перемежка случалась, никого из богатых женихов в виду не было,
так и его придерживали, слегка приглашивали, чтоб не совсем пусто было в доме.
А как, бывало, набежит какой-нибудь богатенький,
так просто жалость было смотреть на Карандышева;
и не говорят с ним,
и не смотрят на него.
А то вот потеха-то: был у них как-то, еще при Паратове, костюмированный вечер;
так Карандышев оделся разбойником; взял в руки топор
и бросал на всех зверские взгляды, особенно на Сергея Сергеича.
Вожеватов. Еще как рад-то, сияет, как апельсин. Что смеху-то! Ведь он у нас чудак. Ему бы жениться поскорей да уехать в свое именьишко, пока разговоры утихнут,
так и Огудаловым хотелось; а он таскает Ларису на бульвар, ходит с ней под руку, голову
так высоко поднял, что того гляди наткнется на кого-нибудь. Да еще очки надел зачем-то, а никогда их не носил. Кланяется — едва кивает; тон какой взял; прежде
и не слыхать его было, а теперь все «я да я, я хочу, я желаю».
И возит на этом верблюде-то Ларису Дмитриевну; сидит
так гордо, будто на тысячных рысаках едет.
С бульвара выходит,
так кричит городовому: «Прикажи подавать мой экипаж!» Ну,
и подъезжает этот экипаж с музыкой, все винты, все гайки дребезжат на разные голоса, а рессоры-то трепещутся, как живые.
Вожеватов (Огудаловой). Вот жизнь-то, Харита Игнатьевна, позавидуешь! (Карандышеву.) Пожил бы, кажется, хоть денек на вашем месте. Водочки да винца! Нам
так нельзя-с, пожалуй разум потеряешь. Вам можно все: вы капиталу не проживете, потому его нет, а уж мы
такие горькие зародились на свет, у нас дела очень велики,
так нам разума-то терять
и нельзя.
Огудалова.
И вдруг
такие расходы, которых никак нельзя было ожидать… Вот завтра рожденье Ларисы, хотелось бы что-нибудь подарить…
Лариса. Ничего,
так, пустяки какие-то. Меня
так и манит за Волгу, в лес… (Задумчиво.) Уедемте, уедемте отсюда.
Так умейте это понять
и не приписывайте моего выбора своим достоинствам, я их еще не вижу.
Лариса.
Так это еще хуже. Надо думать, о чем говоришь. Болтайте с другими, если вам нравится, а со мной говорите осторожнее. Разве вы не видите, что положение мое очень серьезно? Каждое слово, которое я сама говорю
и которое я слышу, я чувствую. Я сделалась очень чутка
и впечатлительна.
Лариса. Вы его не знаете, да хоть бы
и знали,
так… извините, не вам о нем судить.
Лариса. Это уж мое дело. Если я боюсь
и не смею осуждать его,
так не позволю
и вам.
Лариса. Стрелял
и, разумеется, сшиб стакан, но только побледнел немного. Сергей Сергеич говорит: «Вы прекрасно стреляете, но вы побледнели, стреляя в мужчину
и человека вам не близкого. Смотрите, я буду стрелять в девушку, которая для меня дороже всего на свете,
и не побледнею». Дает мне держать какую-то монету, равнодушно, с улыбкой, стреляет на
таком же расстоянии
и выбивает ее.
Карандышев. Сердца нет, оттого он
так и смел.
Лариса. Разумеется, если б явился Сергей Сергеич
и был свободен,
так довольно одного его взгляда… Успокойтесь, он не явился, а теперь хоть
и явится,
так уж поздно. Вероятно, мы никогда
и не увидимся более.
Паратов.
Так, просто, Робинзон, без имени
и отчества.
Паратов. Нет, со мной, господа, нельзя, я строг на этот счет. Денег у него нет, без моего разрешения давать не велено, а у меня как попросит,
так я ему в руки французские разговоры, на счастье нашлись у меня; изволь прежде страницу выучить, без того не дам… Ну
и учит сидит. Как старается!
Паратов. Ну, нет, какой хороший! Он все амплуа прошел
и в суфлерах был; а теперь в оперетках играет. Ничего,
так себе, смешит.
