Неточные совпадения
Только что воротились они в родительский дом от тетки родной,
матери Манефы,
игуменьи одной из Комаровских обителей.
К именинам Аксиньи Захаровны приехала в Осиповку золовка ее, комаровская
игуменья,
мать Манефа.
Вдруг слышит он возню в сенях. Прислушивается — что-то тащат по полу… Не воры ль забрались?.. Отворил дверь:
мать Манефа в дорожной шубе со свечой в руках на пороге моленной стоит, а дюжая Анафролия с Евпраксией-канонницей тащит вниз по лестнице чемодан с пожитками
игуменьи.
Не спознали про Матренушкин грех ни отец, ни сестра с братьями и никто из обительских, кроме матушки
игуменьи да послушницы Фотиньи. Мастерица была хоронить концы
мать Платонида.
Сделалась она начетчицей, изощрилась в словопрениях — и пошла про нее слава по всем скитам керженским, чернораменским. Заговорили о великой ревнительнице древлего благочестия, о крепком адаманте старой веры. Узнали про Манефу в Москве, в Казани, на Иргизе и по всему старообрядчеству. Сам поп Иван Матвеич с Рогожского стал присылать ей грамотки, сама
мать Пульхерия, московская
игуменья, поклоны да подарочки с богомольцами ей посылала.
Умерла Платонида, келья ее Манефе досталась. Стала она в ней полной хозяйкой, завися от одной только
игуменьи матери Екатерины.
Выросла Фленушка в обители под крылышком родной матушки. Росла баловницей всей обители, сама Манефа души в ней не слышала. Но никто, кроме
игуменьи, не ведал, что строгая, благочестивая инокиня родной
матерью доводится резвой девочке. Не ведала о том и сама девочка.
Прошло еще сколько-то лет, скончалась в обители
игуменья мать Екатерина. После трехдневного поста собирались в часовню старицы, клали жеребьи за икону Пречистой Богородицы, пели молебный канон Спасу милостивому, вынимали жребий, кому сидеть в
игуменьях.
Большею частью
игуменьи и старшие
матери наполняли такие обители близкими и дальними своими родственницами.
Но не одна домовитость, не одна бережливость были источниками богатств, скопленных в Манефиной обители в первые годы ее существования. Прежние
игуменьи, особенно
мать Назарета, обогащали обитель свою иными способами.
Как ни пытались обительские
матери разведать тайну
игуменьи, никто разведать не мог.
Зачали говорить ей
матери: «Вера Иевлевна, не пора ль тебе, матушка, ангельский чин восприять, черную рясу надеть, чтобы быть настоящей
игуменьей по благословению покойницы матушки».
Темная история Веры Иевлевны не повредила Манефиной обители.
Мать Екатерина, умная и строгая женщина, сумела поддержать былую славу ее. Ни с Москвой, ни с Казанью, ни с уральскими заводами связи не были ею порваны. Правда, к
матери Екатерине не привозили осетров и масла с золотом, а из Москвы именитые купцы перестали наезжать за добытым в скитском подземелье песочком, но подаяния не оскудевали, новая
игуменья с нужными людьми ладить умела.
Сюда сходились старшие
матери на сборы для совещаний о хозяйственных делах, для раздачи по рукам денежной милостыни, присылаемой благодетелями; здесь на общем сходе
игуменья с казначеей учитывала сборщиц и канонниц, возвращавшихся из поездок; сюда сбегались урвавшиеся от «трудов» белицы промеж себя поболтать, здесь же бывали по зимним вечерам супрядки.
Перед
игуменьей с радостными лицами стояли:
мать София, ходившая у нее в ключах, да
мать Виринея.
Одна за другой приходили старшие обительские
матери здороваться с
игуменьей: пришла казначея, степенная, умная
мать Таифа, пришла уставщица, строгая, сумрачная
мать Аркадия, пришли большого образа соборные старицы:
мать Никанора,
мать Филарета,
мать Евсталия.
— Ну как вы, матушка, время проводили? Все ль подобру-поздорову? — сладеньким, заискивающим голосом спрашивала казначея
мать Таифа едва отогревшуюся на горячей лежанке
игуменью.
