Неточные совпадения
Плохо про них знают по дальним местам потому,
что заволжанин про себя не кричит, а
если деньжонок малу толику скопит, не в банк кладет ее, не в акции, а в родительску кубышку, да в подполье и зароет.
Любовно принял мир слово Трифоново. Урядили, положили старики,
если объявится лиходей,
что у Лохматого токарню спалил, потачки ему, вору, не давать: из лет не вышел — в рекруты, вышел из лет — в Сибирь на поселенье. Так старики порешили.
Не знаю, как в Хвостикове у ложкарей, Саввушка, а у Чапурина в Осиповке такое заведенье,
что,
если который работник, окроме положенной работы, лишков наработает, за те лишки особая плата ему сверх ряженой.
— Коряга! Михайло Коряга! Попом! Да
что ж это такое! — в раздумье говорила Манефа, покачивая головой и не слушая речей Евпраксии. — А впрочем, и сам-от Софроний такой же стяжатель — благодатью духа святого торгует…
Если иного епископа, благочестивого и Бога боящегося, не поставят — Софрония я не приму… Ни за
что не приму!..
Везде про Настю речи вели, потому
что нестаточное, необычное вышло бы дело,
если б меньшая сестра вперед старшей пошла под венец.
— Сначала речь про кельи поведи, не заметил бы,
что мысли меняешь. Не то твоим словам веры не будет, — говорила Фленушка. — Скажи:
если, мол, ты меня в обитель не пустишь, я, мол, себя не пожалею: либо руки на себя наложу, либо какого ни на есть парня возьму в полюбовники да «уходом» за него и уйду… Увидишь, какой тихонький после твоих речей будет… Только ты скрепи себя,
что б он ни делал. Неровно и ударит: не робей, смело говори да строго, свысока.
Случается, и это бывает нередко,
что родители жениха и невесты,
если не из богатых, тайком от людей, даже от близкой родни, столкуются меж себя про свадьбу детей и решат не играть свадьбы «честью», во избежание расходов на пиры и дары.
Ровно отуманило Алексея, как услышал он хозяйский приказ идти в Настину светлицу.
Чего во сне не снилось, о
чем если иной раз и приходило на ум, так разве как о деле несбыточном, вдруг как с неба свалилось.
И над Груней, еще девочкой, внезапно грозой разразилась беда тяжкая, и пришлась бы она ребенку не под силу,
если б не нашлось добрых людей,
что любовью своей отвели грозу и наполнили мирным счастьем душу девочки.
До гробовой доски, до белого савана думать бы да передумывать бедному горюну,
если бы друг не выручил. Тот же старый друг, то же неизменное копье,
что и в прежние года из житейских невзгод выручал, тот же Патап Максимыч.
— Ты знаешь, каково мне, крестнинька. Я тебе сказывала, — шепотом ответила Настя. — Высижу вечер, и завтра все праздники высижу; а веселой быть не смогу… Не до веселья мне, крестнинька!.. Вот еще знай: тятенька обещал целый год не поминать мне про этого.
Если слово забудет да при мне со Снежковыми на сватовство речь сведет, таких чудес натворю,
что, кроме сраму, ничего не будет.
Ниже и ниже склоняла Манефа голову. Бледные губы спешно шептали молитву.
Если б кто из бывших тут пристальнее поглядел на нее, тот заметил бы,
что рука ее, перебирая лестовку, трепетно вздрагивала.
— Неможется, так лежи. Умри, коли хочется, а сраму делать не смей… Вишь,
что вздумала! Да я тебя в моленной на три замка запру, шаг из дому не дам шагнуть… Неможется!.. Я тебе такую немоготу задам,
что ввек не забудешь… Шиш на место!.. А вы, мокрохвостницы,
что стали?.. Тащите назад, да
если опять вздумаете, так у меня смотрите: таковских засыплю,
что до новых веников не забудете.
— На добром слове покорно благодарим, Данило Тихоныч, — отвечал Патап Максимыч, — только я так думаю,
что если Михайло Данилыч станет по другим местам искать, так много девиц не в пример лучше моей Настасьи найдет. Наше дело, сударь, деревенское, лесное. Настасья у меня, окроме деревни да скита, ничего не видывала, и мне сдается,
что такому жениху, как Михайло Данилыч, вряд ли она под стать подойдет, потому
что не обыкла к вашим городским порядкам.
— Мало ль на
что, — отвечал Стуколов. — Шурфы бить, то есть пробы в земле делать, землю купить, коли помещичья, а
если казенная, в Питере хлопотать, чтобы прииск за нами записали… Да и потом, мало ль на
что денег потребуется. Золото даром не дается… Зарой в землю деньги, она и станет тебе оплачивать.
— Да покаместь гроша не потребуется, — отвечал Стуколов. — Пятьдесят тысяч надо не сразу, не вдруг. Коли дело плохо пойдет, кто нам велит деньги сорить по-пустому? Вот как тебе скажу — издержим мы две аль три тысячи на ассигнации, да
если увидим,
что выгоды нет, вдаль не поедем, чтоб не зарваться…
Стуколов говорил,
что если пойдет оно в огласку — пиши пропало.
