Неточные совпадения
— А этого самого бродяги. В тоску меня вогнал своими словами. Я всю ночь, почитай,
не спал. И все загадки загадывает. «А картошку, грит, любишь?» Уж я
думал,
думал, к чему это он молвил, едва догадался. Он это про бунт словечко закинул.
«Вот гостя господь послал: знакомому черту подарить, так назад отдаст, —
подумал хозяин, ошеломленный таким неожиданным ответом. — Вот тебе и сват. Ни с которого краю к нему
не подойдешь. То ли бы дело выпили, разговорились, — оно все само бы и наладилось, а теперь разводи бобы всухую. Ну, и сват, как кривое полено:
не уложишь ни в какую поленницу».
— Стрела, а
не девка! — еще больше некстати похвалил ее захмелевший домовладыка. — Вот посмотри, Михей Зотыч, она и мне ложку деревянную приволокет: знает мой карахтер. Еще
не успеешь
подумать, а она уж сделала.
Хозяйку огорчало главным образом то, что гость почти ничего
не ел, а только пробовал. Все свои ржаные корочки сосет да похваливает. Зато хозяин
не терял времени и за жарким переехал на херес, — значит, все было кончено, и Анфуса Гавриловна перестала обращать на него внимание. Все равно
не послушает после третьей рюмки и устроит штуку. Он и устроил, как только она успела
подумать.
Уходя от Тараса Семеныча, Колобов тяжело вздохнул. Говорили по душе, а главного-то он все-таки
не сказал. Что болтать прежде времени? Он шел опять по Хлебной улице и
думал о том, как здесь все переменится через несколько лет и что главною причиной перемены будет он, Михей Зотыч Колобов.
— А я бы так
не ушел отсюда, —
думал вслух Галактион, любуясь местом.
Галактион даже закрыл глаза, рисуя себе заманчивую картину будущего пароходства. Михей Зотыч понял, куда гнул любимый сын, и нахмурился.
Не о пустяках надо было сейчас
думать, а у него вон что на уме: пароходы… Тоже придумает.
Куда ускорился старичонко,
подумаешь, а дело
не таковское.
Серафима Харитоновна тихо засмеялась и еще раз поцеловала сестру. Когда вошли в комнату и Серафима рассмотрела суслонскую писаршу, то невольно
подумала: «Какая деревенщина стала наша Анна! Неужели и я такая буду!» Анна действительно сильно опустилась, обрюзгла и одевалась чуть
не по-деревенски. Рядом с ней Серафима казалась барыней. Ловко сшитое дорожное платье сидело на ней, как перчатка.
«Эх, если бы
не отец! — с какою-то злобой иногда
думал Галактион. — А то сиди в Суслоне».
Решительный разговор с отцом Галактион
думал повести
не раньше, как предварительно съездив в Заполье и устроив там все. Но вышло совершенно наоборот.
«А денег я тебе все-таки
не дам, —
думал старик. — Сам наживай —
не маленький!.. Помру, вам же все достанется. Ох, миленькие, с собой ничего
не возьму!»
Галактион лежал и
думал о Харитине,
думал и сердился, что
думает именно о ней, а
не о своих детях.
— Где я? — вслух
подумал Галактион,
не узнавая собственного голоса.
— О, часто!.. Было совестно, а все-таки
думал. Где-то она? что-то она делает? что
думает? Поэтому и на свадьбу к тебе
не приехал… Зачем растравлять и тебя и себя? А вчера… ах, как мне было вчера тяжело! Разве такая была Харитина! Ты нарочно травила меня, — я знаю, что ты
не такая. И мне так было жаль тебя и себя вместе, — я как-то всегда вместе
думаю о нас обоих.
— Да я, кажется, ничего
не сказал. Вы сами можете
подумать то же самое.
Умный старик понимал, что попрежнему девушку воспитывать нельзя, а отпустить ее в гимназию
не было сил. Ведь только и свету было в окне, что одна Устенька. Да и она тосковать будет в чужом городе. Думал-думал старик, и ничего
не выходило; советовался кое с кем из посторонних — тоже
не лучше. Один совет — отправить Устеньку в гимназию. Легко сказать, когда до Екатеринбурга больше четырехсот верст! Выручил старика из затруднения неожиданный и странный случай.
— А как вы
думаете относительно сибирской рыбы? У меня уже арендованы пески на Оби в трех местах. Тоже дело хорошее и верное.
