Неточные совпадения
— Знаешь ты,
какие строгие наказы
из Питера насланы?.. Все скиты вконец хотят порешить, праху чтоб ихнего не осталось, всех стариц да белиц за караулом по своим
местам разослать… Слыхала про это?
— Очередь станут держать, по-скитски,
как по обителям в келарнях странних угощают, — отвечал Матвей. — Одни покормятся и вон из-за столов, на их
место другие.
— Нельзя того, господин купец, — отвечал Артемий. — Другим станет обидно. Ведь это, пожалуй, на ту же стать пойдет,
как по другим
местам, где на хозяев из-за ряженой платы работают…
— Мать Таифа, — сказала игуменья, вставая с
места. — Тысячу двадцать рублев на ассигнации разочти
как следует и, по чем придется, сиротам раздай сегодня же. И ты им на Масленицу сегодня же все раздай, матушка Виринея… Да голодных
из обители не пускай, накорми сирот чем Бог послал. А я за трапезу не сяду. Неможется что-то с дороги-то, — лечь бы мне, да боюсь: поддайся одной боли да ляг — другую наживешь; уж как-нибудь, бродя, перемогусь. Прощайте, матери, простите, братия и сестры.
Кончились простины.
Из дома вынесли гроб на холстах и, поставив на черный «одёр» [Носилки, на которых носят покойников. За Волгой, особенно между старообрядцами, носить покойников до кладбища на холстах или же возить на лошадях почитается грехом.], понесли на плечах. До кладбища было версты две, несли переменяясь, но Никифор
как стал к племяннице под правое плечо, так и шел до могилы, никому не уступая
места.
В один летний день нашли подкидыша не в урочном
месте — в овраге. Благо, что у игравших в лапту ребятишек мяч туда залетел. Спустившись в овраг, нашли они там маленького захребетника… Пришли десятские
из приказа, ребенка взяли, окрестили, и
как найден был он 26 мая, то и нарекли его Карпом, по имени святого того дня. Во рту раба Божия Карпа соску с жеваной морковью нашли — оттого прозвали его Морковкиным.
— Прибыли мы к кордону на самый канун Лазарева воскресенья. Пасха в том году была ранняя, а по тем
местам еще на середокрестной рéки прошли, на пятой травка по полям зеленела.
Из Москвы поехали — мороз был прежестокий, метель, вьюга, а недели через полторы,
как добрались до кордона, весна там давно началась…
—
Как не найтись! — ответила Манефа. — Воспрещенью-то теперь боле тридцати годов, а
как пол-Оленева выгорело — и пятнадцати не будет… Новых-то, после пожару ставленных, обителей чуть не половина… Шарпан тоже велено осмотреть, он тоже весь новый, тоже после пожара строен. Казанску владычицу
из Шарпана-то велено, слышь, отобрать… И по всем-де скитам такая же будет переборка, а которы не лицевые, тех, слышь, всех по своим
местам, откуда пришли, разошлют…
На ту пору у Колышкина
из посторонних никого не было.
Как только сказали ему о приходе Алексея, тотчас велел он позвать его, чтоб с глазу на глаз пожурить хорошенько: «Так, дескать, добрые люди не делают, столь долго ждать себя не заставляют…» А затем объявить, что «Успех» не мог его дождаться, убежал с кладью до Рыбинска, но это не беда: для любимца Патапа Максимыча у него на другом пароходе
место готово, хоть тем же днем поступай.
