Неточные совпадения
Он прикинул воображением места, куда он мог бы ехать. «Клуб? партия безика, шампанское с Игнатовым? Нет, не поеду. Château des fleurs, там найду Облонского, куплеты, cancan. Нет, надоело. Вот именно за то я люблю Щербацких, что
сам лучше делаюсь. Поеду домой». Он прошел прямо в свой номер у Дюссо, велел подать
себе ужинать и потом, раздевшись, только успел положить
голову на подушку, заснул крепким и спокойным, как всегда, сном.
«Разумеется, я скажу, что Бетси прислала меня спросить, приедет ли она на скачки. Разумеется, поеду», решил он
сам с
собой, поднимая
голову от книги. И, живо представив
себе счастье увидать ее, он просиял лицом.
Гладиатор и Диана подходили вместе, и почти в один и тот же момент: раз-раз, поднялись над рекой и перелетели на другую сторону; незаметно, как бы летя, взвилась за ними Фру-Фру, но в то
самое время, как Вронский чувствовал
себя на воздухе, он вдруг увидал, почти под ногами своей лошади, Кузовлева, который барахтался с Дианой на той стороне реки (Кузовлев пустил поводья после прыжка, и лошадь полетела с ним через
голову).
Народ, доктор и фельдшер, офицеры его полка, бежали к нему. К своему несчастию, он чувствовал, что был цел и невредим. Лошадь сломала
себе спину, и решено было ее пристрелить. Вронский не мог отвечать на вопросы, не мог говорить ни с кем. Он повернулся и, не подняв соскочившей с
головы фуражки, пошел прочь от гипподрома,
сам не зная куда. Он чувствовал
себя несчастным. В первый раз в жизни он испытал
самое тяжелое несчастие, несчастие неисправимое и такое, в котором виною
сам.
После страшной боли и ощущения чего-то огромного, больше
самой головы, вытягиваемого из челюсти, больной вдруг, не веря еще своему счастию, чувствует, что не существует более того, что так долго отравляло его жизнь, приковывало к
себе всё внимание, и что он опять может жить, думать и интересоваться не одним своим зубом.
И тут же в его
голове мелькнула мысль о том, что ему только что говорил Серпуховской и что он
сам утром думал — что лучше не связывать
себя, — и он знал, что эту мысль он не может передать ей.
Отчего же и сходят с ума, отчего же и стреляются?» ответил он
сам себе и, открыв глаза, с удивлением увидел подле своей
головы шитую подушку работы Вари, жены брата.
Самые разнообразные предположения того, о чем он сбирается говорить с нею, промелькнули у нее в
голове: «он станет просить меня переехать к ним гостить с детьми, и я должна буду отказать ему; или о том, чтобы я в Москве составила круг для Анны… Или не о Васеньке ли Весловском и его отношениях к Анне? А может быть, о Кити, о том, что он чувствует
себя виноватым?» Она предвидела всё только неприятное, но не угадала того, о чем он хотел говорить с ней.
Это были те
самые доводы, которые Дарья Александровна приводила
самой себе; но теперь она слушала и не понимала их. «Как быть виноватою пред существами не существующими?» думала она. И вдруг ей пришла мысль: могло ли быть в каком-нибудь случае лучше для ее любимца Гриши, если б он никогда не существовал? И это ей показалось так дико, так странно, что она помотала
головой, чтобы рассеять эту путаницу кружащихся сумасшедших мыслей.
«Да, это она», сказал он
сам себе и, схватившись за
голову, побежал вниз.
Слушая графиню Лидию Ивановну и чувствуя устремленные на
себя красивые, наивные или плутовские — он
сам не знал — глаза Landau, Степан Аркадьич начинал испытывать какую-то особенную тяжесть в
голове.
— По-моему, тут главное то, что у него, все едино, как у Никитушки, нет ни отца, ни матери, сам себе верх,
сам себе голова, — говорила Татьяна Андревна. — Есть, слышно, старая бабушка, да и та, говорят, на ладан дышит, из ума совсем выжила, стало быть, ему не будет помеха. Потому, ежели Господь устроит Наташину судьбу, нечего ей бояться ни крутого свекра, ни лихой свекрови, ни бранчивых деверьёв, ни золовок-колотовок.
— Ровно не знает, про что говорю! — с досадой промолвил Самоквасов. — Третий год прошу и молю я тебя: выходи за меня… Ну, прежде, конечно, дедушка жив, из дядиных рук я смотрел… Теперь шабаш,
сам себе голова, сам себе вольный казак!.. Что захочу, то и делаю!..
Неточные совпадения
Итак, я начал рассматривать лицо слепого; но что прикажете прочитать на лице, у которого нет глаз? Долго я глядел на него с невольным сожалением, как вдруг едва приметная улыбка пробежала по тонким губам его, и, не знаю отчего, она произвела на меня
самое неприятное впечатление. В
голове моей родилось подозрение, что этот слепой не так слеп, как оно кажется; напрасно я старался уверить
себя, что бельмы подделать невозможно, да и с какой целью? Но что делать? я часто склонен к предубеждениям…
Он слушал ее молча, опустив
голову на руки; но только я во все время не заметил ни одной слезы на ресницах его: в
самом ли деле он не мог плакать, или владел
собою — не знаю; что до меня, то я ничего жальче этого не видывал.
Герои наши видели много бумаги, и черновой и белой, наклонившиеся
головы, широкие затылки, фраки, сертуки губернского покроя и даже просто какую-то светло-серую куртку, отделившуюся весьма резко, которая, своротив
голову набок и положив ее почти на
самую бумагу, выписывала бойко и замашисто какой-нибудь протокол об оттяганье земли или описке имения, захваченного каким-нибудь мирным помещиком, покойно доживающим век свой под судом, нажившим
себе и детей и внуков под его покровом, да слышались урывками короткие выражения, произносимые хриплым голосом: «Одолжите, Федосей Федосеевич, дельце за № 368!» — «Вы всегда куда-нибудь затаскаете пробку с казенной чернильницы!» Иногда голос более величавый, без сомнения одного из начальников, раздавался повелительно: «На, перепиши! а не то снимут сапоги и просидишь ты у меня шесть суток не евши».
В анониме было так много заманчивого и подстрекающего любопытство, что он перечел и в другой и в третий раз письмо и наконец сказал: «Любопытно бы, однако ж, знать, кто бы такая была писавшая!» Словом, дело, как видно, сделалось сурьезно; более часу он все думал об этом, наконец, расставив руки и наклоня
голову, сказал: «А письмо очень, очень кудряво написано!» Потом,
само собой разумеется, письмо было свернуто и уложено в шкатулку, в соседстве с какою-то афишею и пригласительным свадебным билетом, семь лет сохранявшимся в том же положении и на том же месте.
Двести тысячонок так привлекательно стали рисоваться в
голове его, что он внутренно начал досадовать на
самого себя, зачем в продолжение хлопотни около экипажей не разведал от форейтора или кучера, кто такие были проезжающие.