Если бы Настя знала да ведала,
что промелькнуло в голове родителя, не плакала бы по ночам, не тосковала бы, вспоминая про свою провинность, не приходила бы в отчаянье, думая про то,
чему быть впереди…
— У меня в городу дружок есть, барин, по всякой науке человек дошлый, — сказал он. — Сем-ка я съезжу к нему с этим песком да покучусь ему испробовать, можно ль из него золото сделать…
Если выйдет из него заправское золото — ничего не пожалею,
что есть добра, все в оборот пущу… А до той поры, гневись, не гневись, Яким Прохорыч, к вашему делу не приступлю, потому
что оно покаместь для меня потемки… Да!
— Надежный человек, — молвил Патап Максимыч. — А говорю это тебе, отче, к тому,
что если, Бог даст, уверюсь в нашем деле, так я этого самого Алексея к тебе с известьем пришлю. Он про это дело знает, перед ним не таись. А как будет он у тебя в монастыре, покажи ты ему все свое хозяйство, поучи парня-то… И ему пригодится, и мне на пользу будет.
— Твое дело было уверять его, тебе надо было говорить,
что в город не по
что ездить… А ты
что понес?.. Эх ты, фофан, в землю вкопан!.. Ну
если б он сунулся в город с силантьевским-то песком? Сам знаешь, каков он… Пропали б тогда все мои труды и хлопоты.
Не вздумай сам Гаврила Маркелыч послать жену с дочерью на смотрины, была бы в доме немалая свара, когда бы узнал он о случившемся. Но теперь дело обошлось тихо. Ворчал Гаврила Маркелыч вплоть до вечера, зачем становились на такое место, зачем не отошли вовремя, однако все обошлось благополучно — смяк старик. Сказали ему про Масляникова,
что,
если б не он, совсем бы задавили Машу в народе. Поморщился Гаврила Маркелыч, но шуметь не стал.
—
Чего краснеть-то? — молвил отец. — Дело говорю, нечего голову-то гнуть,
что кобыла к овсу… Да
если б такое дело случилось, я бы тебя со всяким моим удовольствием Масляникову отдал: одно слово, миллионеры, опять же и по нашему согласию — значит, по Рогожскому. Это по нашему состоянию дело не последнее… Ты это должна понимать…
Чего глаза-то куксишь?.. Дура!
Ведь
если бы Господь такую благодать послал, не то
что тебя, нас бы тогда рукой не достать!..
— Нечего пока решать-то, — ответил Гаврила Маркелыч. — Сказал,
что тут прежде всего воля родительская,
если, мол, Макар Тихоныч пожелает с нами родниться, мы, мол, не прочь… Станем ждать вестей из Москвы… Да ты Марье-то покаместь не говори… нечего прежде времени девку мутить. Да никому ни гугу, лучше будет.
Воротясь из Казани, Евграф Макарыч, заметив однажды,
что недоступный, мрачный родитель его был в веселом духе, осторожно повел речь про Залетовых и сказал отцу: «Есть, мол, у них девица очень хорошая, и
если б на то была родительская воля, так мне бы лучше такой жены не надо».
— Нельзя, сударыня, — молвила Манефа. — Как же бы я с именин без гостинцев приехала? Так не водится. Да и Патап Максимыч
что бы за человек был,
если б вас не уважил? И то кручинится — не оскорбились ли.
— Да так-то оно так, — мялся Пантелей, — все же опасно мне… Разве вот
что… Матушке Манефе сам я этого сказать не посмею, а так полагаю,
что если б она хорошенько поговорила Патапу Максимычу, остерегла бы его да поначалила, может статься, он и послушался бы.
— Дело-то такое,
что,
если матушка ему как следует выскажет, он, пожалуй, и послушается, — сказал Пантелей. — Дело-то ведь какое!.. К палачу в лапы можно угодить, матушка, в Сибирь пойти на каторгу!..
— Ладно, хорошо. Господь вас благословит… шейте с Богом, — молвила игуменья, глядя полными любви глазами на Фленушку. — Ах ты, Фленушка моя, Фленушка! — тихо проговорила она после долгого молчания. — С ума ты нейдешь у меня… Вот по милости Господней поднялась я с одра смертного… Ну а
если бы померла,
что бы тогда было с тобой?.. Бедная ты моя сиротинка!..
Особые бывают плачи при выносе покойника из дому, особые во время переноса его на кладбище, особые на только
что зарытой могиле, особые за похоронным столом, особые при раздаче даров,
если помрет молодая девушка.
— Зла не жди, — стал говорить Патап Максимыч. — Гнев держу — зла не помню… Гнев дело человеческое, злопамятство — дьявольское… Однако знай,
что можешь ты меня и на зло навести… — прибавил он после короткого молчанья. — Слушай… Про Настин грех знаем мы с женой, больше никто.
Если ж, оборони Бог, услышу я,
что ты покойницей похваляешься,
если кому-нибудь проговоришься — на дне морском сыщу тебя… Тогда не жди от меня пощады… Попу станешь каяться — про грех скажи, а имени называть не смей… Слышишь?
