Неточные совпадения
Много денег за Волгой шляпой добывали, немало досужих работников шляпа в
люди вывела, тысячниками поставила.
— Ах, Грунюшка моя, Грунюшка! — говорил глубоко растроганный Патап Максимыч, обнимая девушку и нежно целуя ее. — Ангельская твоя душенька!.. Отец твой с матерью на небесах взыграли теперь!.. И аще согрешили в чем перед Господом, искупила ты грехи родительские. Стар я
человек,
много всего на веку я видал, а такой любви к ближнему, такой жалости к малым сиротам не видывал, не слыхивал… Чистая, святая твоя душенька!..
По всему было видно, что
человек этот
много видал на своем веку, а еще больше испытал треволнений всякого рода.
— Поистине, не облыжно доложу вам, Аксинья Захаровна, таких
людей промеж наших христиан, древлего то есть благочестия, не
много найдется!..
Реже и реже восставали в ее памяти образы когда-то дорогих ей
людей, и в сердце
много и горячо любившей женщины воцарился наконец тихий мир и вожделенный покой.
— Не один миллион, три, пять, десять наживешь, — с жаром стал уверять Патапа Максимыча Стуколов. — Лиха беда начать, а там загребай деньги. Золота на Ветлуге, говорю тебе, видимо-невидимо. Чего уж я —
человек бывалый,
много видал золотых приисков — и в Сибири и на Урале, а как посмотрел я на ветлужские палестины, так и у меня с дива руки опустились… Да что тут толковать, слушай. Мы так положим, что на все на это дело нужно сто тысяч серебром.
Но паломник
человек бывалый, недаром
много ходил по белу свету.
В лесах работают только по зимам. Летней порой в дикую глушь редко кто заглядывает. Не то что дорог, даже мало-мальских торных тропинок там вовсе почти нет; зато
много мест непроходимых… Гниющего валежника пропасть, да кроме того, то и дело попадаются обширные глубокие болота, а местами трясины с окнами, вадьями и чарусами… Это страшные, погибельные места для небывалого
человека. Кто от роду впервой попал в неведомые лесные дебри — берегись — гляди в оба!..
— Ну ладно, хорошо… Теперь сказывайте,
много ль за зиму на каждого
человека заработка причтется? — спросил Патап Максимыч.
— Про клады говорю, — отвечал Артемий. — По нашим лесам кладов
много зарыто. Издалека
люди приходят клады копать…
— Господь да небесные ангелы знают, где она выпала. И
люди, которым Бог благословит, находят такие места. По тем местам и роют золото, — отвечал Артемий. — В Сибири, сказывают,
много таких местов…
— Что же настоечки-то?.. Перед чайком-то?.. Вот зверобойная, а вот зорная, а эта на трефоли настояна… А не то сладенькой не изволишь ли?.. Яким Прохорыч, ты любезненькой мой,
человек знакомый, и ты тоже, Самсон Михайлович, вас потчевать
много не стану. Кушайте, касатики, сделайте Божескую милость.
— Известно дело, матушка, деревенский народ завсегда пустого
много городит, — отозвалась уставщица Аркадия. — Пусти уши в
люди — чего не наслушаешься.
— Эх, други мои любезные, — молвит на то Гаврила Маркелыч. — Что за невидаль ваша первая гильдия? Мы
люди серые, нам, пожалуй, она не под стать… Говорите вы про мой капитал, так чужая мошна темна, и денег моих никто не считал. Может статься, капиталу-то у меня и
много поменьше того, как вы рассуждаете. Да и какой мне припен в первой гильдии сидеть? Кораблей за море не отправлять, сына в рекруты все едино не возьмут, коль и по третьей запишемся, из-за чего же я стану лишние хлопоты на себя принимать?
— Да как вам сказать, сударыня? — ответила Манефа. — Вы ее хорошо знаете, девка всегда была скрытная, а в голове дум было
много. Каких, никому, бывало, не выскажет… Теперь пуще прежнего — теперь не сговоришь с ней… Живши в обители, все-таки под смиреньем была, а как отец с матерью потачку дали, власти над собой знать не хочет… Вся в родимого батюшку — гордостная, нравная, своебычная — все бы ей над каким ни на есть
человеком покуражиться…
— Нет в ней смиренья ни на капельку, — продолжала Манефа, — гордыня, одно слово гордыня. Так-то на нее посмотреть — ровно б и скромная и кроткая, особливо при чужих
людях, опять же и сердца доброго, зато коли что не по ней — так строптива, так непокорна, что не глядела б на нее… На что отец, много-то с ним никто не сговорит, и того, сударыня, упрямством гнет под свою волю. Он же души в ней не чает — Настасья ему дороже всего.
