Неточные совпадения
— Что
надо, парень? Да ты шапку-то надевай, студено. Да пойдем-ка лучше в избу, там потеплей будет нам разговаривать. Скажи-ка, родной, как отец-от у вас справляется? Слышал я про ваши беды; жалко мне вас… Шутка
ли, как злодеи-то вас обидели!..
— Где по здешним местам жениха Настасье сыскать! — спесиво заметил Чапурин. — По моим дочерям женихов здесь нет: токари да кузнецы им не пара. По купечеству хороших людей
надо искать… Вот и выискался один молодчик — из Самары, купеческий сын, богатый: у отца заводы, пароходы и торговля большая. Снежковы прозываются, не слыхала
ли?
— Без ее согласья, известно, нельзя дело сладить, — отвечал Патап Максимыч. — Потому хоша она мне и дочка, а все ж не родная. Будь Настасья постарше да не крестная тебе дочь, я бы разговаривать не стал, сейчас бы с тобой по рукам, потому она детище мое — куда хочу, туда и дену. А с Груней
надо поговорить. Поговорить, что
ли?
И вот уж строит он в Питере каменный дом, да такой, что пеший
ли, конный
ли только что с ним поверстаются, так ахают с дива: «Эк, мол, какие палаты сгромоздил себе Патап Максимыч, Чапурин сын!..» «Нечего делать, в гильдию записаться
надо, потому что тогда заграничный торг заведем, свои конторы будем иметь!..
Бежать не удалось… Патап Максимыч помешал…
Надо жить под одной кровлею с ним… И Фленушка тут же… Бедная, бедная!.. Чует
ли твое сердечушко, что возле тебя отец родной!
— Какая тут матка? Бредишь ты, что
ли? — с досадой молвил Патап Максимыч. — Тут дело
надо делать, а он про свою матку толкует.
— Нет, Яким Прохорыч, с тобой толковать
надо поевши, — молвил Патап Максимыч. — Да, кстати, и об ужине не мешает подумать… Здесь, у Воскресенья, стерляди первый сорт, не хуже васильсурских. Спосылать, что
ли, к ловцам на Левиху [Деревня в версте от Воскресенья на Ветлуге, где ловят лучших стерлядей.].
— Ахти, закалякался я с тобой, разлюбезный ты мой, Патап Максимыч, — сказал он. — Слышь, вторы кочета поют, а мне к утрени
надо вставать… Простите, гости дорогие, усните, успокойтесь… Отец Спиридоний все изготовил про вас: тебе, любезненькой мой, Патап Максимыч, вот в этой келийке постлано, а здесь налево Якиму Прохорычу с Самсоном Михайлычем. Усни во здравие, касатик мой, а завтра, с утра, в баньку пожалуй… А что, на сон-от грядущий, мадеры рюмочку не искушаешь
ли?
Крепко полюбился игумен Патапу Максимычу. Больно по нраву пришлись и его простодушное добросердечие, его на каждом шагу заметная домовитость и уменье вести хозяйство, а пуще всего то, что умеет людей отличать и почет воздавать кому следует. «На все горазд, — думал он, укладываясь спать на высоко взбитой перине. — Молебен
ли справить, за чарочкой
ли побеседовать… Постоянный старец!..
Надо наградить его хорошенько!»
— Да уж, видно,
надо будет в Осиповку приехать к тебе, — со стонами отвечал Стуколов. — Коли Господь поднимет, праздник-от я у отца Михаила возьму… Ох!.. Господи помилуй!.. Стрельба-то какая!.. Хворому человеку как теперь по распутице ехать?.. Ох… Заступнице усердная!.. А там на Фоминой к тебе буду… Ох!.. Уксусу бы мне, что
ли, к голове-то, либо капустки кочанной?..
«Такие дела, говорит, выпали, что
надо беспременно на Низ съехать на долгое время, а у меня, говорит, на двадцать тысяч сереньких водится — не возьмете
ли?» Максим Алексеич радехонек, да десять тысяч настоящими взамен и отсчитал…
— То-то и есть, что значит наша-то жадность! — раздумчиво молвил Пантелей. — Чего еще
надо ему? Так нет, все мало… Хотел было поговорить ему, боюсь… Скажи ты при случае матушке Манефе, не отговорит
ли она его… Думал молвить Аксинье Захаровне, да пожалел — станет убиваться, а зачнет ему говорить, на грех только наведет… Не больно он речи-то ее принимает… Разве матушку не послушает
ли?
— Тебе меня слушать!.. Не мне тебя!.. Молчи! — строго сказала Настя, отступив от него и скрестив руки. Глаза ее искрились гневом. — Все вижу, меня не обманешь… Такой
ли ты прежде бывал?.. Чем я перед тобой провинилась?.. А?.. Чем?.. Говори… говори же скорее… Что ж, надругаться ты, что
ли, вздумал
надо мной?.. А?..
— Впервой хворала я смертным недугом, — сказала Манефа, — и все время была без ума, без памяти. Ну как к смерти-то разболеюсь, да тоже не в себе буду… не распоряжусь, как
надо?.. Поэтому и хочется мне загодя устроить тебя, Фленушка, чтоб после моей смерти никто тебя не обидел… В мое добро матери могут вступиться, ведь по уставу именье инокини в обитель идет… А что, Фленушка, не надеть
ли тебе, голубушка моя, манатью с черной рясой?..