— Да, и так может случиться, — сказала она. — Вам бы, сударыня, к нашему же городку в купечество записаться…
Если б
что и случилось, — вместе бы век дожили… Схоронили бы вы меня, старуху…
— То-то и есть, — молвила Марья Гавриловна. — Не то
что по первой, по второй
если припишусь, толков не мало пойдет. А как делов-то не стану вести — на
что ж это будет похоже?..
За письмом к Дрябину долго просидела Фленушка… Все сплошь было писано тарабарской грамотой. Благодаря за неоставление, Манефа умоляла Дрябиных и Громовых постараться отвратить находящую на их пустынное жительство грозную бурю, уведомляла о красноярском деле и о скором собрании стариц изо всех обителей на совещание о владимирском архиепископе и о том,
что делать,
если придут строгие о скитах указы.
Если бы дядя Елистрат чуть не силком затащил его, ни за
что бы на свете не переступил он порога ее.
— Ты, голубчик Алексей Трифоныч, Андрея Иваныча не опасайся, — внушительно сказал Колышкин. — Не к допросу тебя приводит. Сору из избы он не вынесет. Это он так, из одного любопытства. Охотник, видишь ты, до всего этакого: любит расспрашивать, как у нас на Руси народ живет…
Если он и в книжку с твоих слов записывать станет, не сумневайся… Это он для себя только, из одного, значит, любопытства… Сказывай ему,
что знаешь, будь с Андрей Иванычем душа нараспашку, сердце на ладонке…
— Не то чтобы по какому неудовольствию али противности отошел я, Сергей Андреич, а единственно, можно сказать, по той причине,
что самому Патапу Максимычу так вздумалось. «Ты, говорит, человек молодой, нечего, говорит, тебе киснуть в наших лесах, выплывай, говорит, на большую воду, ищи себе место лучше… А я, говорит, тебя ни в
чем не оставлю.
Если, говорит, торговлю какую вздумаешь завести, пиши — я, говорит, тебе всякое вспоможение капиталом, значит, сделаю…»
И жалованья достаточно и всего прочего, да не в этом главное дело, а вот в
чем: прослужишь ты на этом месте год, и,
если по твоему усердию и уменью в том году довольно прибыли будет, опричь жалованья, тебе пай дадут…
— Не больно далече отсюда, — сказал Сергей Андреич. — У меня на пароходах. Возьму тебя, Алексей Трифоныч, со всяким моим удовольствием,
если только Патап Максимыч отпишет,
что расстался с тобой добрым порядком. А без его решенья принять тебя на службу мне нельзя… Сам знаешь, он ведь мне заместо отца… Вот и попрошу я по этому делу его родительского благословенья, навеки нерушимого, — добродушно подсмеялся Колышкин.
Хоть велик был человек Карп Алексеич, хоть вели́ки стали достатки его, но не хватало ему по деревенскому свычаю-обычаю настоящей силы-важности, потому
что человек был молодой, да к тому ж неженатый. Известно,
что семейному всегда ото всех больше почету, особенно
если ему над другими начальство дано…
Прыгнуть, как Жигарев, пьяному только можно, потому
что Господь, по своему милосердию, ко всякому пьяному,
если только он благочестно в святой вере пребывает, ангела для сохранности и обереганья приставляет…
— В сказках не сказывают и в песнях не поют, — молвил Василий Борисыч, — а на деле оно так. Посмотрели б вы на крестьянина в хлебных безлесных губерниях… Он домосед, знает только курные свои избенки. И
если б его на ковре-самолете сюда, в ваши леса перенесть да поставить не у вас, Патап Максимыч, в дому́, а у любого рядового крестьянина, он бы подумал,
что к царю во дворец попал.
Не оставит он втуне,
если поперек его воли пойдешь, а я человек маленький, к тому же несмелый, меня обидеть не то
что Патап Максимыч, всякий может.
Русский народ, будучи в делах веры сильно привержен к букве и обряду, сохраняет твердое убежденье,
что молитва ли церковная, заговор ли знахарский действует лишь тогда,
если в них не опущено и не изменено ни единого слова и
если все прочтено или пропето на известный лад исстари установленным напевом.
Что бы за жизнь человеку была,
если б он знал наперед всю свою жизнь до гробовой доски?
— Никому я никогда не пророчила, — кротко ответила знахарка. — Советы даю, пророчицей не бывала. Правда, простому человеку мало добрый совет подать, надо, чтоб он его исполнял как следует… Тут иной раз приходится и наговорить, и нашептать, и пригрозить неведомою силой,
если он не исполнит совета.
Что станешь делать? Народ темный, пока темными еще путями надо вести его.
Если ж она полюбит в ту пору такого человека,
что хоть на два либо на три года моложе ее, тогда любовь для нее не радость сердечная, вместо любви жгучий пламень по телу разливается…
Скоро этого дела сделать никак невозможно, а
если три недели еще пропустить, так этих проклятых неустоек да простоев столько накопится,
что, пожалуй, и пароход-от не будет стоить того…
Заметив досаду Алексея, Марья Гавриловна тотча́с же стала его уверять,
что для нее он во всяком наряде хорош и,
если ему нравится так ходить, воле его перечить не станет она.