— Бог вас спасет,
матери, — поклонясь, молвила
игуменья. — Добро, что порядок блюли и Божию службу справляли как следует. А что Марья Гавриловна, здорова ли? — осведомилась
мать Манефа.
— Читай-ка,
мать Таифа, — сказала
игуменья, подавая казначее роспись. — Благо, все почти
матери здесь в сборе, читай, чтобы всем было ведомо, какое нашей святой обители сделано приношенье.
Мать Евсталия замолчала и ушла в угол, заметив, что
игуменья маленько на нее осерчала.
— Так служи,
мать Аркадия, рядовую, — решила
игуменья. — Послезавтра надо еще полиелей справлять и службу с величаньем трем святителям. А у нас и без того свечей-то, кажись, не ахти много?
— Вам, матушка, завтра в баньку не сходить ли? Да редечкой велели бы растереть себя, — сказала, обращаясь к
игуменье, ключница
мать София.
И стали
матери одна за другой по старшинству подходить к
игуменье прощаться и благословляться. Пошли за ними и бывшие в келье белицы. Остались в келье с
игуменьей мать София да Фленушка с головщицей Марьей.
— Видишь ли, с чего дело-то зачалось, — продолжала София, растирая
игуменье ноги березовым маслом. — Проезжали это из Городца с базара колосковские мужики,
матери Ларисы знакомые, — она ведь сама родом тоже из Колоскова. Часы у нас мужички отстояли, потрапезовали чем Бог послал да меж разговоров и молвили, будто ихней деревни Михайла Коряга в попы ставлен.
Мать София подала
игуменье все нужное, простилась с ней и, поправив лампадки, ушла в свою боковушку.
В дверях встретила
игуменью мать Виринея с своими подручницами и поклонилась до земли.
— Можно ли, матушка, жениха-то поминать? Ведь он не нашего согласа, — наклонясь к
игуменье, шепотом спросила уставщица
мать Аркадия.
—
Мать Таифа, — сказала
игуменья, вставая с места. — Тысячу двадцать рублев на ассигнации разочти как следует и, по чем придется, сиротам раздай сегодня же. И ты им на Масленицу сегодня же все раздай, матушка Виринея… Да голодных из обители не пускай, накорми сирот чем Бог послал. А я за трапезу не сяду. Неможется что-то с дороги-то, — лечь бы мне, да боюсь: поддайся одной боли да ляг — другую наживешь; уж как-нибудь, бродя, перемогусь. Прощайте,
матери, простите, братия и сестры.
Проводя
игуменью, все стали вокруг столов. Казначея
мать Таифа, как старейшая, заняла место настоятельницы. Подали в чашках кушанье, Таифа ударила в кандию, прочитали молитву перед трапезой, сели и стали обедать в строгом молчании. Только один резкий голос канонницы, нараспев читавшей житие преподобного Ефрема Сирина, уныло раздавался в келарне.
Софья говорила
матерям, что, когда с
игуменьей случился припадок, с нею осталась одна Таифа, хотевшая рассказать ей про какое-то тайное дело… Стали спрашивать Таифу. Молчит.
— Бога она не боится!.. Умереть не дает Божьей старице как следует, — роптала она. — В черной рясе да к лекарям лечиться грех-от какой!.. Чего матери-то глядят, зачем дают Марье Гавриловне в обители своевольничать!.. Слыхано ль дело, чтобы старица, да еще
игуменья, у лекарей лечилась?.. Перед самой-то смертью праведную душеньку ее опоганить вздумала!.. Ох, злодейка, злодейка ты, Марья Гавриловна… Еще немца, пожалуй, лечить-то привезут — нехристя!.. Ой!.. Тошнехонько и вздумать про такой грех…
— Бог спасет за ласковое слово,
матери, — поднимаясь со скамейки, сказала
игуменья. — Простите, ради Христа, а я уж к себе пойду.
— К самой, поди, — отозвался Родион. — Что ему до
матерей?.. По
игуменьям ездит, московский.
Кончилась трапеза… Старицы и рабочие белицы разошлись по кельям, Манефа, присев у растворенного окна на лавку, посадила возле себя Василья Борисыча.