— Худых дел у меня не затеяно, — отвечал Алексей, — а тайных дум, тайных страхов довольно… Что тебе поведаю, — продолжал он, становясь перед Пантелеем, — никто доселе не знает. Не говаривал я про свои тайные страхи ни попу на духу, ни отцу с матерью, ни другу, ни брату, ни родной сестре… Тебе все скажу… Как на ладонке раскрою… Разговори ты меня, Пантелей Прохорыч, научи меня, пособи горю великому. Ты
много на свете живешь,
много видал, еще больше того от
людей слыхал… Исцели мою скорбь душевную.
— Чем же мошенник-от он? Кажись бы, добрый
человек… От Писания сведущий, постный, смиренный…
Много зол ради веры Христовой претерпел.
— Лукав мир, Фленушка, — степенно молвила Манефа. — Не то что в келью, в пустыни, в земные вертепы он проникает…
Много того видим в житиях преподобных отец… Не днем, так нощию во сне
человеку козни свои деет!
Своротил он с дороги, соскочил нá землю… Видит гроб, крытый голубым бархатом, видит
много людей, и
люди все знакомые. В смущении скинул он шапку.
Все приходили: и работники, и работницы, и с деревни
много людей приходило, со всеми прощалась…
Да, Алексеюшка, видал я
много раз, как
люди помирают, дожил, как видишь, до седых волос, а такой тихой, блаженной кончины не видывал…
— Рядом с паломником к пруту прикован, — отвечал Алексей. — Я ведь в лицо-то его не знаю, да мне сказали: «Вот этот высокий, ражий, седой — ихний игумен, отец Михаил»;
много их тут было, больше пятидесяти
человек — молодые и старые. Стуколова сам я признал.
Ходит Ярило по
людям, палит страстью, туманит головы. А ноченька выдалась темная, тихая, теплая, душистая…
Много жалует такие ночи развеселый Яр-Хмель молодец!
Прислушиваясь к ним, Алексей смотрит бодрее, на душе у него становится спокойней, пожалуй, хоть и «спасибо» сказать дяде Елистрату, что привел его в такое место, где умные
люди бывают, где
многому хорошему можно научиться.
В этих звуках так
много заветного, так
много святого скрыто для русского
человека.
Хоть и видели злые
люди Божье знамение, но и тут свята мужа не могли познать, не честью согнали его со источника и
много над ним в безумии своем глумилися.
— Бога не боится родитель твой — в чужи
люди сыновей послал! Саввушку-то жалко мне оченно — паренек-от еще не выровнялся, пожалуй, и силенки у него не хватит на работу подряженную.
Много, пожалуй, придется и побой принять, коль попадется к хозяину немилостивому. Чем сыновей-то в кабалу отдавать, у меня бы денег позаймовал. Не потерпит ему Господь за обиды родным сыновьям.
— Мелей на Волге
много, перекатов, а ты
человек не бывалый. Долго ль тут до греха?.. — заметил отец.
— Да хоть бы того же Василья Борисыча. Служит он всему нашему обществу со
многим усердием; где какое дело случится, все он да он, всегда его да его куда надо посылают. Сама матушка Пульхерия пишет, что нет у них другого
человека ни из старых, ни из молодых… А ты его сманиваешь… Грех чинить обиду Христовой церкви, Патапушка!.. Знаешь ли, к кому церковный-от насильник причитается?..
— Очень уж вы меня возвышаете, матушка, паче меры о моих кой-каких церковных послугах заключаете, — после недолгого молчания ответил Василий Борисыч. — На́ эти дела
много людей смышленей да поумней меня найдется.
— Ох, искушение! — молвил он. — Не смущайте вы меня, матушка… Неужто и в самом деле свет клином сошелся, неужто во всех наших обществáх только и есть один я пригодный
человек? Найдется, матушка,
много лучше меня.