Не хотите? Ну, тогда у меня есть пять золотых приисков в оренбургских казачьих землях… Тут уж дело вернее смерти. И это
не нравится? Тогда, хотите, получим концессию на устройство подъездного пути от строящейся Уральской железной дороги в Заполье? Через пять лет вы
не узнали бы своего Заполья: и банки, и гимназия, и театр, и фабрики кругом. Только нужны люди и деньги.
— Вот что, Тарас Семеныч, я недавно ехал из Екатеринбурга и все
думал о вас… да. Знаете, вы делаете одну величайшую несправедливость. Вас это удивляет? А между тем это так… Сами вы можете жить, как хотите, — дело ваше, — а зачем же молодым запирать дорогу? Вот у вас девочка растет, мы с ней большие друзья, и вы о ней
не хотите позаботиться.
— Да уж я и сам
думал, Борис Яковлич, и так и этак. Все равно ничего
не выходит.
Думаю вот, когда у протопопа старшая дочь кончит в гимназии, так чтоб она поучила Устюшу… Оболванит немного.
«Вот бесстыжие-то! —
думала няня, делавшая несколько напрасных попыток
не пустить любопытных гостей в комод. — Это похуже всяких жидов!»
— Иначе
не можно… Раньше я
думал, что она будет только приезжать учиться вместе с Дидей, но из этого ничего
не выйдет. Конечно, мы сделаем это
не вдруг: сначала Устенька будет приходить на уроки, потом будет оставаться погостить на несколько дней, а уж потом переедет совсем.
Галактион был другого мнения и стоял за бабушку. Он
не мог простить Агнии воображаемой измены и держал себя так, точно ее и на свете никогда
не существовало. Девушка чувствовала это пренебрежение, понимала источник его происхождения и огорчалась молча про себя. Она очень любила Галактиона и почему-то
думала, что именно она будет ему нужна. Раз она даже сделала робкую попытку объясниться с ним по этому поводу.
— Э, вздор!.. Никто и ничего
не узнает. Да ты в первый раз, что ли, в Кунару едешь? Вот чудак. Уж хуже, брат, того, что про тебя говорят, все равно
не скажут. Ты
думаешь, что никто
не знает, как тебя дома-то золотят? Весь город знает… Ну, да все это пустяки.
— Да, я знаю, что вам все равно, — как-то печально ответила она, опуская глаза. — Что же делать, силою милому
не быть. А я-то
думала… Ну, да это все равно — что я
думала!
— Ты бы то
подумал, поп, — пенял писарь, — ну, пришлют нового исправника, а он будет еще хуже. К этому-то уж мы все привесились, вызнали всякую его повадку, а к новому-то
не будешь знать, с которой стороны и подойти. Этот нащечился, а новый-то приедет голенький да голодный, пока насосется.
Емельян поехал провожать Галактиона и всю дорогу имел вид человека, приготовившегося сообщить какую-то очень важную тайну. Он даже откашливался, кряхтел и поправлял ворот ситцевой рубахи, но так ничего и
не сказал. Галактион все
думал об отце и приходил к заключению, что старик серьезно повихнулся.
— Что же, сам виноват, — вслух
думал Галактион. — Так и должно было быть… Серафиме ничего
не оставалось делать, как уйти.
Харитине доставляла какое-то жгучее наслаждение именно эта двойственность: она льнула к мужу и среди самых трогательных сцен
думала о Галактионе. Она
не могла бы сказать, любит его или нет; а ей просто хотелось
думать о нем. Если б он пришел к ней, она его приняла бы очень сухо и ни одним движением
не выдала бы своего настроения. О, он никогда
не узнает и
не должен знать того позора, какой она переживала сейчас! И хорошо и худо — все ее, и никому до этого дела нет.
Даже накануне суда Харитина
думала не о муже, которого завтра будут судить, а о Галактионе. Придет он на суд или
не придет? Даже когда ехала она на суд, ее мучила все та же мысль о Галактионе, и Харитина презирала себя, как соучастницу какого-то непростительного преступления. И все-таки, войдя в залу суда, она искала глазами
не мужа.
— А доктор-то как? —
думала она вслух. — Вдруг он
не согласится?.. Агния в годках, да и лицом
не дошла.
— И до тебя доберусь! — как-то зашипел он. — Ты
думаешь, я совсем дурак и ничего
не вижу? Своими руками задушу.
Мышников только из страха перед Стабровским
не смел высказывать про Галактиона всего, что
думал о нем про себя.