Паратов. Что
такое «жаль», этого я не знаю. У меня, Мокий Парменыч, ничего заветного нет; найду выгоду,
так все продам, что угодно. А теперь, господа, у меня другие дела
и другие расчеты. Я женюсь на девушке очень богатой, беру в приданое золотые прииски.
Вожеватов. Мы, Робинзон, тебя не выдадим, ты у нас
так за англичанина
и пойдешь.
Гаврило. Да уж я, Василий Данилыч, все заготовлю, что требуется; у меня
и кастрюлечка серебряная водится для
таких оказий, уж я
и своих людей с вами отпущу.
Я немножко виноват перед ней, то есть
так виноват, что не должен бы
и носу к ним показывать; ну, а теперь она выходит замуж, значит, старые счеты покончены,
и я могу опять явиться, поцеловать ручки у ней
и у тетеньки.
Замуж выходит… это очень мило с ее стороны; все-таки на душе у меня немного полегче…
и дай ей Бог здоровья
и всякого благополучия!
Огудалова. На чем записать
такое счастие! Благодарна, Мокий Парменыч, очень благодарна, что удостоили. Я
так рада, растерялась, право… не знаю, где
и посадить вас.
Кнуров. Ничего тут нет похвального, напротив, это непохвально. Пожалуй, с своей точки зрения, он не глуп: что он
такое… кто его знает, кто на него обратит внимание! А теперь весь город заговорит про него, он влезает в лучшее общество, он позволяет себе приглашать меня на обед, например… Но вот что глупо: он не подумал или не захотел подумать, как
и чем ему жить с
такой женой. Вот об чем поговорить нам с вами следует.
Кнуров. Вы можете мне сказать, что она еще
и замуж-то не вышла, что еще очень далеко то время, когда она может разойтись с мужем. Да, пожалуй, может быть, что
и очень далеко, а ведь, может быть, что
и очень близко.
Так лучше предупредить вас, чтоб вы еще не сделали какой-нибудь ошибки, чтоб знали, что я для Ларисы Дмитриевны ничего не пожалею… Что вы улыбаетесь?
Кнуров. Найдите
таких людей, которые посулят вам десятки тысяч даром, да тогда
и браните меня. Не трудитесь напрасно искать; не найдете. Но я увлекся в сторону, я пришел не для этих разговоров. Что это у вас за коробочка?
Огудалова. Ты поблагодари Васю,
так шепни ему на ухо: «Благодарю, мол».
И Кнурову тоже.
Илья. Пополам перегнуло набок, coвсeм углом,
так глаголем
и ходит… другая неделя… ах, беда! Теперь в хоре всякий лишний человек дорого стоит, а без тенора как быть! К дохтору ходил, дохтор
и говорит: «Через неделю, через две отпустит, опять прямой будешь». А нам теперь его надо.
Огудалова. Кто ж бы это приехал? Должно быть, богатый
и, вероятно, Лариса, холостой, коли цыгане
так ему обрадовались. Видно, уж
так у цыган
и живет. Ах, Лариса, не прозевали ли мы жениха? Куда торопиться-то было?
Огудалова. Нет, ты не фантазируй! Свадьба
так свадьба! Я Огудалова, я нищенства не допущу. Ты у меня заблестишь
так, что здесь
и не видывали!
Огудалова. Что вы еще придумываете! Ссору, что ли, затеять хотите?
Так мы с Ларисой
и не поедем.
Карандышев. Не обижайте! А меня обижать можно? Да успокойтесь, никакой ссоры не будет: все будет очень мирно. Я предложу за вас тост
и поблагодарю вас публично за счастие, которое вы делаете мне своим выбором, за то, что вы отнеслись ко мне не
так, как другие, что вы оценили меня
и поверили в искренность моих чувств. Вот
и все, вот
и вся моя месть!
Паратов. Управители мои
и управляющие свели без меня домок мой в ореховую скорлупку-с. Своими операциями довели было до аукционной продажи мои пароходики
и все движимое
и недвижимое имение.
Так я полетел тогда спасать свои животишки-с.