— Как перед Богом, матушка, — ответил он. — Что мне? Из-за чего мне клепать на них?.. Мне бы хвалить да защищать их надо; так и делаю везде, а с вами, матушка, я по всей откровенности — душа моя перед вами, как перед Богом, раскрыта. Потому вижу я в вас великую по вере ревность и
многие добродетели… Мало теперь, матушка,
людей, с кем бы и потужить-то было об этом, с кем бы и поскорбеть о падении благочестия… Вы уж простите меня Христа ради, что я разговорами своими, кажись, вас припечалил.
Много рассказывала Таня про елфимовскую знахарку, так хвалила кротость ее и доброхотство, с каким великую пользу чинит она
людям безо всякой корысти. Суеверный страх покинул Марью Гавриловну, захотелось ей узнать от Егорихи, какая будет ей судьба в новом замужестве. Но в скит знахарку позвать невозможно; келейницы и близко не подпустят. Надо самой идти. Таня взялась устроить свиданье с Егорихой.
— Еще не решено, буду аль не буду я служить у Патапа Максимыча, — ответил Василий Борисыч. — А и то сказать, матушка, разве, будучи при мирских делах, в церкви Божией
люди не служат?
Много тому видим примеров — Рахмановых взять, Громовых. Разве не послужили Господу?
Однажды на Тихонов день [16 июня 1708 года.]
многие старцы и старицы, именитые
люди и духовного чина к матери Голиндухе в обитель сходились разбирать поподробну «спорные письма» протопопа Аввакума и обрели в них несогласных речей со святых отец Писанием
много, за то и согласились отложить те письма.
По мале же времени
многие от них в вере пошатнулись, престали к церкви Божией ходити, поучения от священного чина принимати, и едва сорок
человек осталось во граде помнивших Господа и не забывших Бога и святой его веры.
Искали ему родители невесту и нашли девицу доброличну и разумну, единую дочь у отца, а отец был великий тысячник,
много достатков имел и был почтен ото всех
людей…
Вздыхали богомольцы, умилялись и
много благодарили старичка, что потрудился он ради Бога, прочел на поученье
людям грамотку из невидимого града.
— Ложитесь, а вы ложитесь, православные, — нараспев заговорил старик. — Ложитесь, раби Христовы, ото всего своего усердия… Аще кто усердия
много имеет,
много и узрит, аще же несть усердия, тщетен труд, — ничего тот
человек не узрит, ничего не услышит…
—
Многое люди болтают, да всех людских речей не переслушать: молва что волна — расходится шумно, а утишится — и нет ничего.
Строгая шарпанская игуменья по
многим опытам знала, что нигде лютый бес так хитро не раскидывает сетей ради греховного
людей уловленья, нигде так сильно не искушает келейных белиц и молодых иноки́нь, как на великих собраньях.
— Конечно, знающего, — ответил Смолокуров. — Без знающих
людей рыбного дела нельзя вести. Главное, верных
людей надо; их «разъездными» в косных по снятым водам рассылают наблюдать за ловцами… У нас, я вам скажу, дело вот как ведется. Снявши воды, ловцам их сдаем. Искать ловцов не надо, сами нагрянут, знай выбирай, кому отдать. Народ бедный, кормиться тоже надо, а к другим промысла́м непривычен. И как
много их сойдется, сдача пойдет наперебой. Один перед другим проценты набавляет.
До старости, сударик мой, дожила,
много на своем веку
людей перевидала.
Про Свиблово говорят: стоит на горке, хлеба ни корки, звону
много, поесть нечего. В приходе без малого тысяча душ, но, опричь погощан [Жители погоста.], и на светлу заутреню больше двадцати
человек в церковь никогда не сходилось. Почти сплошь да наголо всё раскольники. Не в обиду б то было ни попу, ни причетникам, если б влекущий племя от литовского выходца умел с ними делишки поглаже вести.
— Да, ведь послезавтра восьмое число: явление Казанския чудотворныя иконы… Праздник у них в Шарпане-то, кормы народу, — злобно говорил отец Родион. — Ох, куда сколь
много вреда святей церкви теми кормами они чинят… И как это им дозволяется!.. Сколько этими кормами от церкви
людей отлучили… Зловредные, изо всех скитниц самые зловредные эти шарпанские!.. И как это вы отлично хорошо устроили, — переменил свою речь Сушило.