Неточные совпадения
«Ну-ка, Данило Тихоныч, погляди на мое житье-бытье, — продолжал раздумывать
сам с
собой Патап Максимыч. — Спознай мою силу над «моими» деревнями и не моги забирать
себе в
голову, что честь мне великую делаешь, сватая за сына Настю. Нет, сватушка дорогой,
сами не хуже кого другого, даром что не пишемся почетными гражданами и купцами первой гильдии, а только государственными крестьянами».
Как решил я родное Заволжье покинуть,
сам с
собой тогда рассуждал: «Куда ж мне теперь, безродному, приклонить бедную
голову, где сыскать душевного мира и тишины, где найти успокоение помыслов и забвение всего, что было со мной?..» Решил в монастырь идти, да подальше, как можно подальше от здешних мест.
Ни слова не молвил Патап Максимыч. «Что ж это за срам такой? — рассуждает он
сам с
собою. — Как же это жену-то свою
голую напоказ чужим людям возить?.. Неладно, неладно!..»
А
сама разводит руками, закидывает назад
голову, манит к
себе на пышные перси того человека, обещает ему и тысячи неслыханных наслаждений, и груды золота, и горы жемчуга перекатного…
— Значит, Настенька не дает из
себя делать, что другие хотят? — молвила Марья Гавриловна. Потом помолчала немного, с минуту посидела, склоня
голову на руку, и, быстро подняв ее, молвила: — Не худое дело, матушка.
Сами говорите: девица она умная, добрая — и, как я ее понимаю, на правде стоит, лжи, лицемерия капли в ней нет.
Высоко нес он
голову, ровным неспешным шагом ступал, идя к Марье Гавриловне. Потупя взоры, нетвердой поступью, ровно
сам не в
себе, возвращался в кельи игуменьи. Много женских взоров из келейных окон на пригожего молодца было кинуто, весело щебетали промеж
себя, глядя на него, девицы. Ничего не видал, ничего не слыхал Алексей. Одно «до свиданья» раздавалось в ушах его.
«Эх, грому на тя нет! — бранится
сам про
себя Патап Максимыч. — Малого времени подождать не мог!.. Что теперь наделал, пустая
голова?.. И
себе навредил, и ее погубил, и меня обездолил… Ежа бы те за пазуху!»
— Ничего такого не было, — ответил Алексей, подняв
голову. — Ни за кого выдавать ее не думали, а чтоб
сама над
собой что сделала — так это пустое вранье.
«Знать бы да ведать, — меж
собой говорили они, — не сдавать бы в науку овражного найденыша!.. Кормить бы, поить его, окаянного, что свинью на убой, до
самых тех пор, как пришлось бы сдавать его в рекруты. Не ломался б над нами теперь, не нес бы высóко поганой
головы своей. Отогрели змею за пазухой! А все бабы! Они в ту пору завыли невесть с чего…»
Гости из Городца и городские гости уехали — за пуншами только четверо сидело:
сам хозяин, кум Иван Григорьич, удельный
голова да Василий Борисыч. Рядом в боковуше, за чайным столом, заправляемым Никитишной, сидели Параша, Груня, Фленушка да Марьюшка. У мужчин повелась беседа говорливая; в женской горнице в молчанки играли: Никитишна хлопотала за самоваром, Груня к мужским разговорам молча прислушивалась, Параша дремала, Марьюшка с Фленушкой меж
собой перешептывались да тихонько посмеивались.
— А плевать мне на твоего Патапа!.. — вскрикнула Фленушка, и страстной отвагой заискрились глаза ее. — Хоть
голову с плеч, только б
себя потешить!.. Что в
самом деле?.. Живешь тут, живешь, киснешь, что опара в квашне… Удали места нет!.. Разгуляться не над чем!..
Самой счастья ввек не достанется, на чужое хочу поглядеть!.. Эх, Марьюшка, Марьюшка, не кровь в тебе ходит, сыворотка!..
— Не была б я самовольная, жила бы покорливо, почитала бы мужа, как крест на
голове, и все по хозяйству справляла б, как следует… А попался б на горе-несчастье непутный какой и заел бы век мой, зла ему не помыслила б, слова супротивного ему не молвила бы… А не стало бы силы терпеть,
сама б на
себя руки я наложила.
— Муж жене должен быть
голова, господин, а мне такого ни в жизнь не стерпеть, — не глядя ни на кого, продолжала речь свою Фленушка. — Захотел бы кто взять меня — иди, голубчик, под мой салтык, свою волю под лавку брось, пляши, дурень, под мою дудочку. Власти над
собой не потерплю —
сама власти хочу… Воли, отваги душа моя просит, да негде ей разгуляться!.. Ровно в каменной темнице, в тесной келье сиди!..
Спрыснув золотые галуны удельного
головы и знаменитого перепелятника, веселый и вполне довольный
собой и другими, Патап Максимыч заехал в деревню Вихореву, оставил там у Груни Аксинью Захаровну, а
сам денька на два отправился в губернский город. Приехал туда под вечер, пристал у «крестника», у Сергея Андреича.
—
Сами вы муж,
сами семьи
голова, Патап Максимыч, — улыбнувшись, промолвила Марья Гавриловна. — По
себе посудите — стать ли замужней женщине в такие дела помимо мужа входить?.. У меня все ему сдано… Посидите маленько, не поскучайте со мной, он скоро воротится. Пароход сегодня в Верху отправляет — хлопоты.
— По-моему, тут главное то, что у него, все едино, как у Никитушки, нет ни отца, ни матери, сам себе верх,
сам себе голова, — говорила Татьяна Андревна. — Есть, слышно, старая бабушка, да и та, говорят, на ладан дышит, из ума совсем выжила, стало быть, ему не будет помеха. Потому, ежели Господь устроит Наташину судьбу, нечего ей бояться ни крутого свекра, ни лихой свекрови, ни бранчивых деверьёв, ни золовок-колотовок.
Неточные совпадения
Гладиатор и Диана подходили вместе, и почти в один и тот же момент: раз-раз, поднялись над рекой и перелетели на другую сторону; незаметно, как бы летя, взвилась за ними Фру-Фру, но в то
самое время, как Вронский чувствовал
себя на воздухе, он вдруг увидал, почти под ногами своей лошади, Кузовлева, который барахтался с Дианой на той стороне реки (Кузовлев пустил поводья после прыжка, и лошадь полетела с ним через
голову).
Он прикинул воображением места, куда он мог бы ехать. «Клуб? партия безика, шампанское с Игнатовым? Нет, не поеду. Château des fleurs, там найду Облонского, куплеты, cancan. Нет, надоело. Вот именно за то я люблю Щербацких, что
сам лучше делаюсь. Поеду домой». Он прошел прямо в свой номер у Дюссо, велел подать
себе ужинать и потом, раздевшись, только успел положить
голову на подушку, заснул крепким и спокойным, как всегда, сном.
«Разумеется, я скажу, что Бетси прислала меня спросить, приедет ли она на скачки. Разумеется, поеду», решил он
сам с
собой, поднимая
голову от книги. И, живо представив
себе счастье увидать ее, он просиял лицом.
Слушая графиню Лидию Ивановну и чувствуя устремленные на
себя красивые, наивные или плутовские — он
сам не знал — глаза Landau, Степан Аркадьич начинал испытывать какую-то особенную тяжесть в
голове.
Отчего же и сходят с ума, отчего же и стреляются?» ответил он
сам себе и, открыв глаза, с удивлением увидел подле своей
головы шитую подушку работы Вари, жены брата.