— То-то и есть, Марко Данилыч, — подхватил Веденеев, — что у нас не по-людски ведется: верим мы не человеку, а клочку бумаги. Вера-то в человека иссякла; так не
на совесть, а на суд да на яму надежду возлагаем. Оттого и банкротства.
Неточные совпадения
Удивлялись вдовице все знавшие ее, но были и прокаженные
совестью, что, не веря чистым побужденьям,
на подви́жную жизнь ее метали грязными сплетнями.
— Не след бы мне про тюлений-то жир тебе рассказывать, — сказал Марко Данилыч, — у самого этого треклятого товару целая баржа
на Гребновской стоит. Да уж так и быть, ради милого дружка и сережка из ушка. Желаешь знать напрямик, по правде, то есть по чистой
совести?.. Так вот что скажу: от тюленя, чтоб ему дохнуть, прибытки не прытки. Самое распоследнее дело… Плюнуть
на него не стоит — вот оно что.
Взглядывая
на Лизу, замечал он теперь в лице ее выраженье тяжелой, но напрасной обиды, и стало ему ее жалко, заговорила в нем
совесть…
Горьким для души, тяжелым для
совести опытом дошел он до убеждения, что правой веры не осталось
на земле, что во всех толках, и в поповщине, и в беспоповщине, и в спасовщине, вера столько же пестра, как и Никонова.
— И так можно, — сказал Марко Данилыч, кладя перо
на прилавок. — Я, брат, человек сговорчивый,
на все согласен, не то что ты, — измучил меня торговавшись. Копейки одной не хотел уступить!.. Эх, ты!.. Совесть-то где у тебя? Забыл, видно, что мы с тобою земляки и соседи, — прибавил он…
— А вино-то
на что? — перервал ее речи Колышкин. — Сперва шампанское да венгерское, потом сладенькие ликерцы, а потом дело дошло и до коньяка… Теперь не дошло ли уж и до хлебной слезы, что под тын человека кладет… Совсем скружилась девка и стыд и
совесть утопила в вине, а перед Марьей Гавриловной, в угоду любовнику, стала дерзка, заносчива, обидлива. Терпит Марья Гавриловна, пьет чашу горькую!
— Скажите мне теперь по чистой
совести самую сущую правду, что побудило вас, открыто заявивши фармазонам, что вы душевно и телесно чуждаетесь их, что побудило вас прийти
на сходбище оных богопротивников и даже идти
на свиданье с Денисовым?
И обнял Дуню и трижды поцеловал ее со щеки
на щеку. Вся зарделась она, хоть и немного еще прошло времени с тех пор, как знакомым и незнакомым мужчинам без малейшего зазрения стыда и
совести усердно раздавала она серафимские лобзания.
— Ты теперь в достатках, — сказала Дарья Сергевна, — и
на будущее время Дуня тебя никогда не оставит своей помощью. Ежели захочешь жениться, за невестами дело не станет, найдется много. А мой бы совет: к Богу обратиться, ты уж ведь не молоденький. Ты же, я думаю, живучи в полону, пожалуй, и Христову-то веру маленько забыл. Так и надо бы тебе теперь вспомнить святоотеческие предания и примирить свою
совесть с Царем Небесным.
Стародум(к Правдину). Чтоб оградить ее жизнь от недостатку в нужном, решился я удалиться на несколько лет в ту землю, где достают деньги, не променивая их
на совесть, без подлой выслуги, не грабя отечества; где требуют денег от самой земли, которая поправосуднее людей, лицеприятия не знает, а платит одни труды верно и щедро.
Неточные совпадения
Пускай народу ведомо, // Что целые селения //
На попрошайство осенью, // Как
на доходный промысел, // Идут: в народной
совести // Уставилось решение, // Что больше тут злосчастия, // Чем лжи, — им подают.
Вздрогнула я, одумалась. // — Нет, — говорю, — я Демушку // Любила, берегла… — // «А зельем не поила ты? // А мышьяку не сыпала?» // — Нет! сохрани Господь!.. — // И тут я покорилася, // Я в ноги поклонилася: // — Будь жалостлив, будь добр! // Вели без поругания // Честному погребению // Ребеночка предать! // Я мать ему!.. — Упросишь ли? // В груди у них нет душеньки, // В глазах у них нет
совести, //
На шее — нет креста!
Ты дай нам слово верное //
На нашу речь мужицкую // Без смеху и без хитрости, // По
совести, по разуму, // По правде отвечать, // Не то с своей заботушкой // К другому мы пойдем…»
Совесть злодея осилила, // Шайку свою распустил, // Роздал
на церкви имущество, // Нож под ракитой зарыл.
Пришел и сам Ермил Ильич, // Босой, худой, с колодками, // С веревкой
на руках, // Пришел, сказал: «Была пора, // Судил я вас по
совести, // Теперь я сам грешнее вас: // Судите вы меня!» // И в ноги поклонился нам.