— Ну, так видишь
ли… Игумен-от красноярский, отец Михаил, мне приятель, — сказал Патап Максимыч. — Человек добрый, хороший, да стар стал — добротой да простотой его мошенники,
надо полагать, пользуются. Он, сердечный, ничего не знает — молится себе да хозяйствует, а тут под носом у него они воровские дела затевают… Вот и написал я к нему, чтобы он лихих людей оберегался, особенно того проходимца, помнишь, что в Сибири-то на золотых приисках живал?.. Стуколов…
По теперешнему гонительному времени
надо бы Патапу Максимычу со всеми ладить — большое ль начальство, малое
ли, — в черный день всякое сгодится…
— Уж этого я доложить не могу, — ответил румяный торговец. — Поминал в ту пору Антип Гаврилыч Молявину: сестра-де хотела приказчика выслать, а другое дело: не знаю, как они распорядятся. Да ведь и то
надо сказать — принять пароход по описи не больно хитрое дело. Опять же Молявины с Залетовыми никак сродни приходятся — свояки, что
ли…
— Сказано — нельзя, — возвысив голос, проговорил писарь. — Справки
надо собрать, впрямь
ли квитанция представлена, подати уплочены
ли, под судом не состоишь
ли, к следствию какому не прикосновен
ли, взысканий на тебя не поступало ль, жалоб, долговых претензий… Этого сделать скоро нельзя.
Тут,
надо думать, котора-нибудь из келейных с озорства
ли, со злобы
ли, аль на смех, шут ее знает, возьми да на девицу одну деревенскую, на сонную-то, иночество и возложи — манатейку, значит, на шею-то ей.
— Да хоть бы того же Василья Борисыча. Служит он всему нашему обществу со многим усердием; где какое дело случится, все он да он, всегда его да его куда
надо посылают. Сама матушка Пульхерия пишет, что нет у них другого человека ни из старых, ни из молодых… А ты его сманиваешь… Грех чинить обиду Христовой церкви, Патапушка!.. Знаешь
ли, к кому церковный-от насильник причитается?..
— Ни на что еще я не решилась, матушка, сама еще не знаю, что и как будет… Известно дело, хозяйский глаз тут надобится. Рано
ли, поздно
ли, а придется к пристани поближе на житье переехать. Ну, да это еще не скоро. Не сразу устроишься. Домик
надо в городе купить, а прежде всего сыскать хорошего приказчика, — говорила Марья Гавриловна.
— Прежде пяти дён вряд
ли воротимся, — ответила Манефа. — Патап Максимыч скоро гостей отпускать не любит… В понедельник,
надо думать, будем домой не то во вторник.
— А тебе немецкую, что
ли,
надо? — улыбнулась Марья Гавриловна.
— Знатные гости на празднике будут,
надо, чтоб все по-хорошему было: Смолокуров Марко Данилыч с Дунюшкой приедет, Патап Максимыч обещался, Самоквасов племянник здесь… Опять же матери со всех обителей наедут — согласные и несогласные… Угощенье тут первое дело,
надо, чтоб видели все наше строительство, все бы хозяйственность нашу ценили… Варенцов много
ли?
Надо, чтоб и за псалтырью горазда была, и ходила бы чистенько, и за столом бы, что
ли, аль на беседе умела разговоры водить, не клала бы глупыми речами покора на нашу обитель…
— Нет, этого, Семенушка, не говори! — сказал Василий Борисыч. — От Чапурина милости ждать мне нельзя. Ведь он как расходится да учнет лютовать, себя, говорят, не помнит… А кулачище-то какой!.. Силища-то какая!.. А мне-то много
ли надо?.. Сразу решит. Рукой махнет — мокренько от меня останется.
— Буду молиться, — ответила Дуня. — И вот что… придется по мысли мне человек, без совета твоего за него не пойду… Ты больше меня знаешь людей, поглядишь на него и скажешь — таков
ли он, какого мне
надо… Скажешь?.. Скажешь, Грунюшка?.. Посоветуешь?..
Отец Родион был, однако ж, не так сговорчив, как ожидал Самоквасов. Не соблазнила его и сотня целковых. Стал на своем: «не могу», да и только. Самоквасов сказал наконец, чтоб Сушило сам назначил, сколько
надо ему. Тот же ответ. Боялся Сушило, не с подвохом
ли парень подъехал. Случается, бывает.
— Полно, — тихо говорил он, отстраняя подсевшую было к нему на колени жену. — Тут главная причина — хорошенько
надо обдумать, на что решиться теперь. В Осиповку-то как покажем глаза? А тебе только бы целоваться… Мало, что
ли, еще?
Целый день не то что из дому, к окну близко не подходил Василий Борисыч и жене не велел подходить… Очень боялся, чтоб грехом не увидала их Манефа… Оттого и в Осиповку ехать заторопился… «Один конец! — подумал он. — Рано
ли, поздно
ли,
надо же будет ответ держать… Была не была! Поедем!» И на другой день, на рассвете, поехали.
— Поди вот, влезь человеку в душу-то! — сказал он, кончив рассказ. — Думал я, другого такого парня на свете-то нет: кроткий, тихий, умный, богобоязный!.. Ан вон каков оказался!.. Истинно говорят:
надо с человеком куль соли съесть, тогда разве узнаешь, каков он есть!.. Я ль его не любил, я
ли не награждал его!.. И заплатил же он мне!.. Заплатил!..