Мать Таифа,
мать Аркадия,
мать Назарета, еще три инокини из соборных стариц да вся певчая стая стояла перед ними в глубоком молчаньи, внимательно слушая беседу
игуменьи с московским послом…
Минуты через три
мать Виринея, отирая обильно выступившие на глазах ее слезы, обратилась к
игуменье...
Встала Манефа, и
матери и белицы все одна по другой в глубоком молчаньи вышли из кельи. Осталась с
Игуменьей Фленушка.
Вот впереди других идет сухопарая невысокого роста старушка с умным лицом и добродушным взором живых голубых глаз. Опираясь на посох, идет она не скоро, но споро, твердой, легкой поступью и оставляет за собой ряды дорожных скитниц. Бодрую старицу сопровождают четыре иноки́ни, такие же, как и она, постные, такие же степенные. Молодых с ними не было, да очень молодых в их скиту и не держали… То была шарпанская
игуменья,
мать Августа, с сестрами. Обогнав ряды келейниц, подошла к ней Фленушка.
Совсем смерклось, когда старицы велели работникам лошадей запрягать. Оленевские
игуменьи уехали, а
мать Аркадия долго еще оставалась у гостеприимного сродника… Искали Василья Борисыча… Кто его знает — куда запропастился… Устинью тоже не вдруг сыскать могли. Сказывала, к улангерским
матерям повидаться ходила.
Из моленной после трапезы отдохнуть разошлись. Фленушка да Марьюшка вместе с Парашей заперлись в ее светлице. Порывалась туда Устинья Московка, но
мать Манефа ее не пустила. Ревностью пылая и в досаде на неудачи, больше получаса растирала канонница ноги хворой
игуменьи, сильно приуставшей после длинных служб и длинного обеда.
Ни
матери Манефы, ни соборных стариц, ни Аксиньи Захаровны, на шаг не отходившей от золовки
игуменьи, не было тут.
Было уж поздно, не пожелала
игуменья говорить ни с кем из встречных ее стариц. Всех отослала до утра. Хотела ей что-то сказать
мать Виринея, но Манефа махнула рукой, примолвив: «После, после». И Виринея покорно пошла в келарню.
— Так с Богом! Поднимайтесь в путь, Господь вас храни, — решила
игуменья. — Смотри же, Аркадьюшка, все расскажи матушке Юдифи, что я тебе наказывала, не забудь чего. Да чтобы со всеми ихними
матерями беспременно на Петров день к нам пожаловала… Слышишь?
Строгою жизнью, добрыми подвигами славились
игуменьи Шарпанских обителей Марья да Федосья да начальная старица Елховского скита
мать Иринарха.
С самим Питиримом они препирались и крепкими адамантами древлего благочестия почитались; но не было такой постницы, не было такой подвижницы, как начальная старица Фотинья; и не было такой учительной и начитанной
игуменьи, как
мать Голиндуха.
Обитель Манефина в славе была и в почете, оттого знались с нею и дорожили знакомством улангерские
матери, особенно
игуменья самой большой обители,
мать Юдифа, из ярославского купеческого рода.
Юдифа и другая улангерская
игуменья,
мать Минодора, получили из Петербурга от благодетелей такие ж недобрые вести, как и Манефа.
На Каменном Вражке в ските Комарове, рядом с Манефиной обителью, Бояркиных обитель стояла. Была мала и скудна, но, не выходя из повелений Манефы, держалась не хуже других. Иногородние благодетели деньги и запасы Манефе присылали, и при каждой раздаче на долю послушной
игуменьи Бояркиных,
матери Таисéи, больше других доставалось. Такие же милости видали от Манефы еще три-четыре во всем покорные ей обители.
И
матери и белицы низко поклонились
игуменье. Казначея
мать Ираида за всех за них молвила...
Вынула
мать Ираида из-под божницы четвертную рукописную книгу в черном кожаном переплете и, сыскав место, положила ее на стол перед
игуменьей.
Поставив на стол кулебяку, сотворила
мать Таисея семипоклонный устáвный нача́л. А с ней творили тот обряд и приезжие гости.
Игуменьи друг дружке поклонились и меж собой поликовались.