Неточные совпадения
Манефа, напившись чайку с изюмом, — была великая постница, сахар почитала скоромным и сроду не употребляла его, — отправилась в свою комнату и там стала расспрашивать Евпраксию о порядках в братнином доме: усердно ли
Богу молятся, сторого ли посты соблюдают, по скольку кафизм в день она прочитывает; каждый ли праздник службу правят, приходят ли на службу сторонние, а затем свела речь на то,
что у них в скиту большое расстройство
идет из-за епископа Софрония, а другие считают новых архиереев обли́ванцами и слышать про них не хотят.
Детство и молодость Никитишна провела в горе, в бедах и страшной нищете. Казались те беды нескончаемыми, а горе безвыходным. Но никто как
Бог, на него одного полагалась сызмальства Никитишна, и не постыдил Господь надежды ее;
послал старость покойную: всеми она любима, всем довольна, добро по силе ежечасно может творить.
Чего еще? Доживала старушка век свой в радости, благодарила
Бога.
—
Слава Богу. Аннушку за букварь засадила, — молвила Никитишна, — «аз, ангел, ангельский» — твердит, а Марфуша, как бы ты видел, какая забавная стала,
что рассказать нельзя. Спать полегли, да вот завтра увидишь.
Раза три либо четыре Патап Максимыч на свои руки Микешку брал.
Чего он ни делал, чтоб направить шурина на добрый путь, как его ни усовещивал, как ни бранил, ничем не мог пронять. Аксинья Захаровна даже ненавидеть стала брата, несмотря на сердечную доброту свою. Совестно было ей за него, и часто грешила она: просила на молитве
Бога, чтоб
послал он поскорей по душу непутного брата.
— Слушай, Аксинья, — говорил хозяйке своей Патап Максимыч, — с самой той поры, как взяли мы Груню в дочери, Господь, видимо, благословляет нас. Сиротка к нам в дом счастье принесла, и я так в мыслях держу:
что ни подал нам
Бог, — за нее, за голубку, все подал. Смотри ж у меня, — не ровен час, все под
Богом ходим, — коли вдруг
пошлет мне Господь смертный час, и не успею я насчет Груни распоряженья сделать, ты без меня ее не обидь.
Не мое и не ихне добро,
что мы нажили: его
Бог ради Груни
послал.
Еще
слава Богу,
что вовремя себя выявили…
— Здорова, матушка,
слава Богу, — отвечала Таифа. — В часовне у служеб бывала и у часов и к повечерию. К утрене-то ленивенька вставать, разве только
что в праздники.
—
Слава Богу, сударыня, — сказала Манефа и, понизив голос, прибавила: — Братец-от очень скорбит,
что вы его не посетили… Сам себя бранит, желательно было ему самому приехать к вам позвать к себе, да дела такие подошли, задержали. Очень уж он опасается, не оскорбились бы вы…
Извещаю вас, матушка,
что Вареньке моей
Бог судьбу
посылает.
— Ишь ты! — усмехнулся отец. — Я его на Волгу за делом
посылал, а он девок там разыскивал. Счастлив твой
Бог,
что поставку хорошо обладил, не то бы я за твое малодушие спину-то нагрел бы. У меня думать не смей самому невесту искать… Каку даст отец, таку и бери… Вот тебе и сказ… А жениться тебе в самом деле пора. Без бабы и по хозяйству все не ходко
идет, да и в дому жи́лом не пахнет… По осени беспременно надо свадьбу сварганить, надоело без хозяйки в доме.
— Сегодня нам с тобой, Евграф, счастья
Бог послал — всю залежь,
что ее в лавке ни было, с рук спустил.
Что ни было старого, негодящего товару, весь сбыл, да еще за наличные. Думал убытки нести, выпал барыш, да какой!
Свадьбу сыграли. Перед тем Макар Тихоныч
послал сына в Урюпинскую на ярмарку, Маша так и не свиделась с ним. Старый приказчик, приставленный Масляниковым к сыну, с Урюпинской повез его в Тифлис, оттоль на Крещенскую в Харьков, из Харькова в Ирбит, из Ирбита в Симбирск на Сборную. Так дело и протянулось до Пасхи. На возвратном пути Евграф Макарыч где-то захворал и помер. Болтали, будто руки на себя наложил, болтали,
что опился с горя.