Замараев каждый раз
думал, что Серафима утишилась и признала его за равноправного родственника, но каждое утро его разочаровывало в этом, — утром к Серафиме
не было приступа, и она
не отвечала ему и даже
не смотрела на него.
— Лучше бы уж его в Сибирь сослали, —
думал он вслух. — Может, там наладился бы парень… Отец да мать
не выучат, так добрые люди выучат. Вместе бы с Полуяновым и отправить.
— Да, так вот какое дело, зятюшка… Нужно мне одну штуку удумать, а посоветоваться
не с кем. Думал-думал, нет, никому
не верю… Продадут… А ты тоже продашь?
— Вот, вот… Люблю умственный разговор. Я то же
думал, а только законов-то
не знаю и посоветоваться ни с кем нельзя, — продадут. По нынешним временам своих боишься больше чужих… да.
— И отколь ты взялся только, Иван Федорыч?.. Вот уж воистину, что от своей судьбы
не уйти. Гляжу я на вас и
думаю, точно я гостья… Право!
— Вот в том-то и дело, что совсем
не доктор… да-с. А некоторый другой человек… Мы сперва-то тоже на доктора
подумали, что подкупил его Прохоров, а потом и оказалось…
«И что только у него, у идола, на уме? — в отчаянии
думал Вахрушка, перебирая репертуар собственных мыслей. — Все другие люди как люди, даже Шахма, а этот какой-то омморок… Вот Полуштоф так мимо
не пройдет, чтобы словечка
не сказать, даром что хромой».
Лучше всех держала себя от начала до конца Харитина. Она даже решила сгоряча, что все деньги отдаст отцу, как только получит их из банка. Но потом на нее напало раздумье. В самом деле, дай их отцу, а потом и поминай, как звали. Все равно десятью тысячами его
не спасешь. Думала-думала Харитина и придумала. Она пришла в кабинет к Галактиону и передала все деньги ему.
Старики разговорились. Все-таки они были свои и
думали одинаково,
не то что молодежь. Михей Зотыч все качал своею лысою головой и жаловался на худые дела.
— Пришел в сапогах, а ушел босиком? На что чище… Вон и ты какое себе рыло наел на легком-то хлебе… да. Что же, оно уж завсегда так: лупи яичко —
не сказывай, облупил —
не показывай. Ну, чиновник, а ты как
думаешь, возьмут меня на вашей мельнице в заклад?
— Да, он… А ты как бы
думал? Старик без ума тебя любит. Ты его совсем
не знаешь… да. А мне показалось…
Устенька
не могла
не согласиться с большею половиной того, что говорил доктор, и самым тяжелым для нее было то, что в ней как-то пошатнулась вера в любимых людей. Получился самый мучительный разлад, заставлявший
думать без конца. Зачем доктор говорит одно, а сам делает другое? Зачем Болеслав Брониславич, такой умный, добрый и любящий, кого-то разоряет и помогает другим делать то же? А там, впереди, поднимается что-то такое большое, неизвестное, страшное и неумолимое.
Луковников понимал, что по-своему купцы правы, и
не находил выхода. Пока лично его Мышников
не трогал и оказывал ему всякое почтение, но старик ему
не верил. «Из молодых да ранний, —
думал он про себя. — А все проклятый банк».
Он понял все и рассмеялся. Она ревновала его к пароходу. Да, она хотела владеть им безраздельно, деспотически, без мысли о прошедшем и будущем. Она растворялась в одном дне и
не хотела
думать больше ни о чем. Иногда на нее находило дикое веселье, и Харитина дурачилась, как сумасшедшая. Иногда она молчала по нескольку дней, придиралась ко всем, капризничала и устраивала Галактиону самые невозможные сцены.
— А Бубниха?.. Ты
думаешь, я ничего
не знаю?.. Нет, все, все знаю!.. Впрочем, что же я тебе говорю, и какое мне дело до тебя?
— Я
думал, что вам сейчас
не по пути ехать со мной в Заполье, —
не без ядовитости заметил Галактион.
Надулась, к удивлению, Харитина и спряталась в каюте. Она живо представила себе самую обидную картину торжественного появления «Первинки» в Заполье, причем с Галактионом будет
не она, а Ечкин. Это ее возмущало до слез, и она решила про себя, что сама поедет в Заполье, а там будь что будет: семь бед — один ответ. Но до поры до времени она сдержалась и ничего
не сказала Галактиону. Он-то
думает, что она останется в Городище, а она вдруг на «Первинке» вместе с ним приедет в Заполье. Ничего, пусть позлится.