Все его покинули, все от него бегали,
как от чумного, одна она
из дальних
мест явилась утешать его…
— От самых достоверных людей наша казначея, матушка Таифа, узнала, что у нас такая же выгонка будет,
как на Иргизе была, — продолжала Манефа. — Кои приписаны к скитам по ревизии, те останутся, а кои не приписаны, тех по своим
местам разошлют, а
из тех
мест им по самую кончину не будет ни выходу, ни выезду. А кельи и что есть в них
какого имущества позволят нам с собой перевезть… А часовни и моленные нарушат…
— Ни единый час не изнесу ее
из моленной, — тихо, но с твердой решимостью сказала мать Августа. — Больше ста семидесяти годов стоит она на одном
месте. Ни при старых матерях, ни при мне ее не трогивали, опричь пожарного случая. Не порушу завета первоначальника шарпанского отца Арсения. Он заповедовал не износить иконы
из храма ни под
каким видом. У нас на то запись руки его…
А тут сиди,
как гвоздь в стене, тронуться с
места не смей, слушай,
как черные галицы переливают
из пустого в порожнее!..»
В горницах Марьи Гавриловны шумно идет пированье. Кипит самовар, по столам и по окнам с пуншем стаканы стоят. Патап Максимыч с Смолокуровым, удельный голова с кумом Иваном Григорьичем, купцы, что
из города в гости к Манефе приехали, пароходчик
из Городца частенько усы в тех стаканах помачивают… Так справляют они древнюю, но забытую братчину-петровщину на том самом
месте, где скитская обрядность ее вконец загубила, самую память об ней разнесла,
как ветер осенний сухую листву разносит…
Если келейные матери в пору процветанья скитов, посредством таких «благодетелей»,
как Злобины, Сапожниковы, Зотовы, а после них Громовы и Дрябины, могли
из самых высших
мест узнавать обо всех делах, до них касающихся, немудрено, что у них были проложены торные пути к столам губернских
мест, где производились дела о раскольниках.
Меж тем Василий Борисыч в келарне с девицами распевал. Увидев, что с обительского двора съезжает кибитка Марка Данилыча, на половине перервал он «Всемирную славу» и кинулся стремглав на крыльцо, но едва успел поклониться и мельком взглянуть на уезжавшую Дуню. Смолокуров отдал ему степенный поклон и громко крикнул прощальное слово. Она не взглянула.
Как вкопанный стал на
месте Василий Борисыч. Давно
из виду скрылась кибитка, а он все глядел вслед улетевшей красотке…
— Прискорбно, не поверишь,
как прискорбно мне, дорогой ты мой Василий Борисыч, — говорила ему Манефа. — Ровно я гоню тебя вон
из обители, ровно у меня и
места ради друга не стало. Не поскорби, родной, сам видишь, каково наше положение. Языки-то людские, ой-ой,
как злы!.. Иная со скуки да от нечего делать того наплетет, что после только ахнешь. Ни с того ни с сего насудачат… При соли хлебнется, к слову молвится, а тут и пошла писать…
Неточные совпадения
Стародум. О! такого-то доброго, что я удивляюсь,
как на твоем
месте можно выбирать жену
из другого рода,
как из Скотининых?
В следующую речь Стародума Простаков с сыном, вышедшие
из средней двери, стали позади Стародума. Отец готов его обнять,
как скоро дойдет очередь, а сын подойти к руке. Еремеевна взяла
место в стороне и, сложа руки, стала
как вкопанная, выпяля глаза на Стародума, с рабским подобострастием.
Вот вышла
из мрака одна тень, хлопнула: раз-раз! — и исчезла неведомо куда; смотришь, на
место ее выступает уж другая тень и тоже хлопает,
как попало, и исчезает…"Раззорю!","Не потерплю!" — слышится со всех сторон, а что разорю, чего не потерплю — того разобрать невозможно.
В одном
месте «Летописец» рассказывает,
как градоначальник летал по воздуху, в другом —
как другой градоначальник, у которого ноги были обращены ступнями назад, едва не сбежал
из пределов градоначальства.
Из театра Степан Аркадьич заехал в Охотный ряд, сам выбрал рыбу и спаржу к обеду и в 12 часов был уже у Дюссо, где ему нужно было быть у троих,
как на его счастье, стоявших в одной гостинице: у Левина, остановившегося тут и недавно приехавшего из-за границы, у нового своего начальника, только что поступившего на это высшее
место и ревизовавшего Москву, и у зятя Каренина, чтобы его непременно привезти обедать.