Бог его знает, как на самом деле было.
—
Что матушка!.. Матушке,
слава Богу, совсем облегчало, — прыгая, сказала Фленушка. — А у нас праздник-от какой!
—
Слава Богу, — отвечал Патап Максимыч. — Садись-ка и ты,
чего стоять-то?
— Уповаю на Владычицу. Всего станет, матушка, — говорила Виринея. — Не изволь мутить себя заботами, всего при милости Божией хватит.
Слава Господу
Богу,
что поднял тебя… Теперь все ладнехонько у нас
пойдет: ведь хозяюшкин глаз,
что твой алмаз. Хозяюшка в дому,
что оладышек в меду: ступит — копейка, переступит — другая, а зачнет семенить, и рублем не покрыть. За тобой, матушка, голодом не помрем.
— Великий благодетель нам Петр Спиридоныч, дай ему, Господи, доброго здравия и души спасения, — молвила мать Назарета. — День и ночь за него
Бога молим. Им только и живем и дышим — много милостей от него видим… А
что, девицы, не пора ль нам и ко дворам?.. Покуда матушка Манефа не встала, я бы вот чайком Василья-то Борисыча напоила… Пойдем-ка, умницы, солнышко-то стало низенько…
— Маленько-то повремени, — сказала Манефа. — Без хлеба-соли суща в пути из обители не пускают… Подь в келарню, потрапезуй
чем Господь
послал, а там дорога тебе скатертью —
Бог в помощь, Никола в путь!
— Да полно ж, матушка, — наклоняясь головой на плечо игуменьи, сквозь слезы молвила Фленушка, —
что о том поминать?.. Осталась жива, сохранил Господь… ну и
слава Богу. Зачем грустить да печалиться?.. Прошли беды, минули печали,
Бога благодарить надо, а не горевать.
— Губить тебя?.. Не бойся… А знаешь ли, криводушный ты человек, почему тебе зла от меня не будет? — сказал Патап Максимыч, сев на кровать. — Знаешь ли ты это?.. Она, моя голубушка, на исходе души за тебя просила… Да… Не снесла ее душенька позору… Увидала,
что от людей его не сокроешь — в могилу
пошла… А кто виноват?.. Кто ее погубил?.. А она-то, голубушка, лежа на смертном одре, Христом
Богом молила — волосом не трогать тебя.
Уже по нескольку раз пропел он с ученицами и воззвахи, и догматик праздника, и весь канон, и великий прокимен вечерни: «Кто
Бог великий!» Все как по маслу
шло, и московский посол наперед радовался успеху,
что должен был увенчать труды его…
Весенние гулянки по селам и деревням зачинаются с качелей Святой недели и с радуницких хороводов. Они тянутся вплоть до Петрова розговенья. На тех гулянках водят хороводы обрядные, поют песни заветные — то останки старинных праздников,
что справляли наши предки во
славу своих развеселых
богов.
— Батюшка, на другое хочу я твоего благословенья просить, — после долгого молчанья робко повел новую речь Алексей. — Живучи у Патапа Максимыча, торговое дело вызнал я,
слава Богу, до точности. Счеты ль вести, другое ли
что — не хуже другого могу…
—
Бога не боится родитель твой — в чужи люди сыновей
послал! Саввушку-то жалко мне оченно — паренек-от еще не выровнялся, пожалуй, и силенки у него не хватит на работу подряженную. Много, пожалуй, придется и побой принять, коль попадется к хозяину немилостивому.
Чем сыновей-то в кабалу отдавать, у меня бы денег позаймовал. Не потерпит ему Господь за обиды родным сыновьям.
—
Что же?
Слава Богу,
что пособляет доброму человеку справляться, — молвил на те речи Михайло Васильич.
— Известно как, — ответил Василий Борисыч. — Червончики да карбованцы и в Неметчине свое дело делают. Вы думаете, в чужих-то краях взяток не берут? Почище наших лупят… Да… Только
слава одна,
что немцы честный народ, а по правде сказать, хуже наших становых… Право слово… Перед
Богом — не лгу.
—
Что есть, и того довольно с меня, — молвил Василий Борисыч. — Не в богатстве сила, в довольстве… Я,
слава Богу, доволен.
— По милости Господней всем я довольна, — сказала она. — Малое,
слава Богу, есть, большего не надо. А вот
что: поедешь ты завтра через деревню Поляну, спроси там Артемья Силантьева, изба с самого краю на выезде… Третьего дня коровенку свели у него, четверо ребятишек мал мала меньше — пить-есть хотят… Без коровки голодают, а новую купить у Артемья достатков нет… Помоги бедным людям Христа ради, сударыня.
Не дай ей
Бог познать третью любовь. Бывает,
что женщина на переходе от зрелого возраста к старости полюбит молодого. Тогда закипает в ней страсть безумная, нет на свете ничего мучительней, ничего неистовей страсти той… Не сердечная тоска
идет с ней об руку, а лютая ненависть, черная злоба ко всему на свете, особливо к красивым и молодым женщинам… Говорят: первая любовь óт
Бога, другая от людей, а третья от ангела,
что с рожками да с хвостиками пишут.
— Не
пошлю я за братом, Алешенька.
Бог знает,
что у него на разуме… Может, и грешу… А сдается мне,
что он на мои достатки смотрит завидно… Теперь, поди, еще завиднее будет: прежде хоть думал,
что не сам, так дети наследство от меня получат… Нет, не продам ему «Соболя».
Диво ли,
что теперь на нашей трудной земле и древа, и травы, и скоты, и звери, и всякие гады ползущие не от
Бога, а от врага, не
славу Божию исповедуют, а вражеским козням на человеческую погубу служат?
—
Слава Господу
Богу и Пречистой Владычице Богородице,
что было у вас все по-хорошему… Устали, поди, с дороги-то? — прибавила она, приветно улыбнувшись. — Ступайте, матери, с
Богом, девицы, отдохните, спокойтесь, Господь да будет над вами. Подите.
— Знаю, — ответила Манефа, — и мне про то они отписывают…
Что ж?..
Слава Богу. Рада за тебя, мать Таисея. Сотенки четыре, не то и вся полтысяча перепадет; люди они богатые.
— Хорошо говорила ты, Авдотья Марковна, — нежно целуя ее, молвила Аграфена Петровна. — Жаль,
что этот Самоквасов помешал договорить тебе мысли свои. Хорошие мысли, Дунюшка, добрые!.. Будешь людям мила, будешь
Богу угодна; коль всегда такой себя соблюдешь,
Бог не оставит, счастья
пошлет.
— Сама тех же мыслей держусь, — молвила Дуня. —
Что красота! С лица ведь не воду пить. Богатства,
слава Богу, и своего за глаза будет; да и
что богатство? Сама не видела, а люди говорят,
что через золото слезы текут… Но как человека-то узнать — добрый ли он, любит ли правду? Женихи-то ведь, слышь, лукавы живут — тихим, кротким, рассудливым всякий покажется, а после венца станет иным. Вот
что мне боязно…
— Спáсенница,
что ли, она разъезжать-то по вашим праздникам! — говорил он сестре. —
Слава Богу, девка не стрижена, не стать ей по вашим бабьим соборам шататься… Здесь дело другое, у тетки в гостинах, а в Шарпане незачем быть.
— Ты уж
пойдешь!.. Нельзя и шутку сшутить!.. — едва нахмурясь, молвил с малой досадой Чапурин. — В ихнем горе-беде,
Бог даст, пособим, а
что смешно, над тем не грех посмеяться.
Аксинья Захаровна,
Бог ее знает какими судьбами, каждый раз узнавала,
что Патап Максимыч попу гостинец
послал.
—
Что правда, то правда, — молвил Патап Максимыч. — Счастья
Бог ей не
пошлет… И теперь муженек-от чуть не половину именья на себя переписал, остальным распоряжается, не спросясь ее… Горька была доля Марьи Гавриловны за первым мужем, от нового, пожалуй, хуже достанется. Тот по крайности богатство ей дал, а этот, году не пройдет, оберет ее до ниточки… И ништо!.. Вздоров не делай!.. Сама виновата!.. Сама себя раба бьет, коль не чисто жнет. А из него вышел самый